Александр Дюма - Могикане Парижа
– Берегитесь, господин мой, – вскричал Гервей, – вы богохульствуете!
Но прежде чем старый слуга успел выговорить последние слова, граф упал на колени и воскликнул:
– Господи, Господи, прости меня! Я вижу приближение тела моего сына…
И в самом деле в конце сосновой аллеи, откуда виднелся дым из деревни Пеноель, двигалась медленно печальная похоронная процессия, во главе которой шел монах, он держал высоко в руках серебряное распятие.
За ним следовали четыре носильщика с гробом, за гробом шло человек пять-десят мужчин и женщин. Мужчины шли с открытыми головами, женщины в своих темных капюшонах.
Граф произнес краткую молитву и, вставая, сказал твердым голосом:
– Что совершено Господом, совершено мудро. Гервей, пойдем принимать последнего потомка Пеноелей, возвращающегося в замок отцов своих.
И твердым шагом он все еще с непокрытой головой спустился с лестницы и остановился в воротах, ведущих к сосновой аллее.
VIII. На морском берегу
Когда граф Пеноель в сопровождении своего старого слуги дошел до ворот башни, печальный кортеж успел уже пройти две трети аллеи; уже слышались высокие ноты похоронного псалма, который пел монах и повторяли следовавшие за ним люди.
Услышав первые звуки, Гервей преклонил колени, граф остался стоять. Он тихо повторял похоронный гимн, который, казалось, замирал на губах Гервея.
Когда шествие приблизилось и оказалось в шагах двадцати пяти от замка, Гервей сделал знак носильщикам остановиться. Вслед за носильщиками остановились и крестьяне. Пение смолкло. Монах отделился от толпы и подошел к графу. Граф пытался было сделать несколько шагов к нему навстречу, но не мог сдвинуть ноги с места, на котором стоял.
Гервей видел, что происходило в душе его господина, по бледности, покрывавшей его лицо. Он сделал движение, чтобы помочь своему господину, поддержать его, если потребуется, но граф сделал ему жест рукой, означающий, чтобы он оставался на своем месте.
Гервей повиновался.
Монах между тем приблизился к графу. Он еще издалека увидел стоявшего в воротах человека и теперь по бледности его лица понял, что это был отец Коломбо.
– Граф, – сказал он, – я привез сюда из Парижа тело виконта Пеноеля и возвращаю его в замок отцов его.
– Благослови Бог благочестивую руку, которая привела сына к отцу! – отвечал старый граф, преклоняясь перед абсолютным величием религии и смерти.
Монах сделал знак.
Четыре носильщика медленно подошли, два человека с носилками следовали за ними. Они поставили носилки на землю, носильщики опустили на них гроб и затем скрылись в толпе.
Аббат Доминик – это был он, и наши читатели его, наверное, узнали – сделал опять знак: все провожатые приблизились, окружили гроб и опустились на колени.
Казалось, будто все члены этого трогательного собрания согласились предохранить отца от печальных подробностей приготовления к погребальной церемонии.
Только граф и священник продолжали стоять.
Граф, смотревший вначале на гроб, оторвал со скорбью от него свой взор и стал тщательно всматриваться в лица всех, сопровождавших гроб его сына, как будто он не находил среди них того, кого надеялся найти.
Наконец, обратившись к аббату Доминику, он сказал:
– Я благодарил уже вас, святой отец, за все то, что вы сделали для моего сына и для меня, и я благодарю вас вторично. Но почему же священника Пеноеля нет с вами?
– Я просил его сопровождать гроб, – отвечал Доминик, – но он отказался.
– Он отказался? – вскричал граф с удивлением.
Монах наклонил голову.
– С каких это пор священники деревни Пеноель отказываются молиться за упокой души графов Пеноелей?
– Виконт Коломбо Пеноель, – отвечал аббат Доминик, – умер насильственной смертью, – он посягнул на свою жизнь.
– Да, мой отец, – сказал старый граф, – но чем более заблуждался мой сын, тем более, кажется, нужно молиться о нем и призывать на него благословение Божие. Если он не умер истинным христианином, то, по крайней мере, – я в этом уверен, – он умер честным человеком.
– Я это знаю, граф.
– Как можете вы это знать?
– Я был его другом, и его последняя воля была, чтобы я проводил его сюда.
– Следовательно, вы пришли сюда только в качестве друга?
– В качестве друга и священника, граф.
– Но вы этим накличете на себя гнев ваших начальников, отец мой?
– Я боюсь только гнева Божьего, граф.
– Отвратите же его от головы моего сына, призовите на него все Его милосердие!
Священник поклонился и, обратясь ко гробу, стал петь «Из бездны взываем к Тебе!» таким твердым, громким и благозвучным голосом, что молитва его должна была вознестись к престолу Всевышнего.
«Из бездны взываем к Тебе!» – повторила толпа всей мощью своих голосов.
«Из бездны взываем к Тебе!» – шептал тихо про себя граф Пеноель.
По окончании молитвы все встали. Аббат Доминик приблизился к старому графу.
– Граф, – спросил он, – где желаете вы похоронить бренные останки вашего сына?
– Семейство мое имеет фамильный склеп на кладбище Пеноеля, – отвечал граф.
– Кладбище Пеноеля заперто, и сторож отказался отпереть его.
– С каких это пор кладбище Пеноеля заперто для графов Пеноелей?
– С тех пор, – отвечал тихо Доминик, – как только они начали отходить к Богу прежде положенного срока и самовольно прекращать жизнь, данную им Богом.
– Если это так, то потрудитесь следовать за мною, – сказал граф твердым голосом, гордо выпрямляясь.
Четыре носильщика по знаку аббата Доминика вышли из толпы и подняли на плечи свою ношу. Погребальное шествие, во главе которого шел аббат Доминик, а за ним граф Пеноель, медленно двинулось вперед.
Обогнули башню, обошли развалины замка, поднялись на хребет утеса и очутились на западном откосе морского берега, перед лицом необозримого океана, бурного и грозного.
Черные волны высоко вздымались; ветер выл, развевая длинные седые волосы старика. Ни одна картина не могла сильнее и красноречивее выразить идею величия и гнева Господня, чем этот темный горизонт, открывшийся взорам людей, сопровождавших гроб молодого человека. Но неужели это бесконечное могущество, этот необъятный гнев, который вздымал волны океана, гнал в небе черные тучи, как ужасные колесницы, разносящие гробы, – неужели, повторяем мы, причиной этого мирового волнения были жалкие вопросы и сомнения, которые рассматриваются несколькими праздными кардиналами?
Этого, конечно, не могли допустить ни великодушное сердце, ни высокий ум аббата Доминика, когда перед его глазами открылась грозная картина.
Горькая улыбка мелькнула на его лице; его глаза обратились на гроб, где почивало неподвижное, бесчувственное тело, и одно только показалось ему столь же бесконечным, как и самое могущество Бога, столь же безграничным, как и гнев Его: это скорбь бедного отца.
Граф остановился перед небольшим песчаным холмом, покрытым кустами можжевельника и папоротника.
– Вот здесь, – сказал он, – я желаю, чтобы вы похоронили сына моего.
Носильщики снова остановились, снова поставили носилки, как перед воротами башни, а на них опустили гроб.
Граф посмотрел вокруг: он искал могильщика, но могильщик получил приказание священника Пеноеля не сопровождать похоронное шествие.
– Гервей, – сказал граф, – принеси две лопаты.
Пять или шесть крестьян бросились к замку.
Граф остановил их повелительным движением руки.
– Пусть Гервей исполнит мое приказание.
Крестьяне остановились; Гервей, насколько позволяли ему старые ноги, быстро спустился с утеса и скрылся в бреши уцелевшей еще стены развалин.
Через минуту он возвратился с двумя лопатами. Крестьяне хотели взять их.
– Благодарю вас, дети, – сказал старик граф. – Это дело наше: мое и Гервея. Он взял одну из лопат из рук старого слуги.
– Итак, мой добрый Гервей, приготовим последнее ложе для последнего графа Пеноеля.
И он принялся рыть землю.
Гервей последовал примеру своего господина.
Никто из присутствующих не мог удержаться от слез, видя этих двух старцев с седыми развевающимися волосами, готовивших могилу для человека, которого один произвел на свет, а другой качал на руках своих.
Доминик, блуждая взором в бесконечном пространстве между небом и океаном, скрестив руки на груди, неподвижный, безгласный, без слез и вздохов, стоял будто в каком-то эстазе.
Прекрасный монах, облаченный в свою странную одежду, казалось, находился тут, чтобы дополнить живописную и поэтическую драму, в которой милосердный Бог повелел ему играть столь необычную роль.
Выкапывание могилы в мягкой почве не представляло больших затруднений, вскоре она достигла пяти или шести футов глубины.
Один из носильщиков имел при себе веревки: их продели под гроб, который затем спустили в могилу.
Нужно было найти святой воды.
Доминик заметил в расселине соседнего утеса резервуар чистой, прозрачной воды. Он подошел к утесу, прочитал над небольшим бассейном священные слова, сломал ветку сосны и сделал из нее кропило, обмакнув ветвь в воду, он подошел к могиле, окропил гроб, сказав:
