Хуан Гойтисоло - Цирк
Тарраса поднес кувшин к лицу Хуана Божьего человека.
Улыбка сползла с лица идиота.
– На, пей.
Глаза Хуана Божьего человека сверкнули странным блеском.
– Нет, нет, – сказал он.
Тарраса опрыскал его лицо из кувшина. Хуан Божий человек издал слабый стон. Довольные зрители смеялись:
– Давай, пей.
– Скажи «четверг».
– Нализывайся, чего там.
Пухлые губы Таррасы под нахальными черными усиками улыбались.
– Я дал ему бутылку девяностоградусного спирта, разбавленного коньяком. Он вылакал ее в один присест. Потом мне рассказывали, что он завывал целую ночь.
– Ты хорошо сделал, – одобрил Эрнесто. – Это прибавит ему смекалки. Научит и отцу родному не доверять.
Окруженный кольцом зевак, Хуан Божий человек, дрожа, взирал на кувшин.
– Ладно, – сказал Тарраса, считая номер оконченным. – На этот раз я тебя прощаю. Давай, катись отсюда, не канючь.
Дурачок, кажется, понял его и, хныча, удалился. Кто-то окликнул Таррасу из душевой. Эрнесто прополоскал рот вином, выплюнул его и подошел к Пабло.
– А где Атила?
– Понятия не имею. Я его еще не видел.
– И не знаешь, где он?
– Ума не приложу.
– Странно.
До начала оставалось пять минут. Некоторые игроки сборной уже вышли на площадку, и мальчишки, носившиеся по полю, встретили их аплодисментами. Публика постепенно рассаживалась. Перед раздевалками громко нахваливали свой товар уличные торговцы. Пабло смотрел на дорогу, ведущую из города, Хуаны нигде не было видно.
– Я спрошу у Таррасы, – сказал Эрнесто. – Быть может, он знает.
– Я с тобой.
– Сегодня утром он ходил с ним на стадион.
В дверях они столкнулись с тренером.
– Ты не видел Атилу?
– Да, он здесь.
– Когда же это он пришел?
– Не знаю. Несколько минут назад.
Пабло вошел в раздевалку. Атила уже надел белые трусы и желтую майку. Увидев Пабло, он, не говоря ни слова, протянул ему бутсы. Пабло стал на колени и помог ему их надеть. Он прятал глаза, избегая смотреть Атиле в лицо.
– Что с тобой? – спросил его вдруг Атила в упор.
– Со мной? – Пабло почувствовал, что невольно краснеет. – Ничего. Со мной ничего.
– Ты дрожишь.
Пабло тщательно завязал шнурки и ничего не ответил.
– Ты ведь не боишься, правда?
– Нет.
– Если раскаиваешься, у тебя еще есть время выйти из игры.
– Нет.
– Словом, то, что должен делать ты… Я могу справиться и один.
Пабло провел рукой по лбу. Он вспотел.
– Я пойду с тобой.
Когда Атила разговаривал с ним таким тоном, его нерешительность сразу исчезала. Голос друга действовал на него подобно катализатору: он рождал в нем отчаянную смелость.
– По-моему, Хуана о чем-то догадывается, – выпалил он.
Лежавшая у него на плече рука Атилы судорожно сжалась, Пабло подумал, что сейчас тот его задушит.
– Откуда ты знаешь?
– От нее. Я видел ее сегодня утром и…
– Что она тебе сказала?
– Ничего определенного. Она расспрашивала о тебе.
– Полагаю, ты…
– Не беспокойся. Я не сказал ей ни слова.
– Тогда почему?…
– Я хотел, чтобы ты это знал.
– Я и так знаю, – сказал Атила. – А, какого хрена!.. Это не имеет значения.
Он встал, считая разговор оконченным. Но Пабло прибавил:
– Я не боюсь.
– Иного я и не ждал.
– Пойду туда же, куда и ты.
Они покинули кабинку и вышли на поле. Игроки спортивного клуба Лас Кальдаса собрались в кружок возле тренера. Только Тарраса и один из крайних стояли поодаль. Подходя к ним, Пабло заметил Селию с одной из школьниц. Тарраса тоже смотрел на нее и махал ей рукой.
– Эй, ты, – сказал он Атиле. – Погляди-ка, кто там идет – девушка, которая сегодня утром с тобой поздоровалась.
– Да, та самая, – подтвердил крайний, – Уверен, что она пришла полюбоваться тобой.
Тарраса прищелкнул языком. Его маленькие черные глазки поблескивали.
– Она прямо… Прямо как…
– Ступай… Она зовет тебя…
Селия предприняла было неуклюжий маневр, чтобы приблизиться к ним, но на полпути передумала. Несколько секунд она стояла на месте с развевающимися от ветра волосами и нежно зардевшимся лицом. Девочка рядом с ней разглядывала их безмолвно и враждебно. Наконец Селия, слабо улыбаясь, шагнула к Пабло и сунула ему в руку аккуратно сложенный листок бумаги.
– Это для твоего друга Атилы, – пробормотала она. – Пожалуйста, передай ему.
Пабло машинально взял записку. Прежде чем он успел что-либо сказать, Селия повернулась и, держа девочку за руку, побежала на другую сторону поля. Когда Пабло возвратился к друзьям, они набросились на него:
– Что она тебе сказала?
– Ничего. Дала мне эту записку.
– Для кого?
– Для Атилы.
– Видишь? – воскликнул крайний. – Она у твоих ног.
Атила читал записку молча. Потом свернул ее и передал Tappace.
У Таррасы заблестели глаза. Прочитав записку, он нервно пригладил усики.
– Черт!.. Везет же тебе!.. Эх, сходить бы на свидание!..
– Иди. Для того я тебе ее и дал.
Тарраса уставился на него в изумлении.
– Не валяй дурака.
– Я не могу пойти. Если не хочешь ты, я отдам записку Эрнесто.
– Нет-нет, погоди…
Его грубое лицо, лицо мужчины-ребенка просияло.
– Где это, ты говоришь?
– Прочитай, там ясно написано.
В черных глазах Таррасы на мгновение мелькнуло недоверие.
– Но она ждет тебя.
– Ну и что же? – Атила холодно засмеялся. – Дело-то будет ночью, она ничего не заметит.
– А если она рассердится?
– Пусть сердится. Ты ведь успеешь получить удовольствие.
Опасаясь подвоха, Тарраса нерешительно посмотрел по сторонам.
– Если боишься… – иронически произнес Атила.
– Боюсь, я?
– Столько вздыхал по ней, а теперь, когда она, можно сказать, у тебя в руках…
– Да я всегда это говорил! – подхватил Эрнесто. – Шуму-то, шуму, а как дойдет до дела…
– Идите в…
В этот момент тренер подал сигнал. Тарраса спрятал записку в кармашек трусов и побежал вместе с Атилой и крайним к центру поля. Пабло собирался последовать за ними, но вдруг увидел Хуану: она сидела с Панчо с самого края ряда. Не говоря ни слова, Пабло отстал от товарищей.
– Я искал тебя, – объяснил он вместо приветствия.
– Садись сюда. Я заняла тебе место.
Она была бледнее и красивее, чем когда-либо. Панчо в ковбойском костюмчике грыз яблоко, намазанное вареньем.
– Ешли выиграют чужие, мы ш Карлитошом шпуштимшя на поле и перештреляем их иж швоих пиштолетов.
Он хотел еще что-то сказать, но его слова потонули в криках зрителей. Обе команды уже выстраивались на поле. Вдруг Пабло почувствовал выше локтя слабое прикосновение ее руки.
– Я боюсь, Пабло.
– Боишься? – У него внезапно заколотилось сердце. – Чего?
– Не знаю… Конечно, это нелепо… Боюсь за тебя, за себя, за пего, за всех… Знаю только, что боюсь.
Последовало молчание. И словно желая прервать его, судья свистком дал сигнал к началу встречи.
* * *На Кубинской улице, напротив парка Музея XIX века, его наконец отпустили. Падая, он ударился о край тротуара возле грязного отверстия водослива и с четверть часа лежал не двигаясь, глядя на рану на руке выше локтя, из которой еще сочилась кровь. Здоровой рукой он машинально ощупал карман, где была бутылка, но не нашел ее. Он в гневе огляделся, высматривая, куда бежали его недруги: пользуясь замешательством, кто-то из них, видно, вытащил у него бутылку. Затем, сделав усилие, он встал на ноги.
От нескончаемого потока людей, двигавшихся по улицам, у него закружилась голова: то ему казалось, что прохожие плывут как бы сквозь туман хлороформа, – то они вдруг начинали дергаться с лихорадочной поспешностью, словно в старом кинофильме. Образы в его голове стремительно сменялись один другим. Улица вздымалась, опускалась и снова вздымалась. Время от времени к нему подходили люди, спрашивали про его рады, вызывались проводить. Но Канарец кричал, что чувствует себя превосходно, пусть его оставят в покое, он предпочитает сам добираться до дому, хотя бы на карачках. Он пытался войти в два бара, но его выгнали, потому что он был грязен, растерзан и не имел при себе денег. Наконец, сам не зная как, он очутился перед парадным своего дома. Кто-то, верно Пилар, уже задвинул засов. Охваченный яростью, Канарец бешено заколотил молотком в дверь.
– Иду, иду!.. – послышался изнутри голос Ремедиос.
Затем дверь распахнулась, и дом наполнился плачем и стенаниями.
– Папа!..
– О боже мой!..
– Папа!..
– Что с тобой случилось?
Бледные и дрожащие дочери бросились к нему, ломая руки и заливаясь слезами.
– Ты ранен!
– О, посмотри на его руку!
– Иди помоги мне. Мы проведем его в мою комнату.
Он нехотя позволил довести себя до кожаного кресла. Женщины суетились вокруг него, шепча молитвы.
– …да будет воля твоя яко же на…
– Молчать! – крикнул он. – Меня раздражает ваше шушуканье.
Они покорно и испуганно притихли и принялись по частям раздевать уже оплаканное тело.
