X-AVIA - Анна Олеговна Ефименко
В тот же вечер, когда Зарина передала привет Лу Риду, я бросилась на дверцы шкафа в прихожей, клянусь, сама ненамного тяжелее даже одной из них, плюс дверная ручка, это же еще несколько граммов, это как оправа моих очков или, скажем, часы на запястье, но, если снять часы либо очки, а, еще лучше, и то и другое, и башмаки в придачу, тогда я буду весить столько же, сколько дверца шкафа в моей прихожей; я рвусь к ней, перемахивая через одну ступеньку, на три этажа вверх, выше, еще выше, на слегка потасканном сцеплении, на плохой, расшатанной и, опять же, слегка потасканной механической коробке переключения передач, но, after all, я попадаю домой. В бежевую натурность немного уставших занавесок, они идеально впитывают дым, парфюмерию, слова вслух – все, что угодно. И, если я очень везучая, а я практически всегда очень везучая, дома никого нет, и эти колени подламываются вперед, картонные солдатики падают навзничь, валятся в грязь чеховские люди под телеграфными столбами (см. рассказ «Спать хочется»), летишь вниз, как за минуту этого – наверх, на самый третий этаж, наверх, вон из метрополитена, на свет божий; вот-вот, вектор сменился, и всё, всей усталостью – в кровать, там можно пробыть до самого завтра, там можно думать о великой музыке, об искусстве, что спасет мир, о правоте Достоевского, о том, что есть захочется только завтра, а сегодня мы победили.
Мне предрекали невозможность переключать, а я в автомобиле дергаю ручку так, будто та – лишь продолжение моей собственной кисти. Невозможность усвоить хитрую последовательность скоростей: первая-вторая-третья-четвертая(хилая)-пятая(лихая!)-задняя. Куда уж там! Все умники на автоматах. В бильярдных, боулинговых, яйцеголовых, натертых до блеска крутых тачках, гладят небрежно и ненавязчиво АКПП, а мне сложности подавай. Аякс говорил (Аякс говорил?), что моя быстрее разгонится, ибо ничего толкового не везет. Аяксов Ларго вез так много толкового, что сожрал весь бензин в темной и страшной тайге, и пришлось спасать. «Как же тяжело рулить на механике», бог мой, да ведомо ли им вообще, что такое тяжело и что такое как же тяжело?
У моего Хайлакса высокая длинная ручка переключения, с такой старомодной рукояткой, на которой фреской высечена та самая невозможная геометрическая схема «первая-вторая-etc». При красивом закате, желательно, в августе, ручка переключения по толщине примерно такая же, как и моя рука. Иногда я на это так засматриваюсь, что забываю включить поворотники. Но это не страшно: поворотники куда толще моих пальцев и где-то тоже походят на руки до локтя. Что я и говорила, мы с этим авто заодно. Потасканное сцепление, прогорклый дизель. Я буду плеваться дизелем, когда еще раз окажусь на Шаморе в шторм, и Андрея в который раз там не будет! – в общем, ладно, об этом уже говорено на ста девяносто семи страницах его книги.
А тогда я ехала домой, подцепила сверток с буквицами, и ехала на юг, к отцу. Мы тогда здорово поругались с ним. Мой муж говорил, успокойся, мы же в гостях. Отец сказал мне: «Завтра чтобы духу твоего здесь не было! В ночь я тебя, конечно же, не выгоню, но завтра иди куда хочешь». Я покидала вещи в чемодан, сказала Б., моему любимому мужу, вызвать такси, и мы в ночь уехали во Владивосток. Поселились в гостинице, в номере 910, с видом на Амурский залив, и с того момента началась бесконечная одиссея Аякса-на-моем-месте.
Вторая же часть меня тогда, о да, о черт, это выносит мне мозг, тут же выехала в аэропорт. При мне даже не было электронного пианино. Я купила билет туда черт знает куда, и вот я здесь, в псевдоальпийском поселке «Черные Сады», о котором речь пойдет позже. Там, во второй части, на оборотной стороне луны не было никого, ни отца, ни мужа Б., ни Андрея, его же, как всегда, никогда нигде не было. Я осталась в Черных Садах разбирать его каракули и вязать из них крючком долгие и нудные шарфы романа «125 RUS». У меня есть немножко от старой жизни, конечно же, есть. Фигурка Моцарта в красном камзоле и Словарь китайских топонимов на Дальнем Востоке, ну, и я до сих пор стараюсь не быть сволочью.
Я называюсь Кристабель, потому что сейчас уже можно ни на кого не оглядываться и сколько угодно играться со сказочными именами. Поэма Кольриджа «Кристабель», это творение знаменитого представителя Озерной школы. Я живу с И., флейтистом-канатаходцем из Степногорска (Stepnohorskъ), он бродил по струне от бас-гитары, натянутой на шпиль Кафедрального Собора, он говорит, что когда-то зарабатывал на этом неплохие деньги. Мы с флейтистом познакомились при аэропорте и при аэропорте же работаем поныне, в цехе бортпитания, на заводской ленте, и иногда, ночью, когда все зеркала мутны дочерна, я боюсь, лежа рядом с флейтистом И., которого подпольно кличут Дантес, я боюсь, что он может показаться слегка худее меня, а с утра мы вновь идем на работу, да только моя голова никак не хочет становиться легче, держит в себе и отца, и мужа, и Хайлакс, и мое забытое теперь уже навсегда пианино, и деревянные руки шлагбаума, и столбы, и рельсы, и шпалы, и железнодорожные гробы. Я иду на работу, каждый день я иду на работу, и, пока я иду, мне не так хочется есть, а значит, сегодня мы победили.
Глава 2. На взлет
«Ямщик, не гони лошадей…»
(Романс)
Все началось с того, что четвертого апреля мы с Б., моим любимым мужем, улетали в отпуск, на недельку отдохнуть, погреться на солнышке, покупаться в море. С утра все наши вещи были упакованы, забиты до захлеба багажники, вылет в теплые края ожидался ночью, поэтому мы решили потратить день на досвидания с родней, для чего и поехали на дачу, в наш огромный особняк, который я иронично окрестила Грозовым перевалом.
Б. – автомобильный бог второй эпохи Запада. Никто не водит машину лучше него, и на
