Алессандро Барикко - Море-океан
-- Доброй ночи, -- рассеянно отозвалась Анн Девериа, не думая вставать с кресла. Она даже не изменила позы. Просто сидела не двигаясь. Как будто ничеп не произошло.
Странная ночь.
В конце концов они, наверное, уступили бы привычному течению ночи, и один за другим разошлись по своим комнатам, и, пожалуй, заснули бы под нескончаемый гул бушующего моря, запеленавшись в свои мечты, укутавшись в безмолв ныи сон. В конце концов эта ночь могла бы стать обычной ночью. Но не стала.
Первой отвела взгляд от окна, резко повернулась и выбежала из гостиной Дира Другие дети молча последовали за ней. Плассон в ужасе посмотрел на Бартльбума который в ужасе посмотрел на падре Плюша, который в ужасе посмотрел на Эли зевин, которая в ужасе посмотрела на Анн Девериа, которая продолжала смотрет] перед собой. С некоторым удивлением. Когда дети вернулись в гостиную, в руках у них было по фонарю. Дира лихорадочно принялась зажигать фонари.
-- Что-то случилось? -- вежливо осведомился Бартльбум.
-- Держите, -- ответила Дира, протянув ему фонарь. -- А вы, Плассон, держите этот. Скорее.
Теперь и вовсе нельзя было понять, что творится. В руке у каждого оказался зажженный фонарь. Никто ничего не объяснял. Крайне встревоженные, дети носились по гостиной. Падре Плюш неотрывно смотрел на пламя своего фонаря. Бартльбум недовольно ворчал. Анн Девериа встала с кресла. Элизевин почувствовала, что дрожит. И тут большая стеклянная дверь, выходившая на берег, распахнулась. Яростный ветер катапультировался в гостиную и завихрил все и вся. Лица детей просияли. И Дира бросила клич:
-- Живо... туда!
Она выскочила в открытую дверь, взмахнув фонарем.
-- Бежим... бежим отсюда!
Дети кричали. Но не от страха. Они пытались перекричать грохот моря и свист ветра. В их голосах звенел восторг, таинственный восторг.
Бартльбум стоял посреди комнаты, окончательно сбитый с толку. Падре Плюш обернулся к Элизевин: ее лицо покрылось необычайной бледностью. Мадам Девериа безмолвно взяла фонарь и пошла, ведомая Дирой. Плассон кинулся следом.
-- Элизевин, тебе лучше остаться...
-- Нет.
-- Послушай, Элизевин...
Бартльбум машинально схватил плащ и, что-то бормоча, вылетел из гостиной.
-- Элизевин...
-- Пойдем.
-- Нет, послушай меня... я не уверен, что ты...
В комнату вернулась девочка -- та самая, прелесть -- и с улыбкой взяла Элизевин за руку.
-- Зато я уверена, падре Плюш.
Голос ее дрожал. От силы и желания. Не от страха.
Таверна "Альмайер" откатилась назад. Хлопала на ветру дверь, ежились в темноте огни. Как раскаленные угольки, брызнувшие из жаровни, летели по берегу десять фонариков, рисуя в ночи забавные и таинственные иероглифы. Скрытое от взора море перемалывало немыслимый грохот. Порывистый вихрь баламутил мир, слова, лица, мысли. Чудесный вихрь. И море-океан.
-- Я должен знать, куда это, черт возьми, мы сорвались?
-- А?
-- КУДА, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, МЫ СОРВАЛИСЬ?
-- Поднимите фонарь, Бартльбум!
-- Фонарь!
-- Я уже сто лет как не бегал...
-- Сто лет что?
-- Дуд, нельзя ли в конце концов узнать...
-- СТО ЛЕТ, КАК НЕ БЕГАЛ.
-- Все в порядке, господин Бартльбум?
-- Дуд, нельзя ли в конце концов...
-- Элизевин!
-- Я здесь, здесь.
-- Держись рядом, Элизевин.
-- Я зде-есь.
Чудесный вихрь. Море-океан.
-- Знаете, о чем я думаю?
-- Что-о?
-- По-моему, это для кораблей. КОРАБЛЕЙ.
-- Кораблей?
-- Так поступают во время шторма... Зажигают огни, чтобы корабли не выбросило на берег...
-- Бартльбум, вы слышали?
-- А?
-- Вы скоро станете героем, Бартльбум!
-- Что он сказал?
-- Плассон сказал, что скоро вы станете героем! Я?
-- Мадемуазель Дира!
-- Куда же она?
-- Нельзя ли малость передохнуть?
-- Вам известно, что делают островитяне, когда море штормит?
-- Нет, мадам.
-- Они носятся что есть духу по острову, подняв над головой фонари... и тогда... и тогда корабли сбиваются с курса и натыкаются на прибрежные скалы.
-- Вы шутите.
-- Отнюдь... Целые острова кормятся добычей с затонувших кораблей.
-- Не хотите ли вы сказать, что...
-- Подержите, пожалуйста, мой фонарь.
-- Да постойте же, черт подери!
-- Мадам... ваша накидка!
-- Бросьте ее.
-- Но...
-- Бросьте, вам говорят! Чудесный вихрь. Море-океан.
-- Что они делают?
-- Мадемуазель Дира!
-- Куда это они?
-- Не пойму...
-- ДУД!
-- Бегите, Бартльбум!
-- Да, но в какую сторону?
-- Не пойму, они что, язык проглотили, эти дети?
-- Смотрите.
-- Это Дира.
-- Она поднимается на дюну.
-- Я за ней.
-- Дуд! Дуд! Поворачивай к дюне! -- Куда он?
-- Боже, я уже ничего не соображаю.
-- Поднимите фонарь и бегите, падре Плюш.
-- Я и шагу больше не сделаю, если...
-- Почему они молчат?
-- Мне совсем не нравятся их взгляды.
-- Что вам не нравится?
-- Глаза. ГЛАЗА.
-- Плассон, куда девался Плассон?
-- Я иду с Долом.
-- Но...
-- ФОНАРЬ. У МЕНЯ ПОГАС ФОНАРЬ!
-- Мадам Девериа, куда вы?
-- Я все же хотел бы знать, спасаем мы корабли или губим?
-- ЭЛИЗЕВИН! Мой фонарь! Он погас!
-- Плассон, что сказала Дира?
-- Туда, туда...
-- Мой фонарь...
-- МАДАМ!
-- Она вас не слышит, Бартльбум.
-- Это невыносимо...
-- ЭЛИЗЕВИН! Где Элизевин? Мой фонарь...
-- Падре Плюш, уйдите оттуда.
-- У меня погас фонарь.
-- К черту, я иду за ними.
-- Давайте я зажгу ваш фонарь.
-- Боже правый, кто-нибудь видел Элизевин?
-- Она, наверное, с мадам Девериа.
-- Но она только что была здесь...
-- Держите фонарь прямо.
-- Элизевин...
-- Диц, ты видел Элизевин?
-- ДИЦ! ДИЦ! Да что это с детьми?
-- Вот... ваш фонарь...
-- Ничего не понимаю.
-- Ну же, поторопитесь.
-- Я должен найти Элизевин...
-- Живее, падре Плюш, все уже ушли.
-- Элизевин... ЭЛИЗЕВИН! Боже правый, где ты... ЭЛИЗЕВИН!
-- Ну что вы, падре Плюш, мы ее найдем...
-- ЭЛИЗЕВИН! ЭЛИЗЕВИН! Элизевин, умоляю тебя...
Неподвижная, с погасшим фонарем в руке, Элизевин слышала далекий отзвук своего имени, перемешанного с завыванием ветра и рокотом моря. В темноте мелькали крохотные светлячки фонарей, метавшихся по самому краю бури. Элизевин не чувствовала ни тревоги, ни страха. Внезапно в ее душе разлилось безбурное озеро. Оно звучало как хорошо знакомый голос.
Элизевин повернулась и неторопливо зашагала назад. Для нее уже не было ни ветра, ни ночи, ни моря. Она шла и знала, куда идет. Вот и все. Волшебное чувство. Когда судьба наконец раскрывается и стелется впереди ровной дорожкой и путь и назначение ясны. Неиссякаемое время приближения. Соединения. Хочется, чтобы оно никогда не кончалось. Хочется вечно длить этот миг самовручения судьбе, по душевное волнение. Исчезли терзания и притворство. Предназначение известно. Путь открыт. Какой бы ни была судьба
Она шла -- и не было в ее жизни ничего прекраснее.
Таверна "Альмайер" все ближе. Все ярче ее огни. Пройдя по берегу, Элизевин ступила на порог, вошла в гостиную и затворила за собой дверь, в которую кто знает сколько часов назад она выбежала вместе с остальными, еще ни о чем не подозревая.
Тишина.
Шаг за шагом по деревянному полу. Под ногами скрипят песчинки. В углу распластался оброненный в спешке плащ Плассона. Подушки в кресле старательно оберегают оттиск тела мадам Девериа, как будто он только-только оставлен. А посредине комнаты стоит окаменелый Адамс. И смотрит на нее.
Шаг за шагом Элизевин подходит к нему. И говорит:
-- Ведь ты не сделаешь мне больно, правда?
Ведь он не сделает ей больно, правда?
-- Не сделаю.
Не сделает.
Тогда
Элизевин
берет
ладонями
лицо
этого
человека
и
целует его.
В поместье Кервола без конца рассказывали бы эту историю. Если бы знали ее. Без конца. Всякий на свой лад -- и все вместе. Рассказывали бы о тех двоих, что ночь напролет возвращали друг другу жизнь, ее и его, губами и руками, девочка, не видевшая ничего, и мужчина, повидавший слишком много, один в другой-- каждая пядь кожи как обратный путь открытий, -- вкус целого мира, выпитый изо рта Адамса и снова забытый на груди у Элизевин -- в лоне той трепетной ночи--черная буря, брызги пены во тьме, волны, как рухнувшие стены, грохот, пронзительные порывы, неудержимые и раскатистые, дыбящие морскую рябь, воспаляющие мировой нерв, море-океан, дрожащий водяной исполин -- вздохи, вздохи в гортани Элизевин -- летящий бархат -- вздохи при каждом новом шаге в мире, где раскинулись невиданные горы и причудливые заводи -на животе у Адамса покачивается в такт беззвучной музыке девочка-пушинка -кто бы мог подумать, что, целуя глаза мужчины, видишь так далеко, а гладя ноги девочки, бежишь так быстро и убегаешь -- убегаешь от всего -- так далеко -- они держали путь из двух оконечностей жизни и, вот что странно, никогда бы не соприкоснулись, пока не прошли бы от края до края вселенную -невозможно поверить, но им даже не пришлось искать друг друга -- труднее всего было друг друга узнать -- узнать -- короткий миг -- первый взгляд -- и они чудесным образом все поняли -- об этом рассказывали бы в поместье Кервола, пусть каждый помнит, что люди никогда не бывают настолько далеки, чтобы не найти друг друга -- те двое были разделены как никто другой, а теперь -- голос Элизевин переходит в крик, потоки откровений переполняют ее чувства, и плачет Адаме, слыша, как она наконец-то -- наконец-то-- изливает душу -- наверное, мир -- это рана, и кто-то зашивает ее в этих переплетенных телах -- и вот что странно -- это даже не любовь, а руки, кожа, губы, вкус, восторг, совокупление и страсть -- возможно, грусть -- пусть даже грусть -и страсть -- они будут рассказывать о них, но не произнесут слова "любовь" -- они скажут тысячи слов, но умолчат о любви -- все умолкает вокруг, когда внезапно Элизевин чувствует, как ломается ее спина и меркнет сознание, она сжимает внутри себя этого мужчину, судорожно хватает его руки и думает: сейчас я умру. Она чувствует, как ломается ее спина и меркнет сознание, сжимает внутри себя этого мужчину, судорожно хватает его руки -- и понимает, что не умрет.
