Кен Кизи - Последний заезд
Джордж спрыгнул и дернул еще одну ременную струну. Бочка вздрогнула.
— Нашвилл, познакомься с моей подругой детства — Прыгучей Дженни Линн. Она может шагать, может скакать, может на пол тебя бросать.
Я подошел к ней. Бочка была снабжена латунными болтами с ушками и подвешена горизонтально метрах в двух над полом. Спереди был приделан рожок седла. Сзади, в сливное отверстие, вставлен вместо затычки конский хвост. По бокам висели стремена, кавалерийские стремена, надраенные до блеска. Я поднял руку и провел по пузу бочки — оно было гладкое, как у младенца. Все приспособление было начищено до такого же матового блеска, как стремена. Клепки выглядели как вощеное дерево дорогой мебели. Железные обручи и латунные ушки блестели не хуже воскресного серебра у двоюродной бабушки Рут. Я присвистнул.
— Ага, — с улыбкой сказал Джордж, — Красавица. Ее соорудил для меня старый черный кавалерист Ти Спун. Стремена? Они от моего седла. Спун переделал их для работы на ранчо. Он был мастеровым у Макконки, а я его подмастерьем — ну и научился быть почти таким же оглоедом, как дошлый Спун. Но армейская жизнь приучила его к опрятности: побрит, помыт, начищен, рубашка не болтается, — и меня к этому приучил. Чтобы нос был чистый, штаны выстираны, башмаки блестели — пускай дырявые. Так же я и Дженни воспитываю.
Он провел рукой по ее деревянному боку, потом с легкой улыбкой повернулся ко мне.
— Ну что, ковбой? Хочешь на ней прокатиться? Я ее тихо поведу, честное слово.
— Не верь ему, — сказала Луиза. — Он обманщик и прохвост.
— Честью клянусь, — пообещал Джордж, — Тихо, спокойно, без фокусов. Просто закинь ногу и почувствуй ее, скажешь, хороша ли на ходу — как наездник наезднику.
Джордж потянул за один ремень, чтобы я мог дотянуться до рожка. Я вставил ногу в стремя и оседлал бочку. Она задрожала в паутине ремней. Я вставил ногу в другое стремя и уселся поустойчивее. Качнулся раз-другой и улыбнулся сверху Джорджу. Он все еще держал ремень.
— Хороша на ходу, — сказал я.
— Еще бы.
— Но ощущение зыбкое, — заметил я, — Боюсь, может оказаться норовистой. — Беспокоил меня ремень в руке Джорджа, — Если отпустишь повод, может, она будет меньше нервничать.
Джордж сказал:
— Может, ты и прав.
И отпустил постромку. Весь сарай загудел, как огромный контрабас. Волна пошла по тугому ремню, и бочка резко взбрыкнула левым плечом, как делают иные хитрые лошади, когда хотят сбросить новичка еще до того, как он уселся. Но Джонатан Спейн, несмотря на юный возраст, новичком не был. Я погасил толчок, перенеся вес влево. И тут понял — с опозданием, — что этот взбрык вовсе и не был настоящим взбрыком: это был финт. Волна отразилась от стены и вернулась справа, только усилившись. Чертова штука обманула меня, использовав энергию моей реакции, чтобы удвоить силу волны. Не успел я опомниться, как уже сидел на полу и, мигая в пыльном луче света, смотрел на склонившихся ко мне Луизу и Джорджа. Я попробовал улыбнуться.
— Вот это подковал. Представляю, каким дураком я выглядел.
Джордж помог мне подняться и стал отряхивать.
— Это было не нарочно, Нашвилл. Ты сказал: отпусти. Ничего не сломал?
Я заверил его, что цел. Он перестал меня отряхивать, отступил, потер подбородок.
— Ты сидел слишком жестко — вот в чем дело, если хочешь знать. Сидел, как банкир-баптист на личной скамье в церкви. Если надеешься чего-то добиться на родео, прими толковый совет. Первое — всегда старайся сидеть гибко и не думай о том, что по-дурацки выглядишь. Видишь этот конский хвост? Конский хвост, может, тоже по-дурацки выглядит, болтается, мотается, будто для смеха приделан, но ты когда-нибудь видел, чтобы лошадь стряхнула хвост? Потому что он гибкий! Давай-ка размягчись и попробуй еще раз.
Я попробовал и снова был сброшен на пол. На этот раз никто даже не трогал ремней. Я сидел и откашливался в облаке поднятой пыли. Джордж не помог мне подняться.
— Слишком жестко держишься, — строго повторил он, — И недостаточно гибко. А ну-ка. Попробуем немного опустить стремена…
На выручку пришла Луиза.
— Не надо! — сказала она, отмахнувшись своим китайским веером и от пыли, и заодно от Джорджа. — Отстань от парня. Какая может быть гибкость после такой дороги в скотском вагоне, ночной беготни по крышам и пьянства. А ты еще донимаешь его со своей дурацкой старой бочкой. Как не стыдно.
— Послушай, моя золотая, — запротестовал Джордж с самой открытой, самой ослепительной улыбкой. — Я просто даю умный совет зеленому пареньку, как наездник наезднику.
— Оставь ты его в покое! Что-то я тебя на ней не видела последние годы, Гибкий. Может, ты сам уже зеленый, заплесневел?
Тут глаза у Джорджа засверкали не хуже улыбки. Ни слова не говоря, он отошел и сел на кровать. Напевая с закрытым ртом, он снял сапоги. Когда сапоги были аккуратно поставлены рядышком, он встал, снял стетсон с кроватного столбика и надел на голову. Ленивым шагом он вернулся к бочке и стоял рядом, не трогая ее и напевая, как напевают всадники, чтобы успокоить нервную лошадь. Внезапно он схватился за седельный рожок и, будто без малейшего усилия, подбросил себя в воздух. Он даже не коснулся стремени. Он сразу встал обеими босыми ногами на спину бочки — встал в полуприседе, пружиня коленями, как канатоходец, дожидающийся, чтобы успокоился канат. Потом медленно выпрямился и раскинул руки.
— Друзья? — Он посмотрел на нас сверху. — Вы готовы увидеть что-то — как выразился этот горластый змей? — что-то совершенно исключительное? Тогда дерните несколько ремней, и пусть брыкается!
Луиза издала радостное восклицание и дернула за первый же ремень, до которого смогла допрыгнуть. Бочка чуть-чуть дрогнула. Луиза дернула сильнее. Джордж только скрестил руки на груди и пропустил под собой пертурбацию с таким видом, будто ему было скучно от этих ничтожных колыханий. Он запел короткую песенку, словно желая скоротать время.
Эх, я констебль в Охломонвилле,Где у людей лошадей уводили.Мое имя Джошуа Эбенезер Фрай…
— Берись за ремень, Джонни! — крикнула Луиза и дернула еще сильнее.
Джордж запел громче:
Я старый волк, в охоте знаю толк,Меня не проведешь, ты так и знай.
— Хватай два ремня, — завопила она, — чтобы этот зазнавшийся сукин сын шлепнулся на свою нахальную задницу!
Мы дергали, отпускали и трясли ремни изо всех сил, так что бочка расплылась в неясное пятно. Джордж продолжал петь, ни разу не запнувшись. Лицо его было — маска наигранной скуки. «Нахальной» — правильное слово! Как мы ни старались, сбросить его не удалось. Я подумал, что мы действительно наблюдаем нечто исключительное — он раскачивался в правильном ритме и распевал, словно какой-то закопченный ангел. Нет, в самом пении ничего ангельского не было. В ноты он попадал точно, но голос был совершенно земной, резче резкого. И пел он совсем не в ритме движения бочки. И действовал против ритма. Когда к нему подходила волна по ремню, он не перепрыгивал ее — тогда она вернулась бы с удвоенной силой, как было со мной, — он прыгал отдельно от нее, перед ней или после, или комично извернувшись боком, как прыгнул бы клоун. Вот в какой роли, наверное, он выступил бы лучше всего на родео: клоуном. Хорошему клоуну на родео требуется совершенно особое умение. После несчастья с рукой были сезоны, когда я пробовал работать клоуном при езде на быках. Тогда я узнал, что на самом деле требуется в этой работе. Зрители думают, что твоя задача выручить драгоценного седока, когда он сброшен на землю. Они думают, ты влезаешь между быком и наездником, чтобы быка отвлечь, чтобы он попер на тебя вместо него. Думают, что для этого нужна храбрость, чутье и незаурядная ловкость, — все эти качества у Джорджа были в избытке. Но они не понимают, что важнейшее качество, необходимое в этой профессии — и антрепренеру, и его бухгалтеру, и болельщикам, и самому наезднику — способность сделать спектакль увлекательным. Публика любит, чтобы ее подвели к самому краю опасной бездны, поглядеть в нее, пока дрожь не проберет, а потом — чтобы благополучно отвели от страшного. Это — задача клоуна на родео. После того как он вытащит безусого паренька из-под топочущей тонны разъяренного мяса, он должен повернуться и танцевать перед этим живым тараном. Бросать в него грязью, плевать, поворачиваться задом и пукать — как угодно чудить, чтобы превратить страх в смех, надсмеяться над чудищем. Кассиус Клей делал так с Сонни Пистоном [26]. Джо Намат — с «Колтами». Впервые я увидел этот смешной танец, когда Джордж Флетчер паясничал на бочке и распевал «Джошуа Эбенезера Фрая»:
Ну, пора мне тронуться в путь.Просыпайся, Наполеон, в воздухе пахнет дождем.
Нас с Луизой такой разобрал смех, что мы уже не могли держаться за постромки. Она даже села на пол от смеха. И я сел на горку сена. Бочка уже не взбрыкивала, а только подрагивала. Джордж стоял, прижав руку к сердцу и откинув голову, как исполнитель гимна на открытии первой Мировой серии [27].
