Болеслав Прус - Кукла
Случалось, вспоминался ему Гейст, мудрец и отшельник, вынашивавший великие замыслы; он указывал Вокульскому иную цель, нежели любовь панны Изабеллы. Но стоило Вокульскому встретиться взглядом с панной Изабеллой, как мысли эти рассеивались, словно сон.
"Какое мне дело до человечества! - говорил он себе, пожимая плечами. За все человечество, за будущность всего мира, за мое собственное бессмертие... я не отдал бы одного ее поцелуя..."
И при мысли об этом поцелуе с ним творилось что-то странное. Воля его слабела, он почти лишался сознания и вновь приходил в себя, лишь увидев панну Изабеллу в обществе светских франтов. Только слыша ее беззаботный смех и непринужденную речь и видя, как она бросает пламенные взгляды на господ Нивинского, Мальборга или Шастальского, он вдруг, на одно мгновение, чуствовал, что с глаз его спадает пелена, открывая ему иной мир и иную панну Изабеллу. Тогда, неведомо откуда, вспыхивал перед ним образ его молодости, исполненной титанического борения. Он видел нужду, из которой выбился благодаря тяжелому труду, слышал свист снарядов, пролетавших некогда над его головой, потом видел лабораторию Гейста, где зарождались явления неизмеримой важности, - и, глядя на господ Нивинского, Мальборга и Шастальского, думал: "Что я тут делаю? Как могло случиться, что я молюсь у одного с ними алтаря?.."
Он готов был расхохотаться, но безумие вновь овладевало им, и снова ему начинало казаться, что панна Изабелла достойна того, чтобы к ее ногам положить жизнь.
Как бы то ни было, под влиянием неосмотрительного выражения пани Упадальской, урожденной де Гинс, в панне Изабелле совершалась перемена в пользу Вокульского. Она стала внимательней прислушиваться к высказываниям знакомых, навещавших ее отца, и заметила, что у каждого из них есть либо капиталец, который он хотел бы вложить в предприятие Вокульского, "хотя бы из пятнадцати процентов", либо родственник, которого он хотел куда-нибудь пристроить, либо какое-нибудь иное дело к Вокульскому. Что касается дам, то они либо тоже хотели оказать кому-то протекцию, либо имели дочерей на выданье, причем и не думали скрывать, что не прочь отбить Вокульского у панны Изабеллы и даже, если возраст допускал, готовы самолично его осчастливить.
- Ах, быть женой такого человека! - говорила пани Вывротницкая, урожденная Фертальская.
- Даже не обязательно женой! - с усмешкой возразила баронесса фон Плес, у которой муж уже пять лет был разбит параличом.
"Тиран... Деспот..." - повторяла панна Изабелла, замечая, что на этого купца, которым она пренебрегала, обращены взоры стольких людей - с надеждой или завистью.
Несмотря на еще тлевшие в ее душе остатки презрения и отвращения к Вокульскому, она вынуждена была признать, что этот угрюмый и резкий человек имеет и больший вес в обществе, и более осанистый вид, чем предводитель, барон Дальский и даже господа Нивинский, Мальборг и Шастальский.
Однако более всего повлиял на ее решение князь.
С тех пор как в декабре прошлого года Вокульский, несмотря на просьбу князя, отказался уступить Кшешовской десять тысяч рублей, а затем ни в январе, ни в феврале текущего года не пожертвовал ни гроша на опекаемых князем бедных, князь несколько охладел к Вокульскому. Он был разочарован. Он полагал и считал себя вправе полагать, что человек, подобный Вокульскому, заслужив его княжеское расположение, должен отречься не только от своих вкусов и целей, но даже от состояния и собственного "я". Такой человек обязан любить то, что любит князь, ненавидеть то, что он ненавидит, служить только его интересам и угождать только его прихотям. Между тем этот выскочка (хотя, бесспорно, истинный дворянин) не только не собирался быть княжеским слугою, но даже имел дерзость быть самостоятельным человеком; не раз он спорил с князем и, хуже того, напрямик отказывался исполнять его требования.
"Резкий человек... корыстный... эгоист..." - думал князь, все более удивляясь дерзости этого выскочки.
Случилось так, что Ленцкий, которому уже трудно было скрыть, что Вокульский ухаживает за его дочерью, обратился к князю за советом и спросил его мнение о Вокульском.
А князь, при всех своих слабостях, был человеком честным, в своих суждениях о людях исходил не из собственных пристрастий, а считался с общественным мнением. Поэтому он попросил Ленцкого подождать недели две-три, пока он "составит себе представление"; а так как у него были разнообразные знакомства и нечто вроде собственной тайной полиции, ему удалось узнать много интересного.
Прежде всего он заметил, что дворяне хотя и язвят по адресу Вокульского, называя его выскочкой и демократом, однако гордятся им: чувствуется, мол, наша кровь, хоть и прибился к купцам! А когда нужно было кого-нибудь противопоставить еврейским банкирам, всякий раз даже самые закоснелые дворяне выдвигали Вокульского.
Купцы же и особенно фабриканты ненавидели Вокульского; однако все их обвинения сводились к тому, что "он дворянин... важный барин... политик!" чего князь опять-таки никоим образом не мог ему поставить в вину. Но наиболее интересные сведения он получил от монашек. Был в Варшаве некий возчик и брат его, железнодорожник, работавший на линии Варшава - Вена; оба они благословляли Вокульского; были какие-то студенты, которые повсюду рассказывали, что Вокульский дает им стипендию; были ремесленники, обязанные ему устройством мастерских; были мелочные торговцы, которым Вокульский помог открыть лавочки. Наконец, удалось обнаружить даже (о чем монашки говорили с благочестивым ужасом и краской стыда) некую падшую женщину, которую Вокульский извлек из нищеты и поместил в монастырь св.Магдалины, где она стала честной женщиной, насколько, оговаривались монашки, такая особа вообще может быть честной.
Сообщения эти не только удивили, но просто встревожили князя. Вокульский сразу вырос в его глазах. Он оказался человеком с собственной программой... более того - человеком, ведущим самостоятельную политику и пользующимся большим влиянием среди простонародья...
Поэтому, придя в назначенный срок к Ленцкому, князь не преминул увидеться также с панной Изабеллой. Он многозначительно обнял ее и произнес следующие загадочные слова:
- Дорогая моя! У тебя в руках редкая птица... Смотри же держи ее крепко и береги, чтобы она росла на благо нашей несчастной отчизне...
Панна Изабелла вспыхнула, угадав, что сия редкая птица - Вокульский.
"Тиран... Деспот..." - подумала она.
И все же в отношениях ее с Вокульским лед был сломлен. Она уже решилась выйти за него...
Однажды, когда Ленцкому слегка нездоровилось, а панна Изабелла читала у себя в кабинете, ей доложили о приезде Вонсовской. Панна Изабелла поспешила в гостиную, где, кроме пани Вонсовской, застала кузена Охоцкого, весьма мрачно настроенного.
Приятельницы расцеловались с подчеркнутой нежностью, но Охоцкий, который умел видеть не глядя, заметил, что одна из них, а может, и обе обижены, впрочем не слишком.
"Неужели из-за меня? - подумал он. - Надо мне держаться осмотрительнее".
- А, и вы здесь, кузен! - сказала панна Изабелла, протягивая ему руку. - Почему же в таком унынии?
- А должен бы радоваться, - вмешалась Вонсовская, - потому что всю дорогу из банка любезничал со мной и, заметь, с успехом. На углу Аллеи я позволила ему отстегнуть две пуговки на моей перчатке и поцеловать мне руку. Ох, Белла, если б ты знала, как он неумело это сделал...
- Неужели? - воскликнул Охоцкий, покраснев до ушей. - Хорошо же! С сегодняшнего дня не стану больше целовать вам руку... Клянусь!
- Еще сегодня, до вечера, вы поцелуете мне обе руки, - решительно заявила Вонсовская.
- Могу ли я засвидетельствовать свое почтение пану Ленцкому? церемонно произнес Охоцкий и, не дожидаясь ответа, вышел из гостиной.
- Ты сконфузила его, - сказала панна Изабелла.
- Пусть не любезничает, если не умеет. В таких случаях неуклюжесть тот же самый грех. Разве нет?
- Когда же ты приехала?
- Вчера утром. Но мне пришлось дважды побывать в банке, заехать в магазины, навести дома порядок. Сейчас при мне Охоцкий... пока не найдется кто-нибудь поинтереснее. Не уступишь ли ты мне из своей свиты... выразительно прибавила она.
- Откуда у тебя такие сведения! - сказала панна Изабелла, краснея.
- Они дошли до меня даже в захолустье. Старский рассказывал, и не без ревности, что в этом году, как, впрочем, и всегда, ты была царицей балов. Говорят, Шастальский совсем голову потерял.
- Как и оба его столь же скучных приятеля, - с улыбкой отвечала панна Изабелла. - Каждый вечер все трое в меня влюблялись и по очереди признавались мне в своих чуствах с таким расчетом, чтобы не мешать друг другу, а потом все трое делились друг с другом своими сердечными тайнами. Эти господа все делают сообща.
- А ты как на это смотришь?
Панна Изабелла пожала плечами.
- Что же тут спрашивать!
- Я слышала также, - продолжала Вонсовская, - что Вокульский объяснился...
