Флориан Зеллер - Случайные связи
Во время религиозной церемонии священник будет говорить о втором пришествии.
Что такое второе пришествие?
Я думаю о первых христианах, которым было обещано, что спасение скоро наступит, что они увидят его собственными глазами. В ожидании они состарились, но так ничего и не случилось. Они умирали одни за другими, но так ничего и не произошло. Так что же, выходит, их обманули?
Как тут не уличить во лжи их Спасителя? Если только его не перенесли на другую дату, если не перенесли спасение. Или же и того лучше — откровение, откровение о самой сущности этого спасения, которое никогда не бывает абсолютным и свершившимся, а всегда только грядущим.
Но если спасение всегда лишь грядет, то первое, что приходит в голову, — это то, что в таком случае оно ждет нас в конце нашего здешнего бытия, а значит, достаточно просто продолжать свой путь, чтоб обрести его. Как если бы существовало какое-то другое место, более соответствующее нашим упованиям, и это другое место было бы именно тем, к чему мы приближаемся с каждым днем. Небо — одно из таких направлений.
Этот миф второго пришествия. Второе пришествие было единственным, что смогли придумать первые христиане, чтобы в хаосе мира не видеть опровержения существования Бога: совершенство там, где нас нет.
Так устроена наша психика: хочу все то, чем еще не владею, хочу этот ускользающий от меня иной мир, и только он позволяет мне продолжать надеяться.
Второе пришествие — это неспособность отказаться.
Однако, беря в жены Амели, Тристан свяжет себя обещанием отказываться от многого, а значит, потеряет всякую надежду на спасение. Он окажется один на один со своим внутренним хаосом, его охватит ужас от ощущения ограниченности своих возможностей: его жизнь станет лишь продолжением той, которой он живет сейчас. Он станет жить с Амели. Наверно, у них будут дети. И так далее…
— О чем ты думаешь?
Амели встревоженно улыбнулась ему.
— Да так, ни о чем.
И снова ему слышатся вдалеке звуки музыки, гул праздника; они едва доносятся, нереальные, смутные звуки, словно пробивающиеся сквозь глубокий сон. И тогда, будто бы доверяя памяти больше, чем самому себе, Тристан обращается к воспоминаниям, и на него веет холодом от безрадостных воскресных вечеров его юности, когда он возвращался в интернат, больше похожий на тюрьму, а снаружи кипела жизнь, возбуждение тел, которые встречались и дарили друг другу свое тепло.
Когда они допили, Амели предложила искупаться. Они подошли к воде удостовериться, что она не слишком холодная. Луна освещала волны.
— Смотри, не видно ни зги. Это то, что мне больше всего нравится в ночных купаниях. Представляешь, что там внизу…
Тристан оглядывает пустынный пляж. Ночь скрыла горизонт, и действительно ничего не видно, кроме луны и ее отражения в воде. Он вспоминает пляжи в Бретани, где провел все свое детство. Что он ищет здесь, в Нормандии? Если можно принадлежать какому-то месту, то он принадлежит Бретани. Он закрывает глаза и под опущенными веками видит бретонский пляж, диковатый, полный детских криков; лето, шум корабельных моторов, ветер в надутых парусах, сладостное возбуждение каникул — вся его жизнь «на приливе». Заброшенные и пустынные сейчас, в конце сезона, эти пляжи вновь оживут следующим летом. Все следующие лета эти пляжи будут оживать без него. И каждый раз будет все то же лето. Вечности нет до него дела. Когда он исчезнет и от него ничего не останется, на этих пляжах будут слышны все те же детские крики, тот же шум корабельных моторов, тот же ветер станет надувать паруса и будет царить все то же сладостное оживление летних каникул. Тристан сжимает кулаки. В конечном счете ничего не происходит, а годы утекают сквозь прорехи этого царства детства. Не успеваешь закрыть глаза, как с удивлением понимаешь, что у тебя уже есть своя история, свои сожаления и даже раны.
28.
Амели сочла, что вода слишком холодна. Она хочет взять его за руку и замечает, что у него сжаты кулаки.
— Что-то не так?
Он тяжело вздыхает, но ничего не говорит. Амели опускает глаза и пытается понять, что же происходит. Может, она сказала что-то, чего не следовало говорить? Ее гложет мучительное сомнение. Почему он не отвечает? И почему у него все время такой отстраненный, а порой даже злой взгляд?
Амели отпускает его руку, выжидает несколько секунд, давая ему время как-то отреагировать, но он продолжает молчать. Отчаявшись, она резко разворачивается и идет к отелю, надеясь, что он догонит ее, рассеет ее сомнения, все объяснит. Но он продолжает молча и неподвижно стоять у самой воды.
Он постепенно приходит в себя. Зачем он так себя ведет? Создается впечатление, что он намеренно причиняет ей боль, пытается мстить ей. Он делает несколько шагов вперед, его ноги уже в воде, но он не реагирует. Он даже испытывает от этого своеобразное наслаждение! Он задумывается о ничтожности бытия. Чего бы он хотел добиться в жизни? Он уже и сам толком не знает.
Тристан отворачивается и некоторое время смотрит на отель; он снова думает о том, чтоб уехать. Сейчас же и навсегда. Он вздыхает. Странное чувство, будто прошел мимо самого себя.
Затем он нехотя возвращается в отель. Амели, должно быть, уже в номере. Ему надо будет извиняться, успокаивать ее. Не та ли это роль, которую он отвел себе с самого начала?
В холле отеля никого. Как бы ему хотелось быть свободным! Но свобода возможна лишь на какое-то время. Он поднимается по лестнице. Амели похитила его свободу. Теперь он ясно понимает смысл фразы, которую часто про себя повторял в самом начале: «Она прокралась в мою жизнь, как воришка».
Порой Тристан готов все бросить. Взять да и уехать куда-нибудь одному, отправиться путешествовать, например в Бразилию. Или вернуться домой, в Бретань, где провел детство. И чем же он там займется? Наверно, начнет писать. Поскольку, как и всех, кто не умеет жить, его постоянно искушает желание писать. Говорят, что уходить тяжелей, чем возвращаться. Забывают, что возвращение — это тоже путь, и он требует не меньшего мужества, чем уход, по крайней мере, ему так кажется.
На третьем этаже, словно приговоренный к смерти, он толкает дверь. Амели нигде нет, ни в постели, ни в ванной. Где же она? Он медленно окидывает взглядом комнату, словно бы еще надеясь ее обнаружить. Она пропала. Его внезапно охватывает жуткое ощущение, что он все это знал с самого начала. Он выходит из комнаты. В отчаянии она способна на все, думает он. Он содрогается от ужаса, но принимает эту дрожь за любовный порыв.
29.
Он останавливается на лестничной клетке, склоняется над проемом, но там ничего не видно. Что ему делать? Где ее искать? Его охватывает паника, как тогда в театре. Но в этот момент он слышит шум, явно доносящийся из их номера, дверь которого осталась открытой. Он возвращается, проходит коридор и издали видит прямо посреди комнаты спиной к нему стоящую Амели. Наверно, она была на террасе. Он внутренне улыбается, словно пытаясь скрыть свое чудовищное разочарование.
Он почти поверил в то, что она исчезла.
Что же дальше? Зайти, утешить ее, объясниться, преподнести кольцо? Страшное отвращение. Он делает шаг назад, но она уже успела его заметить. Тогда он молча входит. Закрывает за собой дверь на ключ — странная предосторожность, затем сразу проходит в ванную комнату, чтобы не встречать ее взгляда. Он подбирает слова, как вдруг видит собственное отражение в зеркале: и снова в нем читается все та же неутолимая жажда разрушения.
Амели в этот момент оказывается за его спиной.
— Я хочу, чтобы ты мне все объяснил, — говорит она еле слышно. — Я больше не понимаю…
Он поворачивается. У него нет ни малейшего желания ей что-либо объяснять. Не в силах более выносить его молчания, она выходит из ванной и садится на кровать. Чуть погодя он следует за ней и встает перед ней. Она смотрит на него как ребенок, который ждет, что его спасут. Что-то тяжелое повисает в воздухе.
— Хочешь, поиграем в смерть? — спрашивает он с серьезным видом, который не на шутку ее пугает.
— Что?
Она рассказывала ему, как в детстве играла «в смерть» со своей кузиной. А потом порою и одна.
— Вставай.
Она нерешительно встает. Она знает, что, когда он прикажет ей упасть, она рухнет, как мертвая. А потом он подойдет и «оживит» ее. Смысл игры, в которую все мы в детстве играли, ее смысл, не знаю, быть может, надежда на воскрешение…
Она стоит, потупя взор, в ожидании приговора.
— Повернись.
Она молча поворачивается. И тут — то ли облако рассеивается, то ли еще что меняется в небе, и снова появляется луна. Она освещает лицо Амели, придавая ему мертвенно-бледный оттенок. Тристан приказывает ей идти к окну. Она повинуется, шаг за шагом, как робот. И вдруг: «Падай».
И она падает на пол, как мертвая. Тристан с удивлением следит за тем, как это тело повинуется малейшей его прихоти, это доставляет ему извращенное удовольствие. Когда тело касается пола, раздается глухой звук, будто она ударилась головой, но Амели остается невозмутимой, идеально играя ту роль, которую втайне репетировала всю свою жизнь.
