Все рушится - Чинуа Ачебе
– Да будет так, – ответил Узовулу.
– Пойдешь к родственникам жены с кувшином вина и попросишь жену вернуться к тебе. В том, чтобы драться с женщиной, нет отваги для мужчины.
Потом он повернулся к Одукве и, снова помолчав, обратился к нему:
– Тело Одукве, приветствую тебя.
– Моя рука коснулась земли, – ответил Одукве.
– Знаешь ли ты меня?
– Никто из живых не знает тебя, – ответил Одукве.
– Я – Поганый лес, я – Сушеное-мясо-забивающее-рот, я – Огонь-воспламеняющийся-без-хвороста. Если твой зять принесет тебе вина, отпусти с ним свою сестру. Приветствую тебя. – Он снова выдернул жезл из земли и воткнул его обратно.
– Умуофия квену! – взревел он, и толпа отозвалась радостным кличем.
– Понять не могу, почему такую ерунду вынесли на суд эгвугву, – сказал один старейшина другому.
– А ты что, не знаешь, что за человек этот Узовулу? Ничьего другого решения он бы не послушался, – ответил другой.
Пока они так переговаривались, место первых двух групп заняли вторые, и началось разбирательство важной земельной тяжбы.
Глава одиннадцатая
Ночь была непроглядно темной. Луна каждый вечер всходила все позже, пока не стала появляться на небе только перед рассветом. А когда Луны не видно вечером, а появляется она только с первыми петухами, ночи бывают угольно-черными.
Поужинав фуфу из ямса и супом с онугбу[16], Эзинма с матерью сидели на циновке, расстеленной на полу. От масляной лампы лился желтоватый свет. Без него невозможно было бы есть – в такой темноте ложкой в рот не попадешь. Масляный светильник горел во всех четырех домах усадьбы Оконкво, и каждая хижина снаружи казалась желтоватым добрым глазом, тускло мерцающим в черной необъятности ночи.
Во всем мире царила тишина, если не считать пронзительного стрекота насекомых, который был неотъемлемой частью ночи, да звука деревянной ступы, в которой Нвайеке толкла ямс для фуфу. Нвайеке жила четырьмя дворами дальше и была известна тем, что поздно стряпала вечерами. Всем соседкам был хорошо знаком звук ее толкушки, бьющей в ступу.
Оконкво поел то, что приготовили ему жены, и сидел теперь прислонившись спиной к стене. Нашарив сумку, он вынул из нее табакерку, перевернул над левой ладонью, но ничего из нее не просыпалось. Он постучал табакеркой о колено, чтобы встряхнуть табак. Вечно табак Океке быстро отсыревал, и в нем было много селитры. Оконкво давно уже не покупал у него. Идиго – вот кто знал, как приготовить табак правильно. Но он недавно заболел.
Время от времени из женских хижин доносились тихие голоса, чередовавшиеся с пением, – это его жены и дети рассказывали друг другу народные сказки. Эквефи и ее дочь Эзинма сидели на циновке. Была очередь Эквефи рассказывать.
– Однажды давным-давно, – начала она, – птиц пригласили на небесный праздник. Они очень обрадовались и начали готовиться к торжественному дню. Намазались соком бафии и нарисовали на себе красивые узоры краской ули.
Увидел эти приготовления Черепах и быстро проведал, в чем дело. Он всегда узнавал обо всем, что происходило в мире зверей, потому что был очень хитер. Услышав о большом небесном празднике, он почувствовал, как у него подвело живот. В те времена свирепствовал голод, и Черепах толком не ел уже две луны. Отощавшее тело его тарахтело в пустом панцире, как трещотка. И он стал размышлять, как бы и ему попасть на небо.
– Но у него же не было крыльев, – вставила Эзинма.
– Потерпи, – ответила мать. – Сказка как раз об этом. У него, конечно, не было крыльев, но он пошел к птицам и попросил, чтобы они взяли его с собой.
«Знаем мы тебя, – ответили птицы, услышав его просьбу. – Ты хитрый и неблагодарный. Если мы возьмем тебя с собой, ты обязательно затеешь недоброе».
«Нет, вы меня не знаете! – взмолился Черепах. – Я теперь совсем другой. Я уразумел: тот, кто приносит беду другим, приносит ее и себе».
Черепах был речист, и вскоре птицы поверили, что он совершенно изменился, и каждая дала ему по перу, из которых он сделал себе два крыла.
Наконец торжественный день настал, и Черепах первым прибыл к месту сбора. Когда слетелась вся стая, птицы дружно отправились в путь. У Черепаха было отличное настроение, и, летя между птицами, он болтал не умолкая, так что в конце концов именно его, как выдающегося оратора, они выбрали для выступления с приветственным словом.
«Есть одна важная вещь, о которой мы не должны забыть, – сказал он, пока они продолжали свой путь. – Когда гостей приглашают на такой большой праздник, как этот, каждый из них должен взять себе по этому поводу новое имя. Наши хозяева на небесах ожидают, что мы соблюдем этот стародавний обычай».
Никто из птиц никогда ничего о таком обычае не слыхал, но они знали, что Черепах, несмотря на все его недостатки, был заядлым путешественником, повидал мир и знал обычаи разных племен. Поэтому каждая из птиц придумала себе новое имя. В самом конце свое новое имя объявил и Черепах. Он назвался – Все Вы.
Наконец стая прибыла на место, и хозяева их радушно встретили. Черепах, в своем разноцветном оперении, встал и поблагодарил их за приглашение. Его приветственное слово было очень красноречивым, и птицы, радуясь, что взяли его с собой, кивали в знак одобрения всего, что он говорил. Хозяева сочли его вождем всех птиц, тем более что выглядел он не совсем так, как остальные.
После того как подали орехи кола и те были съедены, небесные жители выставили перед гостями самые изысканные блюда, каких Черепах никогда еще не видел и даже не представлял себе. Суп был подан с пылу с жару в горшке, в котором его готовили. В нем было много мяса и рыбы. Черепах стал громко, с удовольствием вдыхать вкусный аромат. Затем принесли пюре из ямса, ямсовую похлебку с пальмовым маслом и свежую рыбу. А также кувшины с пальмовым вином. Когда все это было выставлено перед гостями, один из хозяев вышел вперед, отведал понемногу от каждого блюда, после чего пригласил птиц угощаться. Но Черепах вскочил на ноги и спросил: «Для кого вы устроили весь этот пир?»
«Для всех вас», – ответили ему.
Черепах повернулся к своим спутникам и сказал: «Вы помните мое имя? Все Вы. Согласно здешним обычаям, первым угощается оратор гостей, потом лишь остальные. Вам подадут еду, когда поем я».
Он начал есть, птицы сердито ворчали, а хозяева решили, что, должно быть, у гостей такой обычай: всю еду оставлять своему вождю. Таким образом, Черепах слопал лучшую часть угощения, выпил два кувшина пальмового вина и так наелся и напился, что тело у него раздулось и стало выпирать из панциря.
Птицы доели то, что осталось, и поклевали
