Кен Кизи - Последний заезд
— У нас есть новый ролик для пианолы. Дебюсси. Мне кажется, чудесно подойдет к десерту.
Вскоре из гостиной полились печальные звуки фортепьяно, сопровождаемые всхлипыванием, вздохами и стонами. Все молчали, пока из кухни не вернулась Сара с кофейным подносом. Она ехидно наморщила нос:
— Кажется, Дебюсси подхватил мыт.
Сестры пожурили ее за дерзость, но на меня она произвела впечатление. То, что балованная дочка купца в маленьком городе слышала о Дебюсси, меня не особенно удивило, но это упоминание мимоходом о редкой болезни носоглотки у лошадей было неожиданностью. Трудно ожидать таких познаний от богатенькой девицы. Или же сапоги с серебряными мысками, выглядывавшие из-под розовых кружевных юбок, не были надеты понарошку.
— Скажите, мисс Меерхофф. Я нечаянно заметил на вас интересную обувь. Вы ездите на лошадях?
— Езжу ли я, мистер Спейн? — Все тот же смех и короткий, острый взгляд. — А толстый щенок пернет, когда…
— Сара! — хором ужаснулись сестры.
Сара договорила прибаутку, а отец вышел из гостиной, чтобы ответить на мой вопрос.
— Сара не только ездит — она одна из Принцесс нашего родео. Кронпринцесса. Только одна дама получила больше голосов: знаменитая наездница Прерия Роз Хендерсон.
— Которая скорее лошадь, чем дама или наездница, — пояснила Сара. — Ей не хватает только копыт и хвоста. Да, я езжу, полковник Спейн. Вы не заметили, кто тут больше всего скачет туда и сюда? Вы хотели кофе? Сара — рысью за кофе. Вы хотели сахару? Топ, топ, топ. Хотели молока — ой-ой-ой! Наоми извела все молоко на яблочный штрудель. Может быть, мне сбегать в город, за лошадиным, если Прерия Роз позволит себя…
— Са-ара!
— Вы правы, для дойки поздно. Может быть, у Петерсенов осталось в леднике.
— Черный — прекрасно, — быстро соврал я. — Я всегда пью черный.
— Не выдумывайте, полковник Спейн. Южные джентльмены всегда пьют со сливками, это всем известно. Только конные бродяги пьют черный. Терпеть не могу конных бродяг. У всех у них темное прошлое и туманное будущее. Сбегаю к соседям, попробую занять чашку сливок.
— Сара?.. — сказал мистер Меерхофф.
— Да, постараюсь просить сладким голосом. Хотя, боюсь, Рут и Наоми весь сахар тоже использовали.
Когда она, топая, вышла в переднюю и скрылась из виду, Меерхофф рассмеялся.
— Она себя так ведет, потому что вы ей понравились, Джонни. Это хорошо, это хорошо. С тех пор как умерла мать, Саре мало кто нравится. Но вы, замечаю, понравились.
Меня это наблюдение мало утешило. Если так она отбривает тех, кто нравится, не уверен, что хочу нравиться дальше. Ее долго не было — долгая мирная четверть часа. Меерхофф и Джордж обсуждали работы, для которых понадобится дополнительная рабочая сила после празднеств. Две старшие сестры надвинулись и завалили меня сластями и вопросами. К тому времени, когда вернулась Сара с молочником сливок, я почувствовал, что немного перегружен. Рут заставляла меня съесть еще ломтик чего-то, называвшегося халвой, а Наоми налегла с другой стороны на стол, бесстыдно выставив блюдо своих роскошеств.
— Съешьте еще блинчиков с яблоком, мистер Спейн. Очень сладкие, очень вкусные.
— Большое спасибо, дамы, но я, по-моему, уже облИнился.
Это впервые вызвало смех у насмешливой Сары.
— А там, откуда вы родом, разве не любят сладкое?
Теперь я разглядел, что глаза у нее серо-стальные и в остром их взгляде есть и дерзость и загадочность. Я не ошибся — эта ловушка тут самая опасная.
— Очень умеренно, мэм, — ответил я, — От избытка пирожных и вообще сладкого у меня слегка… мутится в голове.
— Да? — сказала она. — Тогда Сара подливает вам кофе. На этот раз можете со сливками.
Она снова наполнила чашку и поставила передо мной. Когда она наклонилась, чтобы налить сливки, ее свободная, с чужого плеча блузка открыла пару китайских яблочек, таких востреньких, какие вряд ли увидишь на ветвях. Она передразнивала сестрину демонстрацию и вместе с тем не желала отстать. А китайские яблочки могут быть не менее интересны, чем канталупы, даже самые сладкие.
Меерхофф встал с чашкой на блюдце.
— Не надумали покурить, Джордж? Поскольку другими ароматами мы уже надышались.
Широкая мокрая улыбка засвидетельствовала, что дуракаваляние Джорджа на веранде его нисколько не обмануло. Это была у них старая игра.
— Я с удовольствием, мистер Меерхофф, — сказал Джордж.
Извинившись, мы встали из-за стола и втроем удалились, как говорится, в кабинет хозяина.
Потертая мебель пережила множество послеобеденных бесед за многие годы — еще в другие времена, в другой стране. Меерхофф принялся рассуждать о положении в мире. «Вся Европа поглощена… новые границы… Запад встречается с Востоком… Торговая экспансия в Китае…» Джордж вежливо слушал, кивал и пыхал дымом, как паровоз на остановке. Я по его примеру изображал внимание и старался не затягиваться. Чем дальше Меерхофф говорил, тем больше ерзал Джордж. Когда его сигара была вежливо докурена до середины, Джордж сказал «кхе-кхе» и встал.
— Мистер Меерхофф, я бы с радостью остался побеседовать. Честное слово. Но обещал нашему парню пройтись с ним по городу, чтобы познакомился с ночной жизнью Пендлтона. Так сказать, проветриться.
Лицо Меерхоффа выразило озабоченность.
— Не уверен, что это разумно, Джордж. В атмосфере чувствуется буйство, оно может принять зловещий и опасный характер. На месте Джорджа Флетчера я бы воздержался от прогулки. Не лучше ли остаться здесь и поболтать? Можем послушать пианолу.
— Я уже дал слово, — не уступал Джордж, — И обещаю, мы будем избегать опасных влияний.
— В таком случае, я избегал бы заведения Хукнера. Держите дальше от него путь ваш и не подходите близко к двери его — ни к парадной, ни к задней. Там не только индюшачьи гузки поджаривают.
— Хороший совет, мистер Меерхофф. Да, сэр, хороший совет. Спасибо вам за заботу. Мы будем держать себя в узде.
На дворе смеркалось, и за дверью голос Джорджа обрел обычную насмешливую скрипучесть.
— Некрасиво так срываться — мистер Меерхофф обычно подает бренди под пианолу. Но потом его тянет молиться, а потом горевать о жене. А потом он плачет. Кроме того, от избытка европейских разговоров и сладостей человек пухнет. Но ужин был первоклассный, а?
Я согласился. Первоклассный.
— Ну что, надеюсь, девчонка Сара не очень тебе досадила? Это озорство у нее от матери ирландки. Приходится терпеть, что поделаешь.
Я сказал, что не досадила. Ни капли. Я надеялся как-нибудь в скором времени опять потерпеть это озорство. Взгляд мой привлекло вдруг осветившееся окно на верхнем этаже. Она стояла там в ночной рубашке. В одной руке держала свечу, в другой — маленькую ирландскую арфу. Увидев, что я смотрю, она подняла свечу к щеке. И за секунду до того, как задуть ее, подмигнула мне — отчетливее некуда.
— Сара всегда была задиристой девчонкой, — сказал Джордж, открывая калитку в штакетнике.
Я вышел за ним, ничего не ответив. На улице он снова запел:
Кофе на белых дубах растет.В реке течет виски…
Я догнал его, пристроился в ногу. День у меня получился наполненный, если считать по тому, что случилось со мной в первый раз. Первая сигара, первый раз мне подмигнула девушка, первый ужин под не баптистскую молитву. Завтра мне предстояло ехать на открытие Первого чемпионата мира по родео. А сегодня ночевать с индейцами на древней стоянке, куда сходились для переговоров племена до всякой письменной истории. И до постели было еще не скоро.
Я найду ту, что со мной пойдетИ будет слаще ириски.
Глава девятая
Как следует помыться
Мы с Джорджем шагали посередине бурлящей улицы под газовыми фонарями и глядели по сторонам. По дощатым тротуарам сплошняком — по четверо в ряд — двигались люди, а вдоль бордюров в несколько рядов стояли брички, повозки, «фордики». Моторы автомобилей ворчали, белоглазые лошади топали. Фермеры с семьями отдыхали у повозок и беседовали о своем, фермерском. Ковбои, прислонясь к чему можно, курили в уединении, которое ковбои всегда находят под полями своих шляп. Под угловым фонарем на земле ребята играли в шарики.
В буче пендлтонского центра Джордж притих. Хотя он этого не показывал, предостережение Меерхоффа на него подействовало. Если его окликали, он подносил пальцы к шляпе, проборматывал несколько слов и шел дальше. Так мы прошли все четыре квартала по главной улице. Когда повернули обратно, я сам уже чувствовал легкое беспокойство. Под праздничным весельем как будто притаилось злое буйство. Любой пьяный выкрик или гогот мог стать сигналом к заварухе. Такое же ощущение назревающего взрыва было у меня на Бил-стрит [28] накануне Южных скачек — только по другую сторону цветного барьера.
