Кен Кизи - Последний заезд
— Сэр, вы очень щедры, — Прошлой ночью я так надышался сигарным дымом, что, наверное, почтил и генерала, и всю мятежную армию. Я хотел уже отказаться, но Джордж толкнул меня локтем. — Оставлю ее на потом, — Еще толчок, — Оставлю обе — Я опустил сигары в карман рубашки.
— Я сам сходил на станцию, — продолжал мистер Меерхофф, — чтобы сразу выгрузить эти сигары из вагона. Но в эти дни мы выгружаем только питье и курево, верно, Джордж? Другим предметам первой необходимости, типа фасоли и колючей проволоки, придется подождать до будущей недели.
— Верно, — согласился Джордж, — Подождут, — Он продолжал принюхиваться.
— Позвольте поднести вам огоньку, — сказал мистер Меерхофф, — Зажженные, они пахнут еще ароматнее.
— Я прислушивался к другим ароматам, мистер Меерхофф. Это тушеная капуста с солониной, да? Помню запах по тем временам, когда помогал миссис Меерхофф делать заготовки.
Меерхофф принюхался.
— А, кажется, да. Миссис Меерхофф старалась точно следовать немецкому рецепту моей мамы. Дочери тоже всячески стараются, но, чтобы делать капусту, как моя мама, мир ее праху, надо иметь воспоминания о родине. Ах, капуста с солониной…
На лице его появилось странное выражение. Печальное и слегка сумасшедшее, мне показалось. Как будто он сейчас сморщится и заплачет. А потом вдруг его что-то удивило. С веселым видом он повернулся к Джорджу:
— Могу ли я надеяться упросить вас и вашего молодого товарища разделить с нами ужин? В честь миссис Меерхофф, да хранит ее Вседержитель.
— Нет, сэр, мы не можем… незваные гости… — сказал Джордж. — Это будет неприлично. Правда, Нашвилл? Нет, сэр, неприлично.
Весь облик Джорджа претерпел превращение. Он как будто стал ниже ростом, согнулся. Сделался неуклюжим, раболепным. Даже дышать стал как-то подобострастно, с присвистом. Я понял его стратегию и тоже ссутулил плечи:
— Совсем неприлично.
— Все равно мы очень признательны, — сказал Джордж. — Мы с парнем направлялись в таверну Хукнера. Мистер Хукнер подает из черной двери жареные индюшачьи гузки, по пять центов тройка. Но все равно, за приглашение благодарны.
Джордж поплелся прочь, я зашаркал за ним следом. Голос Меерхоффа заставил нас остановиться.
— Джордж Флетчер! Я буду глубоко оскорблен, если вы с вашим другом не останетесь, — Голос его звучал сурово, но лицо по-прежнему было веселым, — Миссис Меерхофф тоже оскорбилась бы. Помните, она всегда настаивала, чтобы вас пригласили к столу? Будь она с нами сейчас, она была бы очень обижена.
Джордж медленно повернулся:
— Вы правы, мистер Меерхофф, кругом правы. Видно, я забыл и миссис Меерхофф, и приличия.
— Значит, решено. — Меерхофф широким жестом показал на дверь. — Теперь идите на запах.
Следуя за своими носами и пухлым задом хозяина, мы вошли в дом. Внутри он был еще великолепнее, чем снаружи: мягкая темная мебель, блестящие дубовые полы. За дверью столовой мы увидели накрытый к ужину длинный стол под полотняной скатертью. На языке, которого я прежде не слышал, Меерхофф позвал кого-то из кухни. С шелестом юбок появилась пухлая молодая женщина и сделала книксен. Лицо ее обрамляли темные локоны, и длинные ресницы трепетали, когда она посмотрела в мою сторону. Она сцепила руки под пышной грудью в обтягивающей белой блузке и тяжело дышала.
— Папа, мы поставили еще два прибора, — дыша, сказала она. — Увидели из кухонного окна, что у нас могут быть гости.
— Моя старшая дочь Рут, — сказал мистер Меерхофф, — Теперь — хозяйка дома. Рут, это мистер Джонатан Спейн из Теннесси.
Ее ресницы опять затрепетали, она одарила меня взглядом, подобным сахарной пудре на штруделе, и с шелестом ушла. Меерхофф сунул сигару горелым концом вверх в жилетный карман, занял место во главе стола, а Джорджу и мне показал на стулья справа и слева от себя.
Дверь кухни распахнулась, и показалась еще одна пухлая брюнетка, только задом и в облаке пара. Когда она повернулась, я увидел, что пар идет из громадного блюда с тушеной капустой и солониной. Блюдо размещалось под грудью, еще более пышной, чем у сестры.
— Моя вторая дочь Наоми, — сказал мистер Меерхофф. — Наоми, мистер Джонатан Спейн.
Взгляд, которым обволокла меня эта дочь, был еще более сладким — как теплая карамель. Дверь опять распахнулась. Я испугался этого нового блюда: если и дальше так пойдет, она будет такой сладкой, что получишь сахарный диабет от одного только взгляда. Но третья дочь оказалась настолько же костлявой и едкой, насколько пышны и сладки были две первые. Она была тонкой и гибкой, как мальчик. И не брюнетка. Волосы у нее были цвета новой пеньковой веревки и собраны в тугой узел на затылке. Блузка тоже белая, как у сестер, но явно с чужого плеча — велика на несколько размеров. Тоже — и темная юбка. Из-под подола выглядывали мексиканские сапожки с серебряными мысками; она топала в них, как мальчишка, изображающий ковбоя. В одной руке она несла кувшин с темным пивом, в другой — полную тарелку свежеиспеченных булочек. Она стрельнула в меня глазами и со стуком поставила на стол кувшин и тарелку. Мистер Меерхофф возвел глаза к небу.
— Моя третья дочь Сара. Сара, познакомься с Джонатаном Э. Ли Спейном. Мистер Спейн — соотечественник выдающихся южных генералов.
— Здравствуйте, полковник, — сказала девица вежливым и вместе с тем ядовитым тоном.
Она села рядом со мной. Хотя она старательно смотрела в сторону, я ощущал ее внимание — она приценивалась ко мне, как торговец лошадьми. Я чувствовал себя в окружении трех ловушек, и эти последние силки, похоже, были самыми хитрыми. Когда мистер Меерхофф закрыл глаза и начал молитву на иностранном языке, мне сильно полегчало. В конце все сказали «аминь», но папа Меерхофф еще не кончил. Он поднял розовый палец.
— Дочери мои, подождите. Из уважения к нашим гостям — теперь по-английски. Благослови сию пищу, дабы слугам Твоим достало сил совершать труд Твой, Бог наших отцов, Вседержитель. И благослови сих незамужних дочерей, дабы сохраняли веселость в своих трудах. И благослови наш дом, ибо сей есть дом Господа…
И так далее. И еще много всего. Было ясно, что повторялась эта молитва всегда слово в слово и что он выделял голосом всегда одни и те же слова, но, подойдя к заключению, он поднял глаза на Джорджа и выпустил слова на новую территорию. На лице его опять было печально-ошалелое выражение.
— И еще, Бог наших отцов, благослови Джорджа Флетчера, дабы одержал победу и возликовал… ради всех попранных народов Твоих, во благо укоряемых и презираемых, ради оправдания оклеветанных горько и покарания клеветников, да низвергнуты будут они в Преисподнюю. Дабы воздалось безвременно ушедшим и беспомощным в своих могилах, бессильным ответить поношениям злоязыких, бессильным… бессильным…
Он запнулся, открытым влажным ртом ловя воздух и вдохновение. Молитва приобрела озлобленный характер, нам стало неловко, смутились и дочери. Не дав бедняге отдышаться, Джордж выкрикнул: «Аминь!» Худая дочь, моя соседка, подхватила насмешливо:
— Аминь! Жить невозможно с ними, даже умереть невозможно. Они тебя выкапывают и гложут.
— Сара, не огорчай нас, — сказал Меерхофф, — Будь милой, как твои сестры, — Он взял нож. Пока он резал мясо, вернулась его влажная улыбка, — Мистер Спейн, извините мою горячность. Но вы должны понять: для некоторых из нас Джордж Флетчер стал героем. Нашим символом. Изрядное повышение в статусе, правда, Джордж? С той поры, когда вам не позволяли ехать на лошади лицом вперед.
— Да, сэр, кое-какая вода утекла с тех пор, — ответил Джордж. — Но я все тот же никчемный пастух, который, бывало, ездил задом наперед… все тот же грубый шут.
— Не верьте ему, — сказал мне Меерхофф, — Да, он бывал и шутом, и, случалось, неотесанным, но никогда не был никчемным. Джордж и такие, как он, — рука, помогавшая Господу укротить этот враждебный край. Этой руке иногда приходится быть грубой, понимаете? Чтобы укротить дикую страну. Вы-то понимаете, Джордж?
— Наверное.
По тону Джорджа было понятно, что с религиозной и философской дискуссией придется подождать. Он молча склонился над своей тарелкой.
Мы с Меерхоффом болтали о моем доме и странствиях, и какое-то время ужин протекал спокойно. Потом между сестрами завязалась легкая перепалка из-за того, чья очередь готовить кофе. Мистер Меерхофф разрешил спор, как принято у большинства родителей: в сомнении поручи работу младшему. Младшая снова с насмешкой сказала «аминь» и затопала в кухню, оставив дверь приоткрытой, чтоб мы слышали, как она мелет. Средняя сестра громко заметила, что Сара — избалованная девчонка. Джордж попытался пролить масло на бушующие волны, заметив, что маленькая Сара становится все больше и больше похожей на маму в этом возрасте — когда мистер Меерхофф еще не перевел свой бизнес в город. При упоминании о жене мистер Меерхофф опять захлюпал. В конце концов он встал из-за стола, извинившись, что не хочет обременять нас своим горем.
