Александр Дюма - Могикане Парижа
Когда он достиг административной зрелости, он был послан в парламент своим департаментом, куда он был избран большинством голосов, доходящим до единодушия. Два года тому назад, после трехлетнего молчания, он произнес речь о свободе прессы, которая доказывала, что он изучил древних и современных ораторов так же тщательно, как стратегов и экономистов.
Закадычный друг Бенжамена Констана, Мангоэля и Лафайета, он держался левой стороны и, казалось, стоял под знаменами Казимира Перрье и Лаффита.
Какое же было это знамя?
На этот вопрос трудно было сразу ответить. Тем не менее, люди, которые имели возможность быть посвященными в текущие дела, уверяли, что это знамя представляло идею посредничества между республикой и неограниченной монархией, что знамя поднято было принцем, который осторожно, скрываясь в тени, много трудился над ниспровержением существующего порядка. Очевидно, что существовали оттенки между мнением генерала Лафайета, который представлял монархическую республику с конституцией 89 года, и мнением Марана, который, если он действительно был агентом принца, ратовал за монархию демократическую, с применением положений 1815 года.
Впрочем, легко было узнать убеждения того и другого, если взять в соображение те несколько слов, которыми они только что перекинулись.
– Вы предупреждены о том, что делается там, генерал?
– Да, австрийские деньги идут в гору.
– Вы за понижение или повышение?
– Нет, я остаюсь нейтральным.
– Это ваше мнение или ваших друзей, банкиров?
– Это всеобщее мнение.
– А лозунг?
– «Оставьте их!..» Вы видели принца?
– Да.
– Известили вы его об этом движении? У него, кажется, есть дела с домом Акроштейна и Ескелес?
– Там большая часть его богатства.
– Будет ли он за или против?
– Нет. Как и вы, он предоставит дела их течению, – сказал Маран.
– Это самое лучшее и осторожное, – ответил генерал Лафайет.
И оба, начиная с этой минуты, наблюдали за движением с самым глубоким вниманием, хранили упорное молчание.
В пяти или шести шагах от генерала и банкира, четыре привлекательных молодых человека, выслушав с уважением несколько слов, сказанных им Беранже, отступили назад и стали говорить вполголоса именно в ту минуту, когда гроб вносили в церковь.
Эти четыре молодых человека были наши друзья – Жан Робер, Людовик, Петрюс и Жюстен. Они искали глазами посреди всей этой толпы кого-то, надеясь встретить его здесь, но, как видно, все их старания оставались тщетными. Наконец они его заметили в числе вошедших за гробом.
Это был Сальватор.
Молодой человек тотчас их заметил и, пробившись сквозь толпу, пошел прямо к ним. Тем не менее, ему стоило большого труда пробраться к ним, потому что по дороге десятки рук протягивались к нему, желая пожать ему руку. Когда он подошел к столбу, где стояли четыре друга, четыре руки протянулись навстречу ему, и молодые люди составили круг, в центре которого стоял Сальватор.
– Не скажете ли вы нам что-нибудь нового? – спросил Жан Робер, который заметил выражение беспокойства в глазах молодого человека.
– Да, и кое-что особенно важное, – ответил Сальватор.
И оглядев всех пристальным взглядом, добавил:
– Что бы вы ни слыхали, что бы вы ни видели, каким бы удобным ни казался вам случай, – ничего не предпринимайте!
– Что же такое? – спросил Людовик.
– Не знаю, – сказал Сальватор, – но что-то вроде восстания.
– Как, в день похорон? – спросил наивно Жюстен.
Сальватор улыбнулся.
– Вы знаете пословицу, мой милый Жюстен, – «Доброму вору все впору»?
– В таком случае, зачем уговариваете вы нас ничего не предпринимать?
– Оттого, что восстание восстанию рознь.
– Разумеется, – подхватил Людовик, который понял смысл слов Сальватора. – Бывают восстания, которые делаются самим ходом событий, и восстания, которые приказывают делать.
– Иначе говоря, бывают бунты без бунтовщиков, – добавил Жан Робер.
– Черт возьми! – заметил Петрюс. – Это самые опасные, по крайней мере, таково мнение моего доброго дяди.
– Ваш добрый дядя – умный человек, Петрюс, – сказал Сальватор.
Потом, обратясь к Жюстену, добавил:
– Держитесь спокойно, мой добрый Жюстен, и что бы ни кричали при выходе из церкви, будет ли это «Да здравствует свобода печати!» или «Долой министров!», одним словом, чтобы там ни было, – пусть их кричат. Если подерутся – оставьте их драться, если будут угрожать вам – не обращайте внимания. Одним словом, присутствуйте при том, что произойдет, – я чувствую это в воздухе, но держитесь с хладнокровием глухого, спокойствием немого и апатией слепого.
– Хорошо, – ответил Жюстен, вздыхая, как человек, который видит ускользающую от него первую возможность выказать себя в настоящем свете.
Сальватор понял движение молодого школьного учителя и добавил в виде утешения:
– Немножко терпения, милый друг, – вам представится более удобный случай. Спрячьте до тех пор вашу добрую волю. Теперь же – самое глубокое молчание. Мы и без того слишком много говорили. Посмотрите, какие висельники нас окружают.
И, в самом деле, по всем направлениям возле молодых людей прогуливалось медленно и сосредоточенно, как будто боясь нарушить всеобщее торжественное настроение шумом своих шагов, большое количество мужчин, которых опытный глаз тотчас узнает, несмотря на какую угодно маскировку, и которые, втираясь в общество честных людей, производят впечатление, подобное тому, какое делают в драме или водевиле статисты, представляющие гостей, приглашенных на свадьбу или на обед.
Посреди этой толпы прогуливались два человека, служившие центром, на который постоянно были устремлены глаза этих странных гостей. Один, одетый в длинный голубой сюртук с ленточкой Почетного легиона в петличке, опираясь на палку, как человек, которого старая рана принуждает искать эту третью, по выражению сфинкса Эдипа, ногу, казалось, был военным. Другой, в коричневом рединготе[16], походил на честного коммерсанта, свободного от дел. Разговаривая, они называли друг друга просто – «соседом». Это были наши старые знакомые – Жибасье и Карманьоль.
Спрашивается, каким образом Карманьоль, уехавший в Вену с Жакалем, а Жибасье, отправившийся в Киль, очутились в церкви Успения, готовые дать знак целому полчищу агентов, которые беспокоили Сальватора.
Это наши читатели скоро узнают, если мы сумели возбудить в них желание знать продолжение этой истории…
Примечания
1
Ток – высокий прямой, без полей женский головной убор.
2
Туше – свойственная каждому пианисту манера удара по фортепьянному клавишу, придающая оттенок извлекаемому звуку.
3
Коллегия – название некоторых учебных заведений (устар.).
4
Рабатка (сад) – длинная гряда с цветами вдоль стен, доро жек.
5
Экарте – старинная азартная карточная игра для двух лиц.
6
Эспланада – здесь: широкая улица с аллеями посредине.
7
Тупей – старинная прическа, взбитый хохол волос на голове.
8
Сонетка – в старину комнатный звонок, приводимый в действие шнурком.
9
Дрогист – торговец аптекарскими и химическими товарами.
10
Перевод всей песни. Белая подснежинка кокетливой рукой распахивает блузочку, как только утра свет коснется земли, и каждый из прохожих ее хоть тут же рви. Не делай как подснежинка! С лучами не шути! Малютки маргариточки, как дети, разбежалися по всем нашим лугам, но ветер – парень буйный – за ними вдруг погнался, схватил руками грубыми. О, бедная малюточка, с ветрами не шали! В лесной тени таинственной фиалка нежно-скромная в красе своей растет и только травкам скромненьким про ночи лунные да про любовь шепчет. Бежим и мы, краса моя, в те чащи безопасные!
11
Фактор (уст.) – посредник, комиссионер, выполняющий мелкие поручения.
12
Quos ego! (лат.) – Я вас!
13
Картонажи – мелкие изделия из картона.
14
Альпага – легкая ткань, выделываемая из шерсти южноамериканского домашнего животного того же названия.
15
Кастор – сорт сукна, употребляемый преимущественно на верхнее мужское платье.
16
Редингот – длинный сюртук особого покроя.
