Элиас Канетти - Человек нашего столетия

Элиас Канетти

Человек нашего столетия

Масса, власть и писатель Канетти

Недавно наши читатели смогли познакомиться с четырьмя произведениями, написанными в разные десятилетия, но глубоко связанными одной темой, — романами «Мы» (1920) Евгения Замятина, «О дивный мир» (1932) Олдоса Хаксли, «Скотный двор» (1945) и «1984» (1949) Джорджа Оруэлла. Все это антиутопии, художественные прозрения, представлявшие в гротескных образах тоталитарное государство и покорное ему стандартизированное сознание. Речь шла не только о массовом производстве и технизации жизни со всеми вытекающими отсюда последствиями — речь шла о политическом строе и о тех, кому подобное стандартизированное сознание было выгодно. В конечном счете речь шла о власти. Как писал Оруэлл: «Все звери равны, но некоторые звери равны гораздо больше». Вместо процессов развития, на которых сосредоточивалась литература в других жанрах, антиутопии давали статику, неподвижность, они констатировали: так может выглядеть будущее человечества, таково его настоящее в странах с диктаторским режимом.

Трудно не вспомнить эти романы, думая о сделанном австрийским писателем, лауреатом Нобелевской премии (1981) Элиасом Канетти. Его тоже занимало стандартизированное сознание и существо власти, в нем заинтересованной. Но Канетти подходил к проблеме с другой стороны. Он хотел исследовать те причины и механизмы, которые с древних времен превращают людей в толпу. Охваченных единым порывом людей он видел не только в эпохи революций, как это привычно в нашей литературе. И не делил народные массы на революционный авангард и непросвещенные отсталые элементы по наличию или отсутствию передового мировоззрения, что и оказывалось единственной их характеристикой. Он считал сплоченные массы людей, образующиеся по различным поводам и с разными целями, частым и важным действующим лицом в любые исторические эпохи. Масса, полагал Канетти, обладала рядом обязательных свойств независимо от характера сплотивших ее идей. Глубоко занимала его и потенциальная масса, существующая до времени в рассеянном виде как отдельные, не подозревающие друг о друге индивиды.

Главная публицистическая книга Канетти, работа над которой растянулась на десятилетия, а началась на исходе 20-х годов, так и называется — «Масса и власть». Но о том же самом написаны, по сути, и его пьесы «Свадьба», «Комедия тщеславия», «Ограниченные сроком». В обезличенном, деформированном мире, мире, чреватом «восстанием масс»[1], разворачивается действие его самого знаменитого произведения — созданного накануне захвата фашизмом власти в Германии романа «Ослепление», недавно вышедшего у нас. Отношения между публицистикой и художественным творчеством у Канетти особые: они переплетены теснее, чем у многих других писателей. Больше того, без одного нельзя глубоко понять другое: публицистика и беллетристика будто делят между собой жизнь, лишь вкупе воссоздавая мир, каким его видел Канетти.

Элиас Канетти родился в 1905 году на берегу Дуная, в болгарском городке Рущук, входившем тогда в состав Австро-Венгрии. Его далекие предки переселились сюда вместе с тысячами евреев, изгнанных в XV веке из Испании. Когда уже пожилым человеком Канетти посетил Марокко (его путевые заметки «Голоса Марракеша», 1967, почти полностью включены в нашу книгу), он искал в пестроте восточной жизни следы и той древней культуры, носителями которой были его предки. В семье деда, как и во многих семьях вокруг, продолжали говорить на староиспанском. Это был патриархальный мир, верный религиозным обрядам и традициям. Но родители любили беседовать между собой по-немецки и были привержены немецкой культуре и знаменитому венскому театру. Вокруг жили болгары, румыны, турки. Мальчик навсегда запомнил внезапные появления цыган в маленьком городке. И слыша разноязыкую речь, стал обостренно воспринимать слово. Причудливый мир детства замечательно описан Канетти в первом томе его воспоминаний «Спасенный язык» (1977).

В 1911 году в связи с деловыми интересами отца семья переехала в Лондон, а после его внезапной смерти мать перевезла детей в Швейцарию. Мать, своевольная, гордая, властная, оказала огромное влияние на творчество Канетти. Именно она привила ему, мало сказать, любовь — одержимость чтением. Книга была в этой семье предметом страсти. Уже на склоне лет в записках дневникового характера («Заметки 1942–1948», 1965 и «Заметки 1973–1985», 1987, в значительной своей части вошедшие в нашу книгу) Канетти поместил почти невероятное с точки зрения многих признание: «Больше всего тебе хотелось бы — какая скромность! — бессмертия, чтобы читать». Но писатель Канетти обязан матери не только этим. Она взвалила на плечи подростка непомерную ношу — превратила его после смерти мужа в своего равноправного собеседника, интеллектуального партнера. С этих времен у Канетти осталось твердое убеждение, что каждый обязан иметь обо всем собственное мнение и что все, даже самое неуловимое, можно выразить словами, сделать понятным людям. «Немота ведет к разложению», — записал он на склоне лет.

В Швейцарии мать с тем же страстным напором преподавала сыну немецкий язык (до восьми лет, кроме языка детства, староиспанского, он говорил по-английски). С тех пор немецкий стал языком его жизни и творчества. Канетти не отказался от него и в Англии, куда судьба эмигранта привела его в 1939 году, после насильственного присоединения Австрии к фашистской Германии; в Англии он прожил долгое время, пока не перебрался в Швейцарию. Годы спустя, после окончания мировой войны, он произнес в Баварской академии искусств благодарственную речь немецкому языку, особенно глубоко открывшемуся ему в эмиграции, среди чужой языковой стихии.

Но мать не только обучила сына немецкому. Она сочла необходимым втолкнуть его в гущу культурной и политической жизни. С этой целью семья переехала из тихой Швейцарии в Вену. Еще гимназистом Канетти был знаком с текущей литературой и венским «Бургтеатром». Здесь же, в 1924 году он впервые попал на лекцию знаменитого публициста Карла Крауса, страстным поклонником которого остался надолго.

С жизнью же политической Канетти впервые столкнулся 1 августа 1914 года. В курортном парке под Веной дирижер вдруг прервал музыку, и нарядные, беззаботные люди услышали, что Германия объявила войну России. Гуляющие запели австрийский, а потом и немецкий гимны. Тут-то на фоне «великого события» произошло и другое, маленькое. По старой привычке, а может, из чувства противоречия мальчик Канетти запел гимн английский. Лица вдруг исказились ненавистью. Мальчика и его брата принялись нещадно избивать. Занятые до этого своим люди внезапно превратились в единый кулак — это была микромодель агрессивной толпы, массы.

В дальнейшем Канетти столкнулся с единой волей сплотившегося множества еще дважды. В 1922 году в Германии он видел демонстрацию рабочих, возмущенных убийством министра иностранных дел Вальтера Ратенау. Это была масса иного, интернационалистического настроя: Ратенау только что заключил договор с Советской Россией. Юноша Канетти сочувствовал рабочим, вышедшим на улицу. Но его взволновало не только это, а — как когда-то — и само явление массы. На этот раз масса притягивала его самого, притягивала почти физически. То же самое, но только еще сильнее, Канетти пережил в июле двадцать седьмого года. Австрийский суд оправдал тогда монархистов — убийц безработного инвалида войны и маленького мальчика. Чувство справедливости было попрано. На улицы Вены спонтанно, вопреки воле социал-демократического руководства вышли рабочие. В едином порыве толпа двинулась ко Дворцу правосудия, предав его огню.

Демонстрация и поджог описаны Канетти во второй части воспоминаний «Факел в ухе» (1980). И еще раз в статье, посвященной истории создания романа «Ослепление». Это событие занимает важное место и в книге «Масса и власть». Когда и каким образом, без всякого руководства кристаллизовалась воля толпы? Почему она двинулась в определенном направлении? Как возникла идея поджога? Что представляло собой это гигантское шествие, внутри и вместе с которым двигался будущий писатель? Он все время чувствовал размеры происходящего. Масса людей ощущалась как целое, единым были ее дыхание, ритм движения, один источник имели звуки, доносившиеся с разных сторон. Канетти отчетливо замечал все вокруг. Но направление и воля к движению принадлежали не ему.

До 1927 года Канетти-писатель не существовал. Он был автором нескольких так и оставшихся неопубликованными пьес. Перевел ради денег несколько романов Эптона Синклера. В Венском университете изучал химию.

В 1927 году с химией было покончено. Началась работа над главными произведениями его жизни — романом «Ослепление» и книгой «Масса и власть».

Шел конец двадцатых годов. Пережитое Канетти то и дело обнаруживало себя в самых различных проявлениях. Как разделенную на две враждебные группировки бушующую массу он впервые воспринял теперь рев болельщиков на стадионе под окнами его жилища. (В книге «Масса и власть» толпе, делящейся на две части, посвящен раздел, «Двухголовая масса».) Но взбудораженная толпа появлялась на улицах и не в столь мирном обличье. Особенно очевидно это было в Германии, в Берли не, где Канетти жил по нескольку месяцев в 1928 и 1929 годах. Впечатления от бурной, противоречивой жизни Берлина, культурного центра мирового значения, где все яснее обозначалась в то время опасная близость фашизма, а демагогия Гитлера имела широкий успех, Канетти выразил впоследствии в одной фразе: «Все было возможно».