Хуан Гойтисоло - Цирк
– Это неправда. Я тебе тысячу раз говорила, что…
– Беда в том, что ей эти неженки не нравятся… Поэтому она предпочитает Атилу, сына мурсийцев… И вот, когда ее никто не видит, сеньорита оставляет своих друзей и отправляется на поиски мурсийца, который, не в пример другим, дает ей возможность приятно провести время…
– Атила! – вскрикнула она, отбиваясь от его объятий. – Я запрещаю тебе так говорить… Мне противно видеть тебя пьяным…
– Сеньорита хотела бы забыть эти минуты… Когда она лежит со своим мурсийцем…
Ей с трудом удалось наконец вырваться. Атила растянулся на траве и спокойно зажег сигарету.
– Если хорошенько подумать, – произнес он, когда зажигалка осветила его лицо, – пожалуй, права ты, а не я. Тебе подходит какой-нибудь тип, вроде Пабло.
– Хотела бы я знать, зачем ты вмешиваешь сюда Пабло, – сказала Хуана.
– А почему бы и нет? – возразил он. – Он хороший мальчик, спокойный, прилежный, образованный… Такой парень вполне подходит порядочной девушке.
– Иногда, Атила, я не могу отгадать, что у тебя на уме. Сейчас, например… Клянусь, я не понимаю, о чем ты говоришь.
– К тому же, – продолжал Атила, не слушая ее, – он из обеспеченной семьи!
– Не можешь ли ты объясняться яснее? – спросила Хуана.
– Кажется, я говорю по-испански.
– Но я не пойму, что ты имеешь в виду… Уверяю тебя, я ни слова не понимаю.
– Я говорю о нем и о тебе… Думаю, нельзя выражаться яснее.
Сердце Хуаны заколотилось, точно барабан под рукой сумасшедшего.
– Атила! – пролепетала она. – Быть может…
– Эта мысль осенила меня в «Погребке», когда я увидел вас рядышком.
Глаза Хуаны были полны слез.
– О Атила!..
Она провела рукой по его телу и нагнулась, отыскивая губы. Но Атила со злостью повернулся на бок.
– Отстань! – сказал он.
Не слушая его, Хуана приникла к нему, прижалась щекой к его подбородку.
– Ты ревнуешь? – зашептала она, и радость, прозвучавшая в ее голосе, поразила ее самое. – Любовь моя!.. Мой милый, дорогой!..
В его молчании была враждебность, одеревеневшее тело не отвечало на ее ласки.
– Ты ревнуешь, – снова сказала она. – Ты в самом деле любишь меня?
Ветер шевелил острые листья олеандров, и световые блики то тут, то там вспыхивали на траве. Колеблющиеся тени кустов падали на Хуану. Она не сводила глаз с его лица, с черных кудрявых волос, густых своевольных бровей, жестоких каменных глаз. Затем Атила резким движением привлек ее к себе, и Хуана почувствовала возле уха его шевелящиеся губы:
– С завтрашнего дня нам больше не нужно будет пробираться сюда тайком, словно мы отверженные… Я поведу тебя на танцы в «Олива», как другие. Или в кегельбан. У меня будут деньги, и ты сможешь пойти со мной, куда тебе захочется.
Его голос звучал хрипло, он задыхался, как всегда, когда был взволнован, и она, опустив веки, молча слушала, прижавшись к нему всем телом.
– Мне надоело скитаться, словно я Хуан Никто, в то время как всякие ничтожества щеголяют в накрахмаленных воротничках и разъезжают в автомобилях. Надоело проходить мимо, когда я встречаю тебя на улице. Надоело. Надоело.
– О Атила, – сказала она наконец. – Ты снова пойдешь работать? Ты виделся с хозяином гаража?
Но он, казалось, не слышал вопроса и, не отвечая, только гладил ее волосы.
– С этим покончено. Тебе не придется больше стыдиться меня, как в тот раз, когда мы встретились на площади… Иисус, я бы стер в порошок того кривляку, который тебя провожал!.. Да он хлюпик рядом со мной, зато появляться с ним вполне пристойно, оттого что в семье у него водятся денежки… Завтра я буду таким же, как он. Смогу гулять с тобой, где захочу.
Она снова спросила:
– Но каким образом, Атила? Ты нашел работу?
Он еще раз поцеловал ее в губы, делая вид, что не слышит вопроса.
* * *Салон доньи Кармен был тесноват для вечеринок. Когда пришла Эльвира, большинство дам хунты уже разместилось в неудобных плюшевых креслах, образовав кружок возле хозяйки дома. Другие, собравшись небольшими группками, болтали, сидя в углу на диванчике и креслах или на софе, втиснутой между кадок с пальмами.
– Эльвира, милая, мы уж думали, ты не придешь! Еще немного и осталась бы без суфле.
– Это я виновата, – поспешно сказала Флора. – Когда она пришла ко мне, минуло только половина десятого, но я еще не была готова и заставила ее ждать больше сорока пяти минут.
– Об этом не трудно догадаться, милочка, – воскликнула Магдалена. – Ты похожа на неаполитанскую королеву.
Она поспешно отправила в рот кусок фруктового торта и пощупала ткань ее юбки пальцами, унизанными драгоценностями.
– Ты позволишь?
– Я купила материю у Дике, но раскроила ее сама, по выкройке сестры.
– Дорогая, это прелесть что такое… Настоящее чудо…
– По-моему, немножко ярко… Разве что для лета…
– Что ты, дурочка. Я еще никогда не видела тебя такой воздушной!.. Ты, как говорится, настоящий розанчик!..
– Фу, зачем преувеличивать!.. Наверно, я кажусь уродиной!.. Я все сомневалась, надевать ли это платье, боялась, что меня засмеют на улице.
– Плутовка, ты одержишь немало побед! В таком платье и с твоей новой прической ты смело можешь сбавить себе десять лет.
– Нет-нет, не смейтесь надо мной!.. Со мной покончено!.. Мне пора на свалку!..
– На свалку? – воскликнула Мария-Луиса. – Многие двадцатилетние девушки хотели бы иметь такую грациозную походку, как у тебя. – Она повернулась к донье Кармен и подмигнула ей. – Разве не правда?
– Конечно… Как раз на днях мы с матерью говорили о тебе. «На малютке Флоре, – сказала она мне, – годы не оставляют следа… Никогда еще я не видела ее такой молодой и красивой».
– Ой-ой-ой, я ухожу! Вы насмехаетесь надо мной. Смотрите: я стала красная, как помидор.
– Видишь, какая ты упрямица! – воскликнула Эльвира. – Не говорила ли я тебе то же самое, когда мы выходили из дому? – Она с улыбкой повернулась к остальным. – Если бы я не вмешалась, она сняла бы это платье и надела другое.
Дамы из хунты шумно запротестовали. Затем донья Кармен позвонила в колокольчик, и прислуга внесла поднос с пирожными.
– Разбирайте их поскорее, – сказала донья Кармен, отодвигая свой стул, чтобы расширить круг. – Сейчас подадут суфле.
Эльвира взяла полдюжины пирожных и принялась их уничтожать одно за другим. Слойки она поглощала молниеносно, каждую в один прием. В лионских пирожках она предварительно съедала начинку, ловко вылизывая языком сливочный или шоколадный крем.
– Я так ослабела, просто еле жива, – извинилась она с набитым ртом. – Я вышла из дома в три часа и с тех пор все время на ногах.
– Ты не забыла зайти к Консуэло? – спросила Магдалена.
– Нет, но ее не было дома. Меня принял ее племянник, тот, которого удостоили «дополнительной награды».
– А сеньора Ровира?
– Она обещала прийти. Я перехватила ее по дороге на станцию. Она собиралась в Барселону, к матери.
– Да ну! – сказала Мария-Луиса. – А я и не знала, что донья Тереса уже ходит.
– Да, в прошлом месяце ей сняли гипс с ноги.
На маленьком подносе лежали остатки фруктового торта. Донья Кармен передала Эльвире кусок с толстым слоем варенья.
– Знаете, к кому я еще зашла? – спросила Эльвира, пользуясь паузой. – К Элисе, жене этого сумасшедшего художника.
Сознавая, какой интерес вызвало ее сообщение, Эльвира с достоинством, не спеша надкусила торт.
– Мне давно хотелось попасть к ним домой… Я слыхала такие странные вещи… И вот, направляясь по Буэнайре к Консуэло, я сказала себе: «Была не была!.. Поднимусь-ка я к ним!»
– И зашла? =– воскликнула пораженная Анхела.
– Да, не могла устоять перед искушением. Я хотела знать, правда ли то, что говорят… Позавчера в лавке рассказывали, что они на краю пропасти… Никто больше не хочет верить им в долг…
– А под каким предлогом ты туда явилась?
– Чтобы пригласить Элису на открытие Отеческого приюта.
– Ну и что? – спросила Мария-Луиса, блестя глазами. – Тебе удалось увидеть квартиру?
– Конечно. Там было пусто, никакой мебели, стены закопченные, как будто в комнате разводили костер.
– Невероятно.
– Умереть мне на этом месте, если я сочинила хоть полслова… Даже обеденного стола нет, говорю тебе…
– А Ута? Он был дома?
– Нет, его я не видела. Элиса сказала, что вот уже неделя, как он в Мадриде.
– Выдумки. Вернее всего, он дома, просто не смеет показаться на глаза.
– Поди узнай. Хозяин лавки говорит, что они должны деньги половине Лас Кальдаса.
– Бывают же такие люди, просто непонятно, как это им еще разрешают свободно ходить по улицам.
– Если бы это от меня зависело, я бы упрятала их в тюрьму…
– Разве это не позор…
– Да что там позор – это бич.
– Правильно – бич.
Наступила долгая пауза. Сеньориты, сидевшие в углу на диванчике и креслах, тоже молчали, жадно высасывая из вафельных трубочек красную массу суфле; время от времени они отнимали трубочки от губ, чтобы перевести дыхание, и, улыбнувшись друг другу, с легким вздохом возвращались к своему увлекательному занятию.
