Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

Мадзя бросилась к ней с распростертыми объятиями. Но Ада была так похожа на своего брата Стефана, что у Мадзи сердце замерло и в первую минуту не хватило сил обнять подругу.

- Вот видишь, ты меня больше не любишь, - печально прошептала Ада.

Тут они заключили друг друга в объятия и, со слезами целуя друг друга, уселись на диванчике.

- Ах, как я измучилась от того, что так долго тебя не видела! - сказала Ада. - Сердце у меня колотилось, когда я шла сюда.

- Четвертый этаж... - вставила Мадзя.

- Нет, я просто боялась, думала, ты на меня в страшной обиде. А ты, как всегда, ангел, святая, золотко мое, Мадзенька!

Они стали осыпать друг друга поцелуями.

- Знаешь, что случилось, - продолжала Ада. - Этот ужасный Котовский чуть не убил пана Казимежа! Я думала, что умру, но сейчас мы уже обручились... Не знаю даже, кто из нас первый объяснился: он или я. Да это не имеет значения.

- И ты счастлива? - спросила Мадзя.

- Ах, не спрашивай! Я так счастлива, так безгранично счастлива, что всего боюсь. Мне кажется, что я умру, что мы никогда не поженимся, что у пана Казимежа опять откроется рана. Но больше всего я боюсь Стефека! Вот уже неделя, как я написала ему обо всем, а ответа нет. Ты помнишь, как не любил он Каз... пана Казимежа? Боже, с каким ужасом я жду его приезда! Говорю тебе, если между ними начнутся недоразумения, я наложу на себя руки.

- Успокойся, - перебила ее Мадзя. - В конце концов ты имеешь право выйти замуж за того, кто тебе правится.

- Я имею право? Точно ты не знаешь Стефека? Что ему до чужих прав, если он не признает их? Ах, если бы ты переехала ко мне...

- Я?

- Мадзенька, дорогая моя, - в возбуждении продолжала Ада, - зачем нам притворяться! Ты знаешь, как любил тебя Стефек. Одно скажу тебе, он и сейчас тебя любит, может быть, еще крепче. Если бы вы помирились, если бы ты вышла за него, он на радостях простил бы мне мою любовь к Казимежу.

Мадзя то краснела, то бледнела; ее волнение не ускользнуло от внимания Ады.

- Не отпирайся! - воскликнула панна Сольская. - Мой брат тебе не безразличен. А если так, ты должна выйти за него, должна, должна!..

Она стала покрывать поцелуями руки своей подруги.

Мадзя вырвалась и решительно сказала:

- Это невозможно!

Ада впилась в нее своими косо посаженными глазами.

- Так ты любишь пана Казимежа? - спросила она.

- Посмотри мне в глаза, - ответила Мадзя, спокойно выдерживая ее пылающий взгляд.

- Почему же ты не хочешь выйти за Стефека?

- Ты ведь знаешь, - ответила Мадзя после минутного молчания, - у меня тоже есть брат, он тяжело болен. Со дня на день я жду вызова и уеду к нему за границу; до конца жизни мне придется ухаживать за ним.

- Кто же мешает тебе смотреть за братом, даже если ты выйдешь за Стефека? Неужели ты думаешь, что он запретит тебе. Никогда! Послушай, Мадзенька: поезжай сейчас к брату за границу, а мы все - Стефек, пан Казимеж и я - последуем за вами. Где бы ни велели поселиться твоему брату, там и мы поселимся: в горах ли, в Италии, даже в Египте. А если доктора предпишут ему длительное морское путешествие, то и тогда мы будем вместе. Ведь и пану Казимежу нужно восстановить свои силы, а мы со Стефеком ужасно любим путешествовать. Ну, скажи одно только слово, одно коротенькое слово "да" - и ты осчастливишь Стефана и... нас с Казимежем... Ну скажи же, скажи!

Панна Сольская при этих словах прижала Мадзю к груди.

- Скажи "да", скажи!..

Мадзе стало жаль ее.

- Опомнись, Адочка, разве я могу думать об этом? - ответила она. - У меня сердце разрывается при одной мысли о несчастном, который где-то там лежит один в жару, может быть, без надежды, а ты хочешь... Скажи, не жестоко ли обращаться ко мне с такой просьбой? Я и без того несчастна!

- Ты права, - серьезно сказала Ада. - С моей стороны было слишком эгоистично говорить сегодня об этом. Но когда-нибудь, я надеюсь...

Мадзя сидела молча, опустив голову.

- Что же ты поделываешь, скажи мне? - спросила вдруг Ада, чтобы переменить тему разговора.

- Жду писем от брата и телеграммы с вызовом. А тем временем хожу в монастырь.

- Зачем? - удивилась Ада.

- Сижу в саду, отдыхаю на свежем воздухе и читаю Фому Кемпийского.

- А разве ты не могла бы приходить в наш сад? - спросила Ада, но, подумав, прибавила: - Впрочем, этот мирный уголок и близость монахинь, вероятно, оказывают на тебя благотворное влияние, бедняжка! О, я знаю, что такое томиться ожиданием!

Они сердечно простились. Мадзя в этот день уже не пошла в монастырский сад, а написала длинное письмо майору в Исксинов. Она рассказала майору о болезни Здислава и попросила втайне от родителей выхлопотать ей паспорт.

С этого дня опять потекла эта странная жизнь. Мадзя хорошо спала, мало ела и целые дни проводила в монастырском саду, читая жития святых или Фому Кемпийского.

Если бы кто-нибудь спросил у нее, сколько дней прошло так, она вряд ли смогла бы ответить. Ей казалось, что она медленно тонет в голубой беспредельности равнодушия ко всему земному. С каждой минутой окружающий мир терял свою реальность, но в неизведанной глубине он возрождался снова и снова. Так бывает, когда человек видит ясный сон и говорит себе: и все же это только сон, эти люди мне снятся, да и сам я не тот...

Иногда наступали минуты пробуждения. То приходило письмо, в котором Здислав сообщал, что чувствует себя хорошо и несколько дней проведет в Вене, чтобы осмотреть город. То Мадзя обнаруживала у себя на столе визитную карточку пана Стефана Згерского, а в другой раз - пани Элены Коркович, урожденной Норской. То какая-нибудь знакомая с вызывающим видом проходила по улице мимо, не здороваясь; но была ли это панна Жаннета, невеста пана Файковского, или Маня Левинская, Мадзя этого не замечала.

Как-то пани Бураковская с озабоченным видом напомнила Мадзе, что кассирша из аптекарского магазина возвращается в свою комнату и Мадзе нужно подумать о жилье.

- Переведите меня в свободную комнату рядом с кухней. Ведь это на каких-нибудь два дня. Через два дня я получу вызов от брата и уеду.

- Да, но и на эту комнату есть претенденты, - сказала пани Бураковская. - На два дня, - прибавила она, - вы можете переехать в гостиницу.

Мадзя вздрогнула: эти слова звучали оскорбительно. Бросив взгляд на хозяйку, она хотела было спросить, что все это значит.

Но в ту же минуту ею опять овладела апатия, и она снова стала погружаться в ту беспредельность, где все земное таяло, словно снеговые горы под лучами солнца.

Ничего не сказав хозяйке, Мадзя ушла в монастырь. Ей казалось, что в этом мире нет более важного дела, чем читать духовные книги, помогать сиротам шить белье или петь с ними псалмы.

На следующий день во время обеда пани Бураковская вручила Мадзе письмо из Иксинова. По надписи на конверте Мадзя узнала почерк матери.

"Поздравляю тебя, - писала докторша, - с плодами независимости. Весь город кричит о том, что панна Малиновская уволила тебя за плохое поведение, что ты разгуливаешь с кавалерами и даже бываешь в гостиницах. Я не знаю, кто распространяет эти гнусные слухи, но вот уже несколько дней замечаю, что и отец что-то слышал: на нем лица нет.

Я не спрашиваю тебя, правда ли все это; ты пожинаешь плоды вашей никчемной эмансипации и пренебрежения родительскими советами. Я не сержусь, не поучаю и не навязываюсь со своими советами. Но не забывай, что ты носишь фамилию, которая принадлежит Зофье и Здиславу Бжеским; и если ты думаешь продолжать в том же духе, то хоть заведи себе псевдоним, как это сделала твоя покойная приятельница Стелла".

Мадзя побледнела и, не кончив обедать, ушла в свою комнатку. Она тихо поплакала, полежала в постели, а через час уже была в монастырском саду с Фомой Кемпийским в руках.

"Не тот долготерпелив, - читала она, - кто терпит не свыше той меры, какая ему угодна, и лишь от того, от кого ему угодно терпеть. Долготерпеливый не смотрит, какой человек причиняет ему страдания. Когда бы и сколько бы раз ни причинила ему зло тварь земная, он все приемлет с благодарностью от господа и почитает для себя великой пользой, ибо как бы мало ни претерпел человек во имя божие, все вменится ему в заслугу перед богом..."

"Не огорчайся, дочь моя, - говорилось в другом месте, - если кто-нибудь думает о тебе дурно или говорит такое, что тебе тяжело слушать. Ты еще хуже должна о себе думать и верить, что никого нет слабее тебя... Не в устах человеческих ищи успокоения: хорошо ли, плохо ли говорят о тебе люди, ты от этого не станешь другим человеком. Где же истинный покой и истинная слава? Разве не во мне?"

"Но ведь это жестокое письмо, - подумала Мадзя, - написано матерью, которая от имени семьи отвергает меня. И за что?.."

Сердце Мадзи сжалось от боли, и она начала просматривать другую главу.

"Надо уйти от тварей земных, - советовал дух, - забыть себя самого и вознестись мыслью на ту высоту, с которой можно видеть, что нет среди тварей земных никого, кто был бы подобен тебе, творцу вселенной. Все ничто, кроме бога, и должно быть почитаемо ничем".