Валентина Немова - Святая святых женщины
— Учти, лежанка эта, хоть и на колесах, раздвигается с большим трудом, у тебя силенок не хватит ее двигать.
Догадавшись, почему она мне это говорит, я немного рассердилась и ответила ей не очень вежливо:
— А я и не собираюсь этим заниматься. Надеюсь, и так умещусь, ничего не переиначивая: недлинная и нетолстая (рост мой — 164 см, вес в то время был чуть больше 50 кг).
— А… Тогда ладно,? просияла сестра, и я примирительно улыбнулась.
Не устраивало меня на новом месте лишь одно — то, что в дверях гостиной, которая ночью превращалась в мою спальню, не было замка и я, укладываясь почивать, не могла запереться изнутри. Родьке же это, как видно, очень нравилось. Каждое утро, встав пораньше, под каким-нибудь благовидным предлогом он прокрадывался ко мне в комнату и подолгу кружил вокруг моей постели, как кот вокруг кринки со сливками. Проснувшись, я не открывала глаз, притворяясь спящей. А за завтраком, сидя с ним на кухне за одним столом, делала вид, что ничего не знаю. Только один раз, не выдержав, напомнила ему, что я — родная сестра его жены. На это он ничего не ответил, лишь скорчил кислую гримасу: подумаешь, мол, сестра! Не моя же, а всего-навсего моей жены. А что такое для него жена? Пожив с ним под одной крышей, я убедилась, что супруга для него — прислуга и больше ничего.
Примчавшись с работы, начинала Лида мыть, стирать, варить. Вертелась, как белка в колесе. Полы намывает она несколько раз в день. Так и ходит с тряпкой в руке. Не успеет он просохнуть, она снова начинает его тереть. А Родион, который уже вышел на пенсию (на льготных условиях) и не торопился пока подыскать себе какую-нибудь, даже легкую работу, имея предостаточно свободного времени, палец о палец не ударял, чтобы помочь супруге по хозяйству. Бродит по квартире из угла в угол и восторгается трудолюбивой своей Лидусей. Покрикивает только:
— Миленькая! Принеси мне это!
— Миленькая! Подай мне другое!
Вылезая после еды из-за стола, нежно поглаживает свое голое брюхо, которое так и вываливается у него из штанов, приговаривая при этом:
— Как поешь, сразу веселее на душе…
— Не зря же говорят, — вставила я однажды, рискуя взбесить хозяина, — что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. — Но он в ответ на это мое ехидное замечание лишь улыбнулся польщенно. Нашла Лида подход к своему благоверному. Научилась готовить, как в ресторане. И покорила этим своим искусством, как уже было сказано, не только мужа, но и маму. Правда, мужа, как мне кажется, навсегда, а маму — ненадолго. Не прожили они все вместе и двух недель, она начала охать и вздыхать, раскаиваться, что съехалась с дочерью и зятем. Когда мы оставались с нею вдвоем, она твердила:
— Я им квартиру подарила, а что они мне? Ничего. Пусть бы ничего не дарили, только то бы сберегли, что у меня раньше было. Иконы мои куда-то задевали, безбожники. Пускай бы висели в моей комнате, пока я жива, чтобы не краснеть мне перед людями, когда в гости кто приходит.
— Иконы я заставлю их тебе вернуть, сама в углу прилажу. И будешь на них молиться. А на мелочи не обращай внимания. Главное, ты теперь не будешь одна, — старалась я успокоить маму, но она продолжала гнуть свое. — В семью, говорят, в свою взяли. Сироту взяли в дом. Что было мое, все повыбрасывали и расколотили. Дура я, дура, что с ними соединилась. Хоть и плохой человек Шура (соседка по старому маминому дому), а правильно говорила: "Если нет ума, соединяйся".? И так она переживала из-за этой своей оплошности, что то и дело нам приходилось вызывать для нее "скорую помощь". Хорошо она чувствовала себя только в саду, где ничто после ее переезда не изменилось. Я частенько брала ее с собой, когда ехала туда, несмотря на то, что это было очень хлопотно. Сидя в тенечке, на завалинке, она вела привычный разговор: как это сад продать? Такое добро — в чужие руки отдать?! А потом разве напокупаешься этих ягод? На какие шиши? Да и что без сада делать? Сидеть или лежать дома безвылазно. Какая это жизнь? Нет, пока человек живой, он должен шевелиться.? Еще и для того стремилась она попасть на свою делянку, чтобы соседи видели, что хозяйка здравствует, чтобы прекратилась наконец надоевшая мне хуже горькой редьки болтовня о том, что участок продается…
Занималась я сейчас в основном тем, что мне Галина велела — перекапывала землю под викторию. А это оказалось самым трудным. Куда ни воткнешь лопату — везде корни тех деревьев и кустов, которые спилил Родион, когда чистил сад. Он должен был, по идее, все лишнее не рубить и не пилить, а корчевать, раз уж мама за этот труд с ним расплачивалась тем, что тогда было денег дороже — спиртным. Он сделал лишь то, что и я не отказалась бы выполнить еще прошлым летом и без всякой платы, если бы мама дала мне такое поручение. Но она, должно быть, пожалела меня, не стала так сильно загружать, а сама я не догадалась за эту работу взяться. Какой я еще садовод? Если бы в этом году не пришлось мне задержаться у себя дома из-за свадьбы Петиного брата, я бы еще весной, не прибегая к помощи зятя, навела порядок в своих владениях, и не пришлось бы маме так расстраиваться….
Тянуть корни из земли, когда дерева или куста уже нет, не так-то просто. А выкапывать их необходимо, так как они дают побеги. И делянка наша, того и гляди, опять зарастет. И снова соседи закричат, что участок запущен, хозяйка не справляется и надо его другим продать. Вот и копала я изо всех сил с утра и до ночи, со свойственным мне упорством, не присаживаясь, не обедая. Смотрела, смотрела на меня мама, да и обронила как-то:
— Ну, ты молодец. Честно трудишься. Придется мне тебя отблагодарить.
— Какая благодарность, мама?! — протестуя, воскликнула я. — Сад ведь мой, мне же ты его завещала!
— Ну и что же?!
* * *
Пока мы, три дочери наших родителей, жили с ними, и они, чтобы поскорее выдать старшую замуж, одевали Галину, как куколку, а младших, меня и Лидию, наряжали в ее обноски, мы, обиженные обе, никогда друг с другом не вздорили. Теперь же, когда по стечению обстоятельств, в основном из-за того, что Юдины решили завладеть маминой квартирой любой ценой и приняли поставленное мною условие, не собираясь его выполнять, мы с младшей сестрой, очутившись под одной крышей, уже не ладили друг с другом. Она, безумно ревнуя ко мне своего благоверного, мечтая лишь о том, как бы поскорее от меня избавиться, начала просто набиваться на ссоры. Однажды, вернувшись из сада поздно вечером, я пожаловалась маме, что сильно устала. Лида влезла в наш с мамой разговор, заявив таким насмешливым, снисходительным тоном, будто чувствовала свое превосходство надо мной, будто она была старше меня, мудрее, всю жизнь трудилась, а я баклуши била:
— Тебе бы сейчас еще парочку детей.
Злость прямо-таки заклокотала во мне, но я не дала ей выхода, не стала отчитывать младшую сестру, лишь бросила через плечо:
— У меня, дорогая моя, не по двое было в течение тридцати лет, а по сорок два в каждом классе, а групп, чтобы ставку набрать, по четыре, а то и больше (Ведь в то время, когда я в школе работала, действовал закон о всеобщем обязательном среднем образовании. Учились все, кому не лень, в том числе и ленивые. Школы и классы были переполнены).
Лида не нашла, разумеется, чем крыть сказанное мною, сразу же, что называется, "заткнулась". Трудно ей спорить со мной. Голова плохо варит. Сама про себя как-то сказала: "У меня куриные мозги". Не знает, что через минуту надо будет говорить, но все равно придирается, задирается.
Во второй раз поцапались мы с младшей сестрой при старшей. Между прочим, она и организовала нам с Лидой эту стычку, будучи всех больше заинтересованной в том, чтобы Юдины побыстрее выставили меня. Ей очень хотелось, чтобы я пораньше уехала к себе домой, а она, Галина, осталась бы в мамином саду полновластной хозяйкой и весь урожай присвоила бы.
Начала эта провокаторша с того, что нагрянула к нам ни свет ни заря, когда я еще спала в гостиной (мама, Лида и Родион рано ложились и рано вставали; я же, предпочитая работать по холодку, вечером, поздно отходила ко сну и поднималась поздно), и провела с хозяевами целенаправленную беседу, стараясь настроить их против меня.
Пробудилась я лишь тогда, когда Родион, "заведенный" свояченицей, выбегая из квартиры, в сердцах хлопнул дверью (что она зятю наговорила, пока умолчу). Раскрыв глаза и взглянув на часы, которые были у меня на руке, я подумала, что еще можно поваляться немножко, и чуть было снова не заснула. Но тут услышала голоса, доносившиеся из другой комнаты, Лидин и еще чей-то, женский. Узнав наконец вкрадчивый говорок Галины, крикнула сестрам:
— Идите сюда, я не сплю! — они вошли ко мне
Я лежу, они стоят. Вернее, младшая стоит, а старшая снует туда-сюда, поворачивается то вправо, то влево, руками размахивает, показывая, какую нужно сделать перестановку в гостиной, чтобы мебель лучше смотрелась: где поставить "стенку", где диван, куда передвинуть кресла, какой столик между ними поместить, какие цветы подобрать к обоям. Одним словом, продолжала "обрабатывать" недалекую Лидуську. Укусив, давала меду ей и мне заодно пудрила мозги, собираясь сделать важное сообщение, которое должно было сыграть роль зажженной и брошенной в стог сена спички. Она, Галина, хорошо знала, как легко воспламеняюсь я. Лида моложе меня на три года, Галины — почти на семь и всегда охотнее внимала ей, нежели мне, несмотря на то, что я ее никогда не обманывала, а Галина — постоянно, выменивая у нее на какие-нибудь старые свои тряпки ее лучшие наряды, за что не раз нашей младшей сестренке влетало от ее супруга.
