Игры зверей - Юкио Мисима
Тени от тростниковых циновок падали на лица – играли на губах Юко, а на лбу Иппэя, словно темное родимое пятно, отпечаталась тень крысиных останков.
Тэйдзиро поднял бамбуковый шест, зацепил валявшуюся на циновках дохлую крысу, и ее тень взлетела в небо. Она поднималась все выше и выше к солнцу, пока в один миг не испарилась в его лучах.
* * *
Вскоре наступил сезон дождей, хотя в этом году он оказался довольно сухим. В перерывах между дождями выдалось несколько погожих ясных дней. В один из них Юко, Иппэй и Кодзи отправились на пикник к большому водопаду на северном склоне горы.
С приезда Кодзи миновало почти три недели, и казалось, что все идет гладко, жизнь сворачивает в новое русло. Ему выделили просторную комнату на шесть татами[12] на втором этаже. Быстро определившись с распорядком дня, он подружился с Тэйдзиро. На Кодзи возложили важную задачу – поливать и дважды в день, утром и вечером, опрыскивать растения. Он усердно трудился, хорошо себя вел, старательно учился новому делу и скоро снискал расположение местных жителей.
Кодзи разбирал смех, когда он вспоминал, каким взвинченным приехал сюда. Он раскаялся в том, что совершил, стал другим человеком, его больше ничто не беспокоило. Он хорошо спал по ночам, с аппетитом ел, загорел и выглядел теперь здоровее деревенских парней. Кодзи был свободен, и это приводило его в восторг. После работы он наслаждался безграничной свободой, в одиночестве отправляясь на прогулку. Даже в дождь он брал зонтик и шел гулять, так что вскоре изучил каждый уголок в деревне Иро. Юко познакомила Кодзи с настоятелем храма Тайсэндзи, от которого он узнал историю и географию здешних мест. В конце шестнадцатого века Иро находилась во владениях феодалов Мисима, но к концу правления сёгунов Токугава[13] перешла под власть клана Манабэ. В период реставрации Мэйдзи[14] Иро, как и многие другие живописные деревни на полуострове Идзу, перевели в юрисдикцию префектуры Нираяма. Юко поселилась здесь благодаря помощи директора Токийского ботанического сада, купив дом у местного богача. Перестроила его и возвела на участке пять теплиц.
Сообразительность и сноровка, с какими Юко управляла имуществом мужа-инвалида, а также резкая смена образа жизни поражали тех, кто знал ее в прошлом. Об этом она рассказала Кодзи, которого, впрочем, ее успехи не особо удивляли. А вот новое в поведении Иппэя с каждым днем озадачивало все больше. Иппэй сохранил привычку читать каждое утро газету, хотя ничего в ней не понимал. Просто сидел в тишине с раскрытой газетой, сквозь страницы которой просвечивало солнце, слегка покачивал головой вверх-вниз и оставался в такой позе довольно долго.
Случалось, Иппэй просил Юко принести его собственные литературные произведения.
Сборник стихов Георге был в элегантном переплете из немецкой мраморной бумаги, а критическая биография Ли Хэ – в обложке из плотной золотистой рисовой бумаги, на внутренней стороне которой красовался маленький черный лебедь.
Иппэй сидел за столом и обмахивался веером, который держал в левой руке, а увечной правой быстро листал страницы. Иногда его пальцы заплетались и страницы не переворачивались. Однако Иппэя это не останавливало.
Кодзи пристально наблюдал из бокового окна теплицы, отделенной от Иппэя маленьким садиком. Его несуразные движения выглядели отвратительно. Если дух Иппэя в самом деле уцелел, его внутренний настрой должен полностью соответствовать внешним проявлениям, то есть его литературным творениям. Несомненно, Георге и Ли Хэ по-прежнему жили в душе Иппэя. Однако его взгляд наталкивался на невидимую железную стену, из-за которой он не мог ни прочесть, ни понять все, что сам некогда написал.
В тюрьме Кодзи так же тянулся к внешнему миру, но его частые призывы, обращенные вовне, были напрасны и не находили никакого отклика. Теперь ему казалось, что он понимает Иппэя как никогда.
Что же все-таки стало с душой Иппэя? В каком виде она существует? Возможно, поначалу ее хозяин удивлялся, что не в состоянии понимать и выражать словами мысли, но затем, устав удивляться, превратился в иную разумную сущность, способную лишь внимательно наблюдать со стороны за происходящим вокруг. Его руки и ноги были скованы, рассудок запечатан. Его литературные труды, все еще блистая где-то далеко, не откликались на призывы и уплывали за пределы досягаемости по течению мрачной туманной реки. В каком-то смысле связь между духом и действием; цельный драгоценный камень, служивший источником уверенности в себе и мерилом его уважения в обществе, раскололся на две части, которые очутились на противоположных берегах этой огромной неприветливой реки и дополняли друг друга. Широкая публика считала сокровищем осколок на том берегу – литературное наследие, тогда как для нынешнего Иппэя оно представлялось лишь грудой обломков. И наоборот, если в глазах людей жемчужина на этом берегу, а именно – его душа, рассыпалась в прах, то самому Иппэю она служила единственным украшением короны. Кроме того, Иппэй, каким он был до увечья, не скрывал холодного презрения эстета ко всем видам интеллектуальной деятельности, в том числе и к своим литературным трудам. Чего желал, о чем мечтал прежний Иппэй? Не единения, а распада. Искусственного разрушения, задуманного с исключительной тонкостью.
Неизменная кроткая улыбка нынешнего Иппэя тоже приводила Кодзи в замешательство. Настоятель храма Тайсэндзи говорил, что это признак духовного просветления, обретенного Иппэем. Юко предпочитала хранить молчание на этот счет.
Доктор часто спрашивал Юко:
– Не бывает ли у вашего супруга вспышек раздражительности? Может, он не дает вам покоя или вам действуют на нервы его капризы?
Всякий раз, получив отрицательные ответы на свои вопросы, доктор делал такое лицо, будто в чем-то подозревает Юко. Такие пациенты – большая редкость. Иппэй стал тихим и терпеливым, принимал реальность, как она есть, и на все отвечал мягкой беспомощной улыбкой.
Иногда Кодзи становилось не по себе от этой улыбки, которая раз за разом открыто извещала: Иппэй утратил надежду вернуться в свой прежний мир. Раньше он был на голову выше Кодзи по части веселья. Теперь он, похоже, превосходил Кодзи невероятной способностью стойко принять утрату самого себя.
А что же Юко?
Как-то Юко попросила Кодзи принести ей в ванную тальк. Она слегка приоткрыла скрипучую застекленную дверь тускло освещенной комнаты с фуро[15] и окликнула сидевшего в столовой юношу:
– Кодзи-тян! Кодзи-тян! У меня тальк закончился. В шкафу на верхней полке есть новая банка. Подай, пожалуйста.
Ванная в доме Кусакадо, видимо по желанию прежних хозяев, была очень просторной – восемь татами под фуро плюс раздевалка на три татами.
