Крик коростеля - Владимир Анисимович Колыхалов
Когда Ника Фролкин участвовал в рейде, Бобров вынужден был подчиняться ему, районному участковому рыбоохраны, не оспаривать его действий и принятых им решений. Но чем руководствовался Ника при задержании? Осторожностью, избирательностью. С каким-нибудь мужичком попроще он не церемонился: схватит «за шкирку», конфискует ловушки, мотор, протокол «нарисует» по всей строгости и по форме. А задержит кого солидного, того постыдит, улыбнется искательно, отнимет сетку иль бредень и мягко скажет:
— Зайдете потом в инспекцию. Думаю, выясним, разберемся…
Перед важными лицами, что нередко попадались Нике на браконьерских путях, он лишь играл роль строгого дяди. «Зайдете — разберемся». А что разбираться-то? Порядок для всех одинаковый, нарушил — сполна отвечай. Можно понять инвалида войны или отца большого семейства. Таким, небось, хлеб достается труднее, чем директору нефтебазы Абрамцеву и капитану милиции Смагину. Кому рыбка — утеха, а кому — подспорье. Бобров в таких случаях людей разграничивал и понимал. Но с Никой у них понимание было различное. И совсем диву дался Бобров, когда убедился, что начальственные браконьеры от Ники Фролкина откупаются, да еще как! Служебное положение Нике «маслило руки». Иначе как же так быстро мог «прийти» к нему «газик» и столько запасных колес, которыми он завалил весь угол у себя на чердаке? Бобров наедине не раз пытался усовестить Фролкина. Тот улыбался, поднимая углы пухлых губ. Эта улыбка напоминала оскал.
Первое время укоры Старшего Ондатра на Нику действовали. Потом Фролкин стал огрызаться на своего подчиненного, говорил, что его не надо учить, как жить, ему лучше-де знать, куда рулить и ехать, он, мол, не такой простодырый, чтобы на рожон лезть. Собственным поведением Ника был очень доволен. Еще бы! Несмотря на малую зарплату, он был всегда при деньгах, «имел положение», два раза подряд на курорт к морю ездил, а раньше ему такая лафа не снилась. Красивый отдых — вино, женщины. Любо-дорого…
«Боюсь, — говорил Ника Боброву, — ты так ничему в жизни и не научишься. И прозвище у тебя подходящее: Старший Ондатр! До конца дней своих будешь его носить, в бобра не выйдешь, даром что по фамилии — Бобров!»
— Я это прозвище сам себе дал, — спокойно ответил тогда Александр Константинович. — Потому что стою за природу, за честное к ней отношение. Пользуюсь малым, живу трудом. А ты — молодой мошенник. И защищаешь тех, кто гребет, наживается. С такими тебе сподручней и выгодней…
— Я не дурак, — как-то сказал Ника Фролкин.
— Никто тебя дурнем и не считает — ущербным на голову! — рассмеялся Бобров. — Хитрый ты и деляга. Еще подхалим. Низкодубову пятки, небось, до блеска вылизал. Когда он бывает здесь, ты льнешь к нему на глазах у всех, как банный лист…
Фролкин бычился, глаза его наливались ненавистью, но приходилось сдерживаться, потому что Александр Константинович был единственным в медвежьемысской рыбоохране, кто имел права дизелиста-судоводителя и многолетний опыт неподкупной службы.
10
В назначенный час, спозаранок, капитан-инспектор рыбоохраны Бобров поднялся по трапу «Гарпуна». Павлуха Сандаев и Гена Пронькин были уже на месте. Стали ждать Нику Фролкина, но он, как всегда, не спешил, может, еще и не думал вставать с теплой постели. Вся рыбоохрана знала, что спит Ника на перине, в пижаме и колпаке, чтобы не мялись, не скатывались его волнистые, мягкие волосы. А встав с перины, подолгу торчал у зеркала, оглядывая себя и ощупывая. На бритье и массаж лица у него уходило минут тридцать-сорок. Над ним ехидно подшучивали: Павлуха и Гена заглазно, а Бобров открыто говорил, что так наряжаться на отлов браконьеров негоже. От рыбоинспектора должно пахнуть илом, водорослями да рыбной слизью. Прилизанность на такой работе смешна. Пусть ветер лохматит космы, высекает из глаз слезу! В походе надо рассчитывать не на медовый пряник, а на ржаной ломоть, посыпанный крупной солью, на кусок свиного сала и луковицу. Для мужчины в дороге еда самая подходящая! Нет, видно, не зря Любка отвадила от себя Нику. Любке подавай что попроще да понадежнее…
Наконец Ника Фролкин явился. Был он опухший, вялый и чуть не упал, когда поднимался по круто стоящему трапу. Поздоровался кисло, как процедил сквозь зубы, махнул рукой, мол, отчаливайте. Сразу спустился в каюту и там залег.
«Гарпун» на этот раз пошел вверх замедленным ходом. Сумрачность, апатичность Ники как-то странно передалась всей команде. Весельчак Гена Пронькин не пытался шутить. Александр Константинович, смурно глядя на воду, послал Павлуху на камбуз заваривать чай «позвероватее». Сам он стоял за штурвалом, тяжело навалясь на него двумя руками. Водный простор сильно скрадывался дождевой завесой, косматой хмарью.
— Погода дрянная. Никто поди из сухого угла не полезет на реку мокнуть, — предположил Пронькин.
— Мало у тебя опыта, Гена, в наших делах, — возразил Старший Ондатр. — Кто хочет украсть, тому непогодь на руку.
— В нерестовую протоку будем заходить? — спросил Павлуха, ставя перед Бобровым кружку со «звероватым» чаем.
— Поближе к ночи. — Александр Константинович стал дуть на горячий чай, уводя при этом глаза под лоб так, что лишь выпуклые белки было видно. — Протока богата рыбой, кого-нибудь да поманит попромышлять в темноте…
Ника провалялся на койке до самого вечера. Он спал бы еще, но подступивший голод забеспокоил его. Подушка казалась ему уже не мягкой, а каменной, до рубцов надавила швом ухо и щеку. Потянулся, покашлял, присел к столу. Налил чаю, достал из потертого портфеля копченую колбасу, яйца вкрутую, сушки, конфеты. Нарезанный черный хлеб вытряхнул из полиэтиленового кулька на бумажку, предложил разделить с ним трапезу. Поколебавшись, Гена с Павлухой взяли по дольке колбасы, по ломтику ржаного хлеба. Старший Ондатр от угощения отказался.
— Нос воротишь? — потянул на него косым взглядом Фролкин, сморщился, будто чихнуть собрался.
— Что-то не хочется. — Александр Константинович зевнул так сильно, что за ушами щелкнуло.
— Как знаешь, — буркнул Ника и принялся за еду, почмокивая и почавкивая. — На реке у меня всегда жор.
— У тебя и на Любку одно время был жор, — уел Бобров, потянул шумно воздух
