Песнь моряка - Кен Кизи
Кларка Б. Кларка беспокоило расфокусированное молчание босса, и ему было все равно, какой курс проложат его прищуренные глаза – в ту сторону или в эту. Лишь бы эти колючие зенки не цеплялись за него и за его солнечную калифорнийскую невозмутимость. Потому Кларк Б. старательно и оживленно болтал все то время, пока они плелись по выставленному напоказ дну канала, плохо соображая, что несет. Болтал он не для разговора, а для самосохранения.
– Говорил я вам, что мы доберемся, босс. Судьбу можно обмануть, как любого лоха. Есть, кажется, на свете где-то что-то, устраивающее что-то из чего-то[112], так Шекспир говорил. Или как-то похоже. Театр Пасадены, «Генрих Четвертый», часть первая. Я был кем-то из дружков Фальстафа. Мне привязали к ляжкам колбасу. Тогда до меня вдруг дошло: ведь это глупо, правда? Играть шута у шута. Негде развернуться, понимаете? Куда лучше играть шута у злодея, или у психа, или у монстра какого-нибудь. Хотя все равно с этими ролями одни общие планы… но хотя бы шансы на пото-о-о-ом. А на что рассчитывать шуту у шута? Крошки от пирога, банановый крем и все… меренги – и те надо слизывать с рожи старого клоуна. Чего там, даже Игорь устроился лучше, во «Франкенштейне»: сделай обрезание, Игорь… жри сколько сможешь, еще и на чай дадут, хо-хо. Так что не думайте ни минуты, босс, что я как-то там переживаю, что наше такое подстроенное дело вдруг лопнуло из-за каких-то мерзких налетов каких-то стихий. Потому что игра не кончена, разве что перерыв. Вы ж сами много раз говорили: игра не сделана, пока есть ставки, да. Протяни руку и забирай, пока есть ставки, да-да, босс?
– Утихни, – сказал Левертов. Он шагнул на край илистого дна, откуда начинался подъем к сухому берегу. Он стоял, скосив глаза и наклонив голову. – Что это?
– Запах? Ну, наверное, мусор, его же свезли куда-то утрамбовывать, как вы думаете? Значит, впереди должен быть гребень с кустами, где строят самолетную полосу, а за ним, значит, бухта. Я же говорил, доберемся…
– Тихо. Я не про запах. Слушай.
Прекратив болтать, Кларк Б. услышал их в ту же секунду. Звуки разносились по всему склону, до самого берега поросшего ракитником и ежевикой. Судя по звукам, там собралось все голодное стадо.
– Наверное, пришли на запах. Поразительно, а? В такую даль. Нахалы, конечно, бедная перепуганная скотинка, но кто их осудит? Откуда им знать, что, даже если после такого долгого пути они найдут свою старую кладовку, ее уже все равно закатали в асфальт?
Из залитых лунным светом зарослей выглянул огромный хрюкающий кабан и уставился на гостей своими хищными глазками. Морду заливала кровь – кабан пытался прорваться сквозь асфальт к спрессованному мусору. Он хрюкнул еще раз, и вокруг стали собираться другие свиньи, которым тоже хотелось посмотреть. У всех расцарапанные пятаки. Затем это хрюканье перекрыл ликующий рев. На вершине хребта объявилась старая седая медведица. Она стояла, качаясь и принюхиваясь, задрав передние лапы, счастливая и удивленная, как бабушка, которой подарили ко дню рождения торт.
– Может, нам лучше поискать другую дорогу, шеф?
– Не в этой жизни, мистер Кларк, – промурлыкал Левертов. Судя по голосу, он обрадовался случайной прибрежной встрече не меньше медведицы. – Не в этой твоей лизоблюдской жизни. Это моя земля, и я не потерплю никаких вторжений.
От знакомого мурлыканья сердце Кларка Б. Кларка подпрыгнуло от радости. Раненая улыбка, кажется, начала выравниваться, а прищуренные глаза нашли цель и сфокусировались. Берегитесь, свиньи, прочь, медведи, – Наглый Ник снова в седле, а он у нас плохой омбре…
Пронзительный дребезг солнечного света пробудил его ото сна на дне плота. Как все изменилось за одну ночь. Ровное море сияет, теплый воздух насыщен тяжелым паром. Похоже на воздух в тропической оранжерее. Может, его унесло на плоту в тропики.
Айку стоило многих стонов и усилий вытащить больное тело из-под брезентовой банки и сесть. Болело все – от носа до кормы. Он не чувствовал себя таким избитым со времен военных сборов. Такой жажды он не чувствовал тоже. Но это была всего лишь жажда, обычная, старомодная мучительная жажда – не новомодный эксперимент с быстрой заморозкой, который поставили над ним эти странные жидкие газы.
Его гигантский спутник за ночь тоже куда-то подевался, и Айк был один. Он дрейфовал по арене солнечного света в кольце нависающей стены из чернильно-синих туманов. Стена поднималась на десять или двадцать этажей вверх – трудно сказать точнее, – а само кольцо было примерно милю в диаметре. Остров солнечного спокойствия посреди кто знает каких туманных чудес.
Он стащил с себя парку и шапку, подставив плечи и спину теплым солнечным лучам для массажа. И замер умиротворенно, точно Старый Моряк: «как в нарисованной воде, рисованный стоит»[113]. Когда в голове и глазах прояснилось, он развернул свой «цейс» и принялся изучать эту окруженную стеной солнечную воду. В нескольких сотнях ярдов по правому борту обнаружился контур темно-зеленой заплатки. Островок из водорослей, по всей вероятности оторванный ото дна этими скачущими волнами. Лучше, чем ничего.
Он попробовал добраться до темной заплатки, загребая руками и наклоняясь то на один борт, то на другой. Удалось ему только раскачать плот и покрыться по́том. Но он заметил, что руки уже не сводит от холодной воды. Неужели его действительно унесло в тропики за такое короткое время? Только если тот ветер в десять раз превысил скорость.
Он соскользнул с кормы в тепловатую воду, обхватил руками крепление мотора и принялся медленно разводить по-лягушачьи ноги. Почувствовав через полчаса, что доплыл до заплатки, он забрался обратно на плот.
Масса состояла в основном из водорослей – вырванных с корнем стеблей ламинарии, перепутанных между собой и воняющих мертвыми морскими тварями; но чем дольше он дрейфовал по этому миниатюрному саргассову морю, тем больше находил в нем сокровищ, которые способен оценить только потерпевший кораблекрушение моряк. Вонючее зеленое плетение было инкрустировано прекрасной коллекцией морских обломков: там попадались крабовые поплавки, пенопластовые подушки, лампочки и бутылочные пробки, бензиновые канистры, деревянные рейки, доски, шесты и столбы. Айк выловил двенадцатифутовую полированную балясину со все еще болтающимся на конце куском тикового настила. Она, должно быть, отвалилась от большого круизного судна, там любят такое дерево. Орудуя этой балясиной, как шестом, он перемещался по всей зеленой массе, выбирая себе сокровища. Нашел множество банок и
