Мемпо Джардинелли - Жаркая луна. Десятый круг ада
Естественно, мы озаботились приобретением собственных домов. Так что когда Мария Луисита попросила нас заняться продажей большого старого особняка Лундгренов, я сразу понял открывшуюся перспективу. Цена, которую я ей порекомендовал, не превышала стоимости земельного участка под домом, но я объяснил, что рынок недвижимости переживает период депрессии. «Если хотите, — сказал я, — дам вам сразу семьдесят процентов наличными. С такими деньгами вы без проблем переберетесь на новое место, а я, так и быть, рискну, посмотрю, что можно сделать для вас в дальнейшем». Предложение ей показалось выгодным, а поскольку наши дела последнее время шли прекрасно, у меня была наготове необходимая сумма. Бумажные вопросы я уладил к личной выгоде, как обычно, с Сордо Реймунесом, старым секретарем нотариуса, хозяином половины Ресистенсии, с которым следовало считаться даже больше, чем с нотариусом, поскольку он был самым хитрым пройдохой в Чако и ближайших окрестностях. Короче, я проявил деловую смекалку в нужный момент.
Дом, построенный в начале века, я, разумеется, основательно отреставрировал и оснастил кондиционерами и прочими атрибутами комфорта. Во внутреннем дворике растет огромная юкка, рядом стоит мангал, сбоку расположена терраса, служащая одновременно спальней, личным кабинетом, жилой и телевизионной комнатами. На первом этаже дома, о котором всегда мечтала и которого не имела прежде, с шикарной кухней, с огромными залами, живет моя старушка, на втором — я.
Да, я горжусь своим домом, и мне не важно, если кому-то эта гордость покажется преувеличенной.
Итак, войдя в дом, я поздоровался с мамой. Она удивилась, увидев на мне окровавленную сорочку. Я успокоил ее, сказав, что не случилось ничего серьезного, просто упал на тротуаре, а пятна крови — пустяки, не заслуживающие внимания. Вечером у нас состоялась обычная беседа. Я вкратце рассказал о том, как идут дела в фирме и как себя чувствую, — темы тривиальные, но очень важные для матери. Она даже поинтересовалась, как поживает Антонио, которого я представил как мужа Грисельды, а потом, конечно, представил и саму Грисельду: «Очень милая пара с двумя прекрасными девочками — семья примерная во всех отношениях». Мама надавала мне сотню советов по поводу моего «падения» и настоятельно посоветовала с утра пораньше отправиться к врачу.
Поднявшись наверх, я забрал пару тысяч долларов, хранившихся между страницами старого иллюстрированного издания «Ларусса». Пошарил в брюках и сумках, а также в потертом портфеле, где держал небольшую сумму в песо на всякий пожарный случай. Сунул найденные деньги в конверт, написал: «Для мамы» — и положил на столик.
Далее взял документы, очки, три чековые книжки и кредитные карточки, хотя не был уверен, что смогу воспользоваться услугами банка. Когда откроется учиненный нами погром, мои счета наверняка заблокируют. Я решил выбрать из разных банкоматов как можно больше наличных, пока не поздно.
Быстренько приняв душ и побрившись почти без крема, я надел чистое белье. Запачканную кровью одежду хотел унести с собой и вдруг передумал. Меня остановила проблема этического свойства, связанная с единственным человеком, который был для меня важен. Если я унесу эту одежду, мама всегда будет сомневаться в моей причастности к убийствам. Улики, напротив, убедят ее, что сын — преступник. Такой расклад показался мне правильным. Уверенность принесет маме боль, а сомнение — погубит.
Я бросил окровавленные вещи в корзину для грязного белья. В спортивную сумку уложил пару кальсон, брюки, три сорочки и несколько пар кожаных тапочек. Все это — на всякий случай. Туда же запихнул мобильник с запасной батарейкой и устройство для ее подзарядки.
Когда я сошел вниз, мама смотрела телевизор, а Роза что-то вязала, поглядывая на экран.
— Старушка, если тебе скажут, будто я устроил погром, не сомневайся — это на самом деле был я. О’кей?
— Ты о чем?
— Да так, мама, глупости. Запомни, пожалуйста, погромщиком был я.
Грис ожидала меня в машине, спокойно покуривая и впервые не опасаясь, что нас увидят вместе или заподозрят в ней неверную супругу. Следует отметить, в Ресистенсии подобное поведение непременно расценивается как греховное, в особенности когда речь идет о поступках замужней женщины. Само официальное название городка — Сан-Фернандо-де-Ресистенсия[13] — напоминает об индейцах, которые в течение нескольких столетий не давали здесь колонизаторам покоя. Поэтому городок возник лишь в конце девятнадцатого века и с тех пор основательно дискредитировал святого. Я же говорю, Ресистенсия — это Пейтон-Плейс, Чертов Котел, — североамериканский городок, ошибочно попавший на аргентинскую землю.
Мы отправились в компанию по торговле недвижимостью, и я забрал деньги из сейфа. Прежде чем защелкнуть портфель, я подумал, что он будто из кинофильма: марка «Самсонит», равновеликие створки и обе забиты пачками стодолларовых купюр. Прелесть. Картина, достойная Переса Селиса, настоящий «Квитка». Я покинул контору смеясь, и мы поехали на площадь 25 мая.
Сделав целый круг, я остановился у банка «Рио» и снял максимальную сумму, которую выдал банкомат, — тысячу песо. На другой стороне площади так же обошелся с Бостонским банком, банком «Лаворо» и Национальным банком. В каждом из них я снимал сколько можно и не только по дебитным карточкам, но и по кредитным. Это было что-то вроде чистки собственных карманов. Не знаю, занимались ли вы когда-нибудь подобной операцией; если нет, поверьте — это действует возбуждающе. В итоге мне удалось собрать несколько тысяч песо. В то время денег у меня было много, и я числился на хорошем счету у городских кредиторов.
Когда я вернулся в машину, Грисельда слегка нервничала.
— Собираешься бросить меня одну на всю ночь?
— Успокойся, Грис. Нам понадобятся эти деньги.
— Для чего? Куда мы поедем?
— Не знаю, но деньга наверняка понадобятся. Если ты при деньгах, то всегда знаешь, что делать и куда ехать. Так что не выступай.
Однако мне сразу стало не по себе, я дал газу и чуть не столкнулся с красной машиной. Это была спортивная «мазда», имитация восточного варианта «феррари». Такие модели обожают нувориши, и в первую очередь их сыновья. За рулем сидел чванливый блондин, рядом — худосочная девица с признаками анорексии[14] на лице. Мерзавец сделал очень выразительный жест рукой. И… Как бы вам получше объяснить? Клянусь, в другой ситуации я не обратил бы на болвана никакого внимания, но тот день был совершенно особенный. Я оскорбился и послал подонка в то место у проститутки, откуда он вышел на свет. Громко и отчетливо.
И тип свалял дурака. Он лихо затормозил, явно выпендриваясь перед своей доходягой, мол, гляди, какой я мужик, самый настоящий мужик из всех настоящих мужиков Ресистенсии.
Он подошел к нам, выпятив грудь, всячески обзывая меня, и попытался открыть дверцу, чтобы вытащить меня из машины.
Незачем было показывать ему револьвер. Он и глазом не успел моргнуть, как я врезал ему в этот глаз. Блондин покачнулся и рухнул на асфальт, как детский волчок, у которого кончился завод.
Я медленно проехал мимо «мазды». Голова девицы тряслась в ритме песенки, летевшей из приемника. Я одарил бедняжку наиобаятельнейшей улыбкой.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Грисельда неотрывно смотрела на меня, словно переоценивала. Взгляд выражал страх и легкое изумление с изрядной долей любопытства, почти удовольствия. Я был на редкость отвратительным типом — идеальным сообщником плохой девочки, какой она в данный момент являлась.
Вы спросите, почему мы это делали, чего добивались. Клянусь вам, не имею понятия. Истинная правда. Нас просто повело, закружило. Мы убивали, и это нас завораживало. В убийстве есть притягательность, теперь я знаю. Стоит только начать. И дело отнюдь не в том, что я не соображал, что творю. Послушайте, я прекрасно осознавал значение своих поступков. Нет, было совсем другое — что-то вроде галлюцинации или самолюбования. Я действовал быстро и понимал, на что способен. Жизнь неслась с бешеной скоростью, как фильм Чарли Чаплина, где на одну секунду приходится меньше кадров, чем полагается, и возникает иллюзия, будто герой постоянно торопится.
Думая обо всем этом, я, не посоветовавшись с Грисельдой, направил машину к шоссе номер 11, ведущее на Санта-Фе. Грисельда спросила меня, не едем ли мы в «Эль-Монито», и я ответил утвердительно. «Эль-Монито» — популярный мотель в окрестностях Ресистенсии. Здесь, как и в мотелях «Кадена-де-Оро» и «О’кей», лилась рекой сперма и раздавались сладострастные завывания нескольких поколений обитателей и обитательниц Чако. Мы, естественно, тоже заезжали в «Эль-Монито», хотя из-за необходимости держать наши отношения в тайне предпочитали встречаться в квартире на проспекте Альберти в центре городка. Я снял ее в стоквартирном доме, вмещавшем, кроме жилых площадей, какие-то конторы, и использовал, чтобы поспать во время сиесты или посмотреть телевизор одному, в спокойной обстановке. У Грисельды был свой ключ, и она разработала систему: во-первых, являлась на свидание либо на полчаса раньше меня, либо на полчаса позже; во-вторых, не поднималась на мой, восьмой, этаж, а выходила из лифта либо этажом ниже, либо этажом выше и дальше пользовалась лестницей. Ухищрения имели целью ввести в заблуждение портье и соседей.
