Болеслав Прус - Кукла
- Да.
- Надеюсь. А сегодня я задела вас своими шутками только потому, что желаю вам добра. Мне нравится ваше неистовство, я хотела бы, чтобы вы были счастливы, и потому говорю вам: избавьтесь от сидящего в вас средневекового трубадура, потому что сейчас девятнадцатый век и женщины теперь не таковы, какими вы их воображаете, это знает любой двадцатилетний мальчишка.
- А каковы они?
- Красивы, милы, любят всех вас водить за нос, а сами влюбляются лишь постольку, поскольку это доставляет им удовольствие. Ни одна из них не согласится на любовь драматическую, по крайней мере - не всякая... Для этого ей сначала должны наскучить увлечения, и только тогда она будет способна на драматическую любовь...
- Словом, вы приписываете панне Изабелле...
- О, я панне Изабелле ничего не приписываю, - живо возразила Вонсовская. - Из нее может выйти со временем настоящая женщина, и тот, кого она полюбит, будет счастлив. Но когда еще она полюбит!.. Помогите мне взобраться на седло...
Вокульский подсадил ее и вскочил на своего коня. Вонсовская была раздражена. Некоторое время она молча ехала впереди, затем вдруг обернулась и сказала:
- Последнее слово. Я знаю людей лучше, чем вам кажется, и... страшусь вашего разочарования. Так вот, если оно когда-нибудь наступит, помяните мой совет: не действуйте сгоряча, под влиянием первой вспышки, а переждите. Многое со стороны выглядит иным, чем в действительности, и кажется хуже...
- О, дьявол! - пробормотал Вокульский. Все вокруг поплыло у него перед глазами и погрузилось в кровавую мглу.
До самого дома они больше не сказали ни слова. Вернувшись в Заславек, Вокульский пошел к председательше.
- Завтра я уезжаю, - сказал он. - А сахарный завод строить вам не нужно.
- Завтра? - переспросила председательша. - А с камнем как же будет?
- Я и хочу, если вы не возражаете, заехать в Заслав. Осмотрю камень, да кстати еще одно дело улажу.
- Ну что ж, поезжай с богом... тебе тут делать нечего. А в Варшаве навести меня. Я вернусь в одно время с графиней и Ленцкими...
Вечером к Вокульскому зашел Охоцкий.
- Черт побери! - крикнул он. - Мне нужно было о стольких делах переговорить с вами... Да что ж, когда вы все время окружали себя бабами, а теперь уезжаете...
- А вы недолюбливаете женщин? - усмехнулся Вокульский. - Может быть, вы и правы!
- Не то что недолюбливаю. Но с тех пор, как я убедился, что великосветские дамы не отличаются от горничных, я предпочитаю горничных.
Все бабы, - продолжал он, - глупы, как гусыни, не исключая и самых умных. Вот только вчера я полчаса объяснял Вонсовской, зачем нужны управляемые воздушные шары. Я толковал ей о том, как исчезнут границы, говорил о братстве народов, о грандиозном прогрессе цивилизации... Она так смотрела мне в глаза - голову дал бы на отсечение, что она все понимает! Кончил, а она спрашивает: "Пан Юлиан, почему бы вам не жениться?" Слышали вы что-нибудь подобное?! Я, конечно, еще битых полчаса объяснял ей, что и не подумаю жениться, что я не женился бы ни на панне Фелиции, ни на панне Изабелле, ни даже на ней. На кой черт мне жена, которая будет вертеться у меня в лаборатории, шуршать своим шлейфом, таскать меня на прогулки, в гости, в театр... Ей-богу, я не знаю ни одной женщины, в обществе которой не отупеешь за полгода.
Он замолчал и собрался уходить.
- Одно словечко, - задержал его Вокульский. - Когда вы вернетесь в Варшаву, зайдите ко мне. Может быть, я сообщу вам об одном изобретении, правда, на него надо потратить полжизни, но... оно, наверное, придется вам по душе.
- Воздушные шары? - спросил Охоцкий, и глаза его загорелись.
- Кое-что получше. Спокойной ночи!
На следующий день, около полудня, Вокульский попрощался с председательшей и ее гостями. Через несколько часов он был уже в Заславе. Навестил ксендза, затем велел Венгелеку собираться в путь - в Варшаву. Покончив с этим, он пошел к развалинам замка.
На камне уже было вырезано четверостишие. Вокульский несколько раз его прочитал и задумался над словами:
Везде, всегда с тобой я буду вместе...
- А если нет? - прошептал он.
При этой мысли его охватило отчаяние. Сейчас ему страстно хотелось одного - чтобы земля расступилась под ним и поглотила его вместе с руинами, с этим камнем и надписью на нем.
Когда он вернулся в Заслав, лошади были уже покормлены; возле экипажа стоял Венгелек с зеленым сундучком.
- А ты знаешь, когда вернешься сюда? - спросил его Вокульский.
- Когда бог даст, сударь, - ответил Венгелек.
- Ну, так садись!
Вокульский бросился на подушки сиденья, экипаж тронулся. Стоявшая в стороне старуха перекрестила их в путь-дорогу. Венгелек взглянул на нее и снял шапку.
- Счастливо оставаться, мамаша! - крикнул он с козел.
Глава седьмая
Дневник старого приказчика
"Год у нас нынче 1879.
Будь я суеверен, а главное - не знай я, что после самых тяжелых лет настают и хорошие времена, боялся бы я этого 1879 года. Ибо если прошлый год кончился плохо, так нынешний начался еще хуже.
Англия, например, в конце прошлого года ввязалась в войну с Афганистаном, и в декабре дела там были плачевные. У Австрии была масса хлопот с Боснией, а в Македонии вспыхнуло восстание. В октябре и ноябре были покушения на испанского короля Альфонса и на итальянского - Умберта. Оба уцелели. В октябре же скончался граф Юзеф Замойский, большой друг Вокульского. Я даже думаю, что смерть его во многом расстроила планы Стаха.
1879 год только начался, но пропади он пропадом, право! Англичане еще не разделались с Афганистаном, а уже затеяли войну в Африке, где-то на мысе Доброй Надежды, с какими-то зулусами. Да и у нас, в Европе, невесело: под Астраханью вспыхнула чума, того и гляди к нам перекинется.
Черт бы побрал эту чуму. Кого ни встретишь, сейчас же слышишь: "Вам, мол, хорошо ситчики из Москвы выписывать! Вот увидите, завезете вы нам со своими ситчиками чуму". А сколько мы получаем анонимных писем, где нас ругают на чем свет стоит! Однако я думаю, что строчат их в первую голову наши конкуренты - купцы или владельцы лодзинских ситценабивных фабрик.
Эти утопили бы нас в ложке воды, если бы даже никакой чумы и не было. Само собою, я и сотой доли их ругательств не передаю Вокульскому; но, кажется, сам он слышит и читает их чаще, чем я.
Собственно говоря, я собирался тут описать одну невероятную историю об уголовном деле, которое возбудила баронесса Кшешовская... Против кого же? Никому бы в голову не пришло! Против милой, прелестной, честнейшей пани Элены Ставской! Но меня обуревает такая ярость, что я не в силах собраться с мыслями. Так вот, чтобы отвлечься чем-нибудь, я решил пока написать о другом.
Баронесса возбудила против пани Ставской судебный процесс по обвинению в краже! Пани Элена и кража! Нечего и говорить, что мы вышли из этого грязного дела с триумфом. Но чего оно нам стоило! Я - так, ей-богу, целых два месяца не спал по ночам. И если я теперь повадился ходить в ресторацию, чего со мной раньше никогда не случалось, и иной раз засиживаюсь там до полуночи, то уж конечно только с огорчения. Обвинить ее, этого ангела, в краже! Для этого, бог мне свидетель, нужно быть такой полоумной, как госпожа баронесса.
Зато и заплатила нам злодейка десять тысяч рублей. Если б это зависело от меня, я бы выжал из нее и сто тысяч! Пусть бы она плакала, закатывала истерики, пусть бы даже умерла... Подлая женщина!
Но бог с ней, с человеческой подлостью, подумаем о чем-нибудь другом.
Собственно говоря, как знать - не послужил ли мой славный Стах невольной причиной этой беды, и даже не столько он, сколько я... Ведь это я потащил его к Ставской, я уговорил его не ходить к этой гадине баронессе, наконец, я написал ему в Париж, чтобы он собрал сведения о Людвике Ставском. Словом, я, а не кто иной, разозлил ведьму Кшешовскую. Ну, я за это и нес наказание в течение целых двух месяцев. Ничего не поделаешь. "Господи, если ты существуешь, спаси мою душу, если она у меня есть", - как говорил один солдат времен французской революции.
(Ох, как же я старею, как я старею! Мне бы прямо приступить к делу, а я болтаю, виляю, медлю... Хотя, ей-же-ей, меня, наверное, хватил бы удар, если бы пришлось сразу написать об этом безобразном, позорном процессе...)
Минуточку, только соберусь с мыслями. Стах в сентябре был в деревне, у председательши Заславской. Зачем он туда ездил, что там делал? Понятия не имею. Но по немногим его письмам чуствовалось, что было ему там не особенно хорошо. И кой черт принес туда панну Изабеллу Ленцкую! Ну возможное ли дело, чтобы он ею интересовался? И пусть меня назовут пустомелей, если я не сосватаю его с Эленой Ставской. Сосватаю, поведу их к алтарю, присмотрю, чтобы он дал обет, как полагается, а там... Может, пулю в лоб себе пущу, а?
(Старый глупец! Тебе ли мечтать о таком ангеле? Впрочем, я о ней и не мечтаю вовсе, особенно с тех пор, как убедился, что она любит Вокульского. Пусть же любит его на здоровье, лишь бы они оба были счастливы. А я? Эх, Кац, старый дружище, разве не хватит и у меня отваги?)
