Игорь Буторин - Афоня или путешествие тверского купца Никитина к Древу желаний
Не до красот было только капитану, его одинаково тошнило, как от моря с закатным солнцем, так и от попки Гюльчатай. Друзья подошли к Синдбаду и, прочувствовав его настроение, постарались рассказом развеять его тоску.
* * *Сказка Зигмунда для разгона тоски у Синдбада — морехода.
Жил на Дону один шалопай. Звали его Стенька Разин. Авантюрист, каких еще поискать. Он хоть и шалопай, но казак-то был добрый. То войска ведет крымского хана тиранить, то объявит войну османам. Погулял он по Дону всласть. Потом решил на Волгу податься, с калмыками силой померяться.
И не то чтобы ему калмыки были на лицо неприятны, или пахло от них дурно, просто скучно ему стало, да и дорога на Персию через калмыков ему показалась короче. А тут боярин один возьми да с его старшим братом полайся. Не понравилась боярину Долгорукому казачья вольница. Да так поссорился, что взял да казнил Стенькиного брата Ивана.
Очень такое боярское поведение не понравилось Степану. Жутко он рассердился на всех бояр, что ни с кем не разговаривал три дня и три ночи. Потом тризну по брату три недели справлял и сильно бражничал. Допился до чертей, вернее до того, что однажды поутру вдруг почувствовал себя спасителем отечества. Тут же объявил, что все дьяки и воеводы — враги отечества и главное враги царя. Запустил слух, что с ним вместе супротиву бояр и дьяков выступают: цесаревич Алексей Алексеевич и патриарх Никон, которого он вызволил из ссылки. Оно откудова же неграмотному донскому казаку знать, что цесаревич давно, как помре и нету его уже на белом свете.
И пошел он устраивать кровавый пир на Волге. Всех воевод и дьяков вешал, а торговые караваны нещадно грабил.
Голытьба местная его, что характерно, одобрила. А что ей, голытьбе, ей лишь бы не работать. В одном месте стенькиной дружиной даже баба руководила — беглая монашка Аленка Арзамасская. Та вообще лютая была. Когда Долгоруков, наслышавшийся об европейской инквизиции, все же захватил ее в плен, то объявил ведьмой и спалил на костре. Но к тому времени вся приволжская перхоть — марийцы, чуваши, мордва и прочая переметнулась к Стеньке. Не прошло и месяца, как гуживанила вся Волга.
В ту пору, рубака Стенька Разин побратался с калмыками и предпринял рейд в Персию. Там он полонил персидскую княжну, а папашу ее, предварительно изрубил в гуляш. Княжна эта была девка, надо тебе сказать, очень красивая. Ну, к примеру, что твоя Гюльчатай. Но больно визгливая и вздорная оказалась, как если б у нее климакс приближался.
Ну, Стенька ей все прихоти попервости прощал, так как в постели той восточной красавице не было равных на всем белом свете. Даже говаривали, что ведет она свой род от известной фольклористки Шехеризады. Ну, да это не важно, важно, что баба она была по характеру своему очень противная.
Плыли они однажды со Стенькой по Волге. Все чин-чинарем, то зеленую стоянку устроят с песнями, выпивкой и танцами, то какого дьяка четвертуют. Одним словом, весело путешествовали.
А, надо заметить, что у Разина вместо огнива была зажигалка «Зиппо», ее ему подарил один заезжий индеец. Звали того индейца, толи Монтигомо Ясен Перец, толи Чингачгук Кокакол. Как попал он к нам на Волгу, никто не знает, только прослужил он у Сеньки пару-тройку месяцев военным наблюдателем и поехал к себе в Америку отстаивать независимость тамошних местных жителей. А на память о себе подарил нашему казаку зажигалку.
Очень эта зажигалка нравилась Стеньке, он даже спать с ней ложился. Бывало, зажжет ее ночью и любуется на пламя. Или посередь сечи на поле боя достанет зажигалочку, чиркнет ею на ветру, а она, шельма, раз и зажжется, никакой ураган ей не страшен. Все сразу бросают убивать друг друга и, айда, приставать к Стеньке, кто дай прикурить, а кто дай посмотреть. Но он ее никому в руки не давал. «Зажигалка, — говорит. — Одного хозяина должна знать. А вы своими ручищами ее запоганите, она обидится и перестанет гореть». Одним словом, очень Стенька ценил этот подарок. Даже более того, стал атаман считать эту зажигалку талисманом своих побед и вольной жизни.
Так вот, плывут они с персидской княжной по Волге. Решил Стенька после утех с княжной перекурить. Шасть по карманам — нету «Зиппы». Он аж в лице переминимши. «Где, — говорит, — моя зажигалка „Зиппо“?» Обыскали всю ладью — нету индейского подарка-талисмана.
И вдруг, эта княжна, таким тихим и нежным голосочком говорит: «Это такая блестящая коробочка? Так я ей орехи колола, а потом в речку вместе со скорлупками и выкинула, не эфесом же мне твой сабли орехи колоть, да и тяжелая она, сабля эта, а коробочка в аккурат в руку ложится».
Что тут было!
В оконцове Степан взял девку за тулово и швырнул вслед за дорогой его сердцу зажигалкой. Княжна, как водится, нормы ГТО не сдавала, и плавать, соответственно не умела, значит, потонула быстро, как и американская зажигалка «Зиппо».
После этого случая дела с войной у Стеньки пошли очень плохо. Плюнул он, в конце концов, на эту войну и ушел к себе на Дон. А там с горя от утраты индейского подарка-талисмана сильно запил. И так надоел станичникам своими пьянками и драками, что сдали его местные атаманы царскому карателю Долгорукому. Тот отвез Разина и второго его брата Фрола в Москву, где их и четвертовали за любовь к американской свободе и отсутствие патриотизма.
Только и успел Стенька перед смертью сказать: «Простите люди добрые, но без зажигалки „Зиппо“ мне тут делать нечего».
Мораль сей сказки в том, что — неча иностранный опыт бездумно пересаживать на русскую землю. Все одно найдется бесермен или бесерменка, которая этот опыт выбросит или потеряет к едреней фене и все пойдет по старому, потому как у русских есть собственная гордость.
* * *— Ну, за зажигалку иностранного производства, — призадумавшись, молвил Синдбад. — Я, быть может, Гулю тоже в море вышвырнул бы, не задумываясь. Так ведь, нету у меня ценного подарка, да и Гуля пока еще по моим нычкам не лазит.
— А я тебе, — парировал мишка, — не как инструкцию эту сказку предлагаю. А так просто, для развития кругозора и в качестве обмена культурным наследием.
По ту пору над морем уже зажглись звезды, пахло йодом и давно не стираными шальварами моряков. Гульчатай вновь вышла на палубу, и вдруг, ласково обняла Синдбада, затем, осмотрев помутневшим взглядом всю компанию, предложила: — А давайте сыграем в наперстки… на раздевание.
Синдбад, сослался на то, что ему заступать на капитанскую вахту, нервно встал и побежал на мостик. Зигмунд, сказал, что не играет в азартные игры с незнакомыми барышнями, тем более что снимать ему кроме шкуры нечего. И только один Афанасий навскидку не смог придумать для собственной персоны отмазочной причины, поэтому был вынужден отправиться с царевной в кубрик капитана играть в пока еще неизвестную на Руси игру — наперстки.
Первый половой опыт Афони
Когда Афоня с красоткой оказались в каюте капитана, Гюля, сразу скинула с себя газовую накидку и осталась в одних лишь стрингах. От такого поворота дела, наш герой сильно разволновался и начал нервно ерзать, пряча глаза. Девица же наоборот развалилась на синдбадовой кровати и томно прикрыла глазки.
— А какие, я извиняюсь, правила в этой игре? — решил исправить неловкость Афанасий.
— Все очень просто: вот три наперстка, и всего один шарик. — Гульчатай начала ловко вращать наперстки и перекатывать между ними шарик. — Кручу верчу, запутать хочу… Под каким наперстком шарик?
— Под этим, — наугад выпалил Афоня.
— Оба-на, — кафтан долой. Шарик вот здесь. — Гюльчатай ловко сдернула зипун с обалдевшего Афанасия.
— Кручу, верчу… — Одним словом буквально через пять минут наш герой уже сидел в одних портках, скукожившись, как птица на дожде.
— А сейчас, под каким наперстком шарик? — соблазнительно изогнулась обольстительница. — Ух, ты, угадал. Снимать мне кроме плавок нечего, но игра есть игра. — Гуля подняла ноги вверх, одно ловкое и явно отработанное движение и трусики спикировали в дальний угол каюты.
Наш герой закрыл глаза рукой. В это время его портки предательски оттопырились. Афоня молниеносно прикрыл причинное место руками. Девица же наоборот, впилась своим взглядом в бугорок на афонином исподнем, однако руки ее все также ловко накручивали наперстки, перекатывая шарик из одного в другой, голос стал прерывистым и томным.
— Кручу, ох, верчу… Где, где мой шарик? Афонюшка, ну же, ну… Не угадал. Снимай же порки, мой родной… мой богатырь… я проиграла…
— А как же Синд…
— Будет твоим братом… молочным.
Афоня вышел на палубу, когда горизонт уже полыхал пламенем зари. Таким же пламенем пылали щеки молодца и не только щеки. Не меньший пожар с непривычки буйствовал в штанах, однако это уже был уверенный пожар утомившегося от любви мужчины.
