Дорога дней - Хажак Месропович Гюльназарян
А мать Погоса тяжело вздыхала!
— Да, все беды только на нашу несчастную голову свалились, больше в этом деле никто не пострадал.
Погос теперь чаще сидел дома, ходил мрачный и озабоченный. А вскоре, как мы ни отговаривали его, все же бросил школу, и товарищ Сурен устроил его в механическую мастерскую. Возвращался он домой усталый, грязный. Я и Чко выходили встречать его. Когда Погос и Сурен появлялись в конце улицы, наши сердца щемила жалость. Товарищ Сурен шел, бодро посвистывая, а за ним, разбитый, плелся Погос.
Завидев нас, Погос грустно улыбался, здоровался и, словно стыдясь чего-то, быстро проходил к себе. А товарищ Сурен, как всегда, весело говорил:
— Честь имею доложить товарищам командирам, что новый рабочий Погос Мурадян, находящийся в моем распоряжении, устал. Разойтись!
Приняв его «рапорт», мы расходились опечаленные.
Скоро мы потеряли и Амо. Теперь и он реже показывался на улице. Перестал играть с нами и почти все время проводил с Логосом.
С нами они бывали только по воскресеньям. В такие дни Погос становился прежним, был чисто и опрятно одет, только в огрубевшую кожу его рук накрепко въелся металл. Мы снова играли, забывая о повседневных делах, но стоило вспомнить об аресте отца Погоса, как тускнели наши лица, обрывалась игра.
И взрослые стали замкнутыми. По вечерам больше не собирались послушать чудесные сказки Мариам-баджи, каждый ушел в свои дела и заботы.
Врам выделялся среди всех… В последнее время он постоянно напивался. Выводили его под руки из кофейни «Наргиле» или из другого питейного заведения пьяного, с налитыми кровью глазами, с распухшим огромным носом. Дома он, как правило, избивал Эрикназ, осыпая ее ругательствами.
Но случалось, Врам возвращался не особенно пьяным. Тогда, как говорил мой отец, он становился «слаще патоки», улыбался, вперив неподвижный взгляд в одну точку, старался ходить прямо, не покачиваясь, и то и дело плакал, просто так, без всякой причины… В такие дни он щедро раздавал ребятишкам дешевые конфеты, и больше всех доставалось Погосу и Мко.
Как-то в воскресенье, когда я, Чко, Погос и Амо играли во дворе, из дома парона Рапаэла послышался крик. На балкон выскочила Каринэ, а за ней тикин Грануш. Одной рукой Грануш воинственно размахивала шваброй, а в другой держала несколько книг и тетрадей. Каринэ с громким плачем, припадая на одну ногу, бросилась к Мариам-баджи, а Грануш с балкона швырнула ей вслед книги и тетради. Как раскрытые веера, они закружились в воздухе и упали в снег, а тикин Грануш уже сыпала проклятиями:
— Чтоб тебе провалиться, бесстыжая! Ученой заделалась на мою голову! В доме все вверх дном, а она сидит, книжки себе почитывает. Вот погоди, придешь домой, эту швабру о твою голову обломаю, не будь я Грануш!
— И чего тебе нужно от бедной сиротки! — возмутилась Мариам-баджи.
— Сдалась она мне! На голову села, барыня…
— Я буду, буду читать! — плакала Каринэ.
Неожиданно взорвался Погос:
— Ты… ты… какое ты имеешь право бить ее?..
Но Грануш не дала ему договорить:
— Заткнись, бандитское отродье!
На минуту все оторопели.
В это время раздался голос Врама, стоявшего в дверях своего дома:
— Неправда, неправда, его отец не бандит, его отец… Сама ты бандитка, и твой муж…
Вышел Газар. Он не слышал предыдущего разговора и, накинувшись на Врама, грубо втолкнул его в комнату. Ни к кому не обращаясь, Газар зашумел:
— Что за галдеж устроили? Не двор, а настоящий духан!
Тикин Грануш с проклятиями вошла в дом. Амо подобрал рассыпанные книги и тетради. Мариам-баджи увела Каринэ. А мы с помрачневшим Погосом вышли на улицу. Воскресенье, как говорил мой отец, пошло «насмарку».
ВМЕСТЕ С ВЕСНОЙ
Настала весна. Возобновилось строительство школы. Стены поднялись на несколько метров. Каждое утро, после службы, отец Остолоп приходил сюда и внимательно следил за работой. Лицо его вытягивалось с каждым днем. Рабочие и мастера, успевшие привыкнуть к нему, шутили:
— Ты не серчай, святой отец. Достроим школу — заведующим тебя назначим.
Он не отвечал, подбирал полы широкой рясы, чтобы не вымазаться известкой, и направлялся в кофейню черного Арута.
Но в эту весну произошли и другие события. Мы узнали столько новостей, что их хватило бы для разговоров на целый год.
Я уж не говорю о том, что с наступлением весны «магазин Масисяна» закрылся, потому что вновь открыли старый, и мы впервые в жизни увидели современную витрину.
Новостью было также появление на нашей улице незнакомых молодых парней. Они вырыли ямы вдоль узких мостовых и на равном расстоянии друг от друга вбили высокие столбы. Я и Чко уже знали, что проводят электричество, и часами наблюдали за парнями, которые, прицепив к ногам зубчатые полукольца — «кошки», — карабкались по столбам и крепили фаянсовые катушки.
— Ведь я говорил, Месроп, ведь я говорил! — возбужденно повторял Газар одну и ту же фразу.
Но самым главным событием было освобождение отца Погоса. Правда, суда еще не было и Торгома отпустили только на поруки (конечно, благодаря Газару и товарищу Сурену), но и это уже что-то да значило.
Надо было видеть, сколько народу собралось у ворот дома предварительного заключения встречать Торгома! Все были здесь — я, Чко, Амо, семья Торгома, товарищ Сурен, Газар, мой отец, Мариам-баджи, Србун и даже парон Рапаэл.
Было утро. Часовой у ворот смотрел на нас со снисходительной улыбкой человека, привыкшего к таким процессиям. Мать Погоса, совсем потерявшая голову от радости, все угощала его печеньем, а тот с напускной строгостью повторял:
— Отойдите, отойдите, нельзя, сестрица…
Наконец Торгом вышел. Мы ожидали увидеть его совершенно другим, но это был прежний керосинщик Торгом. Только с той разницей, что он был чисто выбрит, а под черным френчем
