Элизабет Хауэр - Фарфоровое лето
Отто откинулся на подушку и громко вздохнул. Элла не реагировала. Никогда еще его разглагольствования не были ей так безразличны.
— Закрывается одно предприятие за другим, людей просто выбрасывают на улицу, — продолжал Отто. — У нас четыреста тысяч безработных, к тому же все время сокращается заработная плата. Политический и социальный климат в стране отравлены. А знаешь ли ты, как далеко это может завести?
Он снова приподнялся, обвиняюще бросая слова в темноту.
— Может случиться, что и государственным служащим, к числу которых принадлежит твой муж, в один прекрасный день сократят жалованье или нас вообще лишат его. Поняла ли ты, наконец, милая Элла, что в такие времена не устраивают пышных праздников, вроде сегодняшнего, потому что это провокация. Я сожалею, что был там. К тому же, кто дал нам право приобретать ради этого праздника новые и дорогие вещи?
— Можешь не волноваться, — сказала Элла возмущенно, — деньги на них дали мои брат и сестра.
— Тем хуже, — прошипел Отто, — ты ставишь себя в зависимость от не приспособленной к жизни сестры и легкомысленного брата. Но в конце концов наша жизнь полна парадоксов. Господин Вассарей садится со своей невестой в роскошный автомобиль господина Артура Гольдмана. Знаешь ли ты, кто ездит на таком же автомобиле? Господин Адольф Гитлер, приверженцев которого у нас день ото дня становится все больше. Вообще-то говоря, над этим можно только посмеяться.
Но Отто не засмеялся. Он продолжал рисовать своей жене самые мрачные перспективы. Она больше не слушала его. Когда Отто наконец замолчал, Элла тихо сказала:
— Сейчас все это не имеет для меня никакого значения. По-моему, это был прекрасный праздник. Ты не рад тому, что для меня он был прекрасным?
Отто молча отвернулся. Перед глазами Эллы, привыкшим к темноте, черным, непреодолимым бугром вздымалось одеяло, которым ее муж накрылся почти с головой.
Дальнейшая супружеская жизнь Эллы была не богата событиями. Отто не потерял своего места, и жалованье ему тоже не сократили. Дела шли у них неплохо, но несмотря на это скаредность Отто росла день ото дня, он требовал от жены отчета за каждый истраченный грош. Она пыталась защищаться и в один прекрасный день швырнула ему под ноги выданную ей сумму. Отто забрал эти деньги, и теперь она не знала, где добыть средства на ежедневные хозяйственные расходы. У Эллы был ребенок, который хотел есть, были собственные скромные потребности. Она вязала на заказ, время от времени ей давали надомную работу. Тех денег, которые она зарабатывала таким образом, не хватало для нее и ее маленького сына. Иногда она думала о кузине Кларе, о том, чтобы обратиться к ней за помощью, но так и не сделала этого. Отто, ни во что не вмешиваясь, хладнокровно ждал своего часа. Когда она сдалась, он проявил милосердие и снова выделил ей столько денег, сколько считал нужным. Элла смирилась, в борьбе за сносное существование начала перенимать некоторые черты Отто, поначалу сама этого не замечая. Она стала недоверчивой, скупой и нетерпимой. Все больше и больше походя на Отто, Элла тем самым лишала мужа его собственного оружия. Он стал сторониться ее, в спорах она все чаще одерживала верх. Сначала она торжествовала победу, но когда поняла, какой ценой ей досталась эта победа, то пережила самый тяжелый кризис своей жизни. Тогда ее сыну Феликсу было десять лет.
Бабушка Кристины оторвала взгляд от фотографии. Отто Хейниш уже больше тридцати, а Клара Вассарей больше сорока лет покоились в земле. Элле хотелось изгнать из памяти тени умерших, непрошенно явившиеся к ней. Прямым почерком она вписала последние квитанции в расходную книгу. Тень Отто перестала беспокоить ее, но Клара была еще здесь, и Элла подумала, что, пожалуй, было ошибкой сравнивать внучку Кристину с этой женщиной.
— Может, ты хочешь еще чего-нибудь, Бенедикт? — спросила Агнес Амон после того, как выставила перед гостем все съестное, которое нашлось в ее тесной кухоньке. Она сидела на краешке стула, готовая вскочить, чтобы выполнить, если это возможно, малейшее его желание.
— Оставь, Агнес, — ответил Бенедикт, — я сыт, честно. Ты угощаешь меня, как конфирманта. Я пришел сюда так поздно совсем не для того, чтобы есть. Я пришел навестить тебя, ведь мы давно не виделись, а еще…
— Ну да, — сказала Агнес нетерпеливо, — чтобы навестить меня, это хорошо, а почему еще?
Ей очень хотелось сделать для него что-то особенное, что-то очень важное. Она не ощущала больше усталости, ей не было холодно, за эти полчаса она как будто помолодела.
— Ну хорошо, Агнес, не буду долго ходить вокруг да около. Ты не могла бы одолжить мне немного денег? Небольшую сумму, ровно столько, чтобы мы с Руди могли уехать на выходные. Я ведь через четырнадцать дней начну работать, поэтому хочется успеть до этого съездить куда-нибудь.
Она не дала ему договорить. Вскочила, проворно и резво как раньше, и встала прямо перед ним. Бенедикт продолжал сидеть, глядя на нее выжидающе снизу вверх, он уже начинал сердиться.
— Что за работа, Бенедикт, ты ведь это не всерьез, ты не должен, тебе нельзя работать.
— Не говори глупостей, Агнес. Когда я объясню тебе, о чем речь, ты ничего не будешь иметь против.
Бенедикт все объяснил и рассказал Агнес, упомянул и о том, что благодаря этой работе у него с Венцелем Чапеком снова наладились отношения, чему он, Бенедикт, очень рад. Его рассказ привел Агнес в замешательство. Она всегда считала, что Бенедикт занят изучением и осмыслением сложных вещей, в которых она ничего не понимает, и что таким образом он приобретает колоссальные знания, благодаря им он станет когда-нибудь господином доктором. Она уже видела его за гигантским письменным столом, в солидной фирме, в конторе, пользующейся хорошей репутацией, это был письменный стол, сконструированный так, чтобы Бенедикт мог удобно вытянуть под ним свою больную ногу. Ему нужно будет работать только головой, в том же, что голова эта необычайно умная, Агнес не сомневалась. И вот теперь ей приходилось выслушивать, что Бенедикт все еще не выбрал, по какой специальности будет учиться, что он согласен на работу подчиненного, никак не соответствующую его способностям, в основном из-за того, чтобы снова помириться с этим ужасным Венцелем Чапеком. Вся накопившаяся у Агнес ненависть, вся ревность к Венцелю Чапеку и его сыну Руди, которые, ничем не заслужив этого, каждый день имели счастье видеть Бенедикта, в очередной раз выплеснулись наружу.
— Эти пролетарии, — сказала она хрипло, — им хочется принизить тебя, сделать таким же, как они сами, мне это хорошо знакомо.
— Агнес, — сказал Бенедикт, раздраженный, но все еще готовый извинить ее, — я уже жалею, что рассказал тебе о своих делах, вечно ты все неправильно истолковываешь. Я не хочу, чтобы ты так говорила о Венцеле и Руди. Эти люди бескорыстно помогали и все еще продолжают помогать мне. Отец Руди — хороший рабочий, больше двадцати лет в одной фирме. А Руди — больше чем слесарь-ремонтник, он почти инженер. Да, инженер, ты даже представить себе не можешь, сколько он всего знает. Клянусь тебе, Агнес, он знает больше, чем я.
— Я бы тебе тоже помогала, — тихо сказала Агнес. — Но ведь моей помощи ты не захотел! Может быть, я сумела бы сделать для тебя больше, чем эти Чапеки. А теперь ты не хочешь больше учиться и собираешься работать, чтобы они снова хорошо к тебе относились. Вот до чего дошло! Если бы об этом знала твоя мать!
— Агнес, прекрати, — прикрикнул на нее Бенедикт, — я этого даже слышать не хочу! Сейчас же прекрати молоть чепуху, иначе я тут же уйду!
Он вскочил и резко рванул Агнес к себе.
— Кто ушел из дома? Кто кого оставил? Я не обязан давать ей отчет, даже если она еще жива.
Маленькая Агнес, дрожа, стояла перед Бенедиктом. Она не видела его лица, ее голова приходилась ему как раз туда, где начинался вырез пуловера. Она понимала, что снова, в который уж раз, сделала что-то не так.
— Твоя мать не могла взять тебя с собой, ведь ты был болен, — вырвалось у нее помимо воли.
Агнес все еще стояла, уставившись на затертый, убогий линолеум на полу, когда Бенедикт захлопнул за собой дверь. Этот ужасный звук привел ее в себя, она пересекла комнату, кухню, выскочила за дверь на лестничную площадку — ей было все равно, что будут завтра говорить соседи, — наклонившись через перила, она увидела Бенедикта, сердито ковылявшего вниз по лестнице.
— Бенедикт, — закричала Агнес, — пожалуйста, вернись.
Тот сделал вид, что не слышит: лишь когда она окликнула его в третий раз, он повернул назад.
Он стоял перед ней, злой, неприступный, она робко спросила:
— Сколько денег тебе нужно, Бенедикт? Сколько?
— Охотнее всего я бы вообще ничего у тебя не брал.
— Бенедикт, сколько? Для тебя и для Руди. Ну конечно, и для Руди тоже.
— Боже мой, Агнес, — вздохнул Бенедикт и положил руку на рукав ее халата.
