Хуан Гойтисоло - Цирк
Вероятно, она ожидала вежливого протеста, но они и не подумали опровергать ее слова.
– Я целый день твержу, что скучаю, как устрица в своей раковине, потому что в этом дрянном городишке нет даже кинотеатров. И вот, когда наконец представляется случай развлечься, я должна сидеть дома, потому что никто не хочет пойти со мной.
– Пойдем завтра, жена, – сказал папа, прислушиваясь к информационному бюллетеню.
– Да, но завтра картина с Монтгомери Клифтом уже не будет идти. Завтра премьера «Священной туники».
– Ну, так позвони маме Монтсе, – сказала Викки, – Она, кажется, собиралась в «Гайярре».
– Да? – воскликнула мать, поднося ко рту крошечный кусочек мяса. – Сейчас я ей позвоню. – Она ребячливо повернулась к папе. – Ты слышал, Франсиско?
– Да, деточка.
– Ты меня отпустишь в кино с мамой Монтсе?
– Пожалуйста… Я слушаю новости.
– Хорошо, хорошо… Не буду тебя отрывать. – Она сделала движение, чтобы подняться со своего места, но передумала. – Так, значит, сегодня я пойду с сеньорой Кано, а завтра с тобой, Викки.
– Я не смогу, мама… Я приглашена завтра вечером на surprise-party в дом Лопесов.
– Ах да, конечно, я и забыла. Какая у меня ужасная память!.. – Она отпила глоточек воды и спросила: – А Хуана? Она идет с тобой?
– Хуана занята другими делами, – колко сказала Викки.
Та бросила на нее яростный взгляд.
– Другими делами? – спросила мама. – Какими другими делами?
– Не знаю, – ответила Викки, принимая таинственный вид. – Спроси у нее самой.
– Викки говорит глупости, – сухо сказала Хуана.
– Лучше говорить их, чем делать.
Мать удивленно глядела на обеих: было видно, что она ничего не понимает.
– Словом, – вздохнула она, – кто пойдет со мной в кино?
Панчо положил вилку на тарелку и вытер рот рукавом.
– Может, я пойду, – сказал он. – Жавишит от того, какая картина.
– Я не смогу пойти с тобой, – поспешила вставить Хуана.
– Ешли это картина ш выштрелами и там ешть убийштва и налеты, я пойду… Но ешли она из этих шкучных, когда никто никого не убивает…
– Хорошо, пойду с вашим отцом, – сказала мама сдаваясь.
Услышав, что говорят о нем, папа словно очнулся от забытья. По радио только что закончилась передача последних известий.
– В Памплоне, – объяснил он, старательно поправляя очки, – построили храм высотой в пятьдесят метров менее чем за восемьдесят пять дней…
Сообразив, что его никто не слушает, он запнулся и молча принялся за тушеное мясо с картошкой.
* * *«Мы с Сантьяго вернемся в восемь. Раз ты простужена, полагаю, тебе не придет в голову выйти прогуляться…» Она знала, что сестра ждет ее, чтобы затопить камин, но все не решалась войти. В атмосфере показного семейного счастья она чувствовала себя больной. Сама не зная почему, Селия невольно вспоминала праздники в монастырском пансионе: как и монахини, ее сестра считала, что обязана смеяться, но веселье это было слишком шумным, чтобы быть искренним. Матильде полагала, что владеет ключом к Истине, поскольку прочно бросила якорь в ее гавани. «Выходи замуж. В твоем возрасте женщина не должна жить одна. Посмотри на меня: с тех пор, как у меня Сантьяго, я стала другим человеком». Она действительно стала другим человеком: прибавила двадцать кило, возилась с кашей и пеленками, и ее сходство с прежней Матильде было просто совпадением. Окруженная Сантьяго и детьми, она повторяла: «Посмотри, как мы счастливы. Тебе нужно только последовать нашему примеру». Она не понимала, что такая настойчивость приводит к прямо противоположным результатам. К тому же, если считать этот брак идеальным, Селии надо благодарить бога за то, что она осталась незамужней. И Сантьяго и Матильде имели врожденную склонность легко впадать в детство, но, когда у них появились малыши, эта склонность стала настоящим бедствием. Они сами превратились в младенцев и болтали друг с другом на ломаном языке, пересыпая свою речь смехотворными детскими словечками, словно не они учили говорить Артуро, а ребенок учил говорить их. Этот спектакль разыгрывался с утра до вечера и выводил Селию из себя.
Но Матильде, казалось, не замечала этого и, чтобы избежать всяких споров, самодовольно поучала сестру: «Ты очень возбуждена, Селия. Ты мало ешь и плохо спишь. Я на твоем месте постаралась бы изменить образ жизни». Выражение «изменить образ жизни» несколько недель назад сменило в ее лексиконе слова «выйти замуж». Селия должна изменить образ жизни, или она кончит неврастенией. Женщина двадцати шести лет, к тому же хорошенькая, не может вечно довольствоваться заработком учительницы. Работа, конечно, позволяет чувствовать себя независимой, но независимость, когда речь идет о женщине, – бессмысленная свобода, пустой звук. «Мы, женщины, не можем жить одни. Мы нуждаемся в опоре. Ты не замужем и не можешь себе представить, как изменилась моя жизнь с тех пор, как я вышла за Сантьяго». О чем бы она ни говорила, пластинка всегда кончалась одним и тем же, и Селии оставалось либо терпеть, либо уходить из дому. С некоторого времени она стала обедать в ресторане, а дома говорила, что ей нужно подготовиться к какому-нибудь уроку. Побродив по окрестным холмам, она возвращалась только к ужину. Но Матильде в конце концов узнала об этом и прочитала ей нравоучение: «Будь осторожна. Кругом столько мошенников. И потом я не уверена, что это выглядит вполне прилично». Конечно же, сестра не понимала или притворялась, что не понимает, почему Селия бежит из дому, и относила эти непредвиденные отлучки за счет ее чудачеств. Все, что Селия делала, казалось сестре бессмысленным и безрассудным. Проводить вечера с Утой, например, было нелепостью, которая не укладывалась у нее в голове: «Не знаю, какой интерес может представлять для тебя человек без определенных занятий и доходов, к тому же еще полоумный». Если даже Селия и пыталась объяснить, что Ута ей нравится потому, что он не такой, как другие, потому, что все, что он делает и говорит, отмечено печатью своеобразия, слова в защиту его не имели успеха, ибо когда речь заходила о каком-нибудь из его оригинальных поступков, Матильде неизбежно находила этот поступок достойным порицания: «По правде говоря, милочка, я не знаю, что хорошего ты находишь в том, что кто-то топором рубит стулья и топит ими печь, вместо того чтобы топить дровами, как все люди». Нет, ее сестра не способна была понять человека, который не платит по счету в баре, но зато дарит по песете всем детям, приходящим к нему в гости. Ее здравый смысл восставал против того, что она называла «отсутствием критерия». Праздная, самодовольная, она считала себя реалисткой, потому что продала жизнь за чечевичную похлебку. Принять выгодное предложение, выйти замуж и наводнить мир детьми было для нее логичным, достойным и правильным. Поддерживать безрассудные знакомства, жить одной и гулять по холмам было, наоборот, вредно, опасно, нездорово. «Ты не думай, что я говорю тебе это лишь бы что-то сказать. Мы с Сантьяго очень беспокоимся». Само собой разумеется, Селия никогда не говорила с ней об Атиле. Представив себе, какое было бы выражение лица у Матильде, если бы она узнала о нем, Селия невольно рассмеялась. Она в это время шла по улице и сделала над собой усилие, чтобы сдержаться. Если бы ее увидел кто-нибудь из знакомых, он наверняка решил бы, что она не в своем уме, и чего доброго вздумал бы рассказать об этом Матильде. Овладев собой, она зашагала по улице Буэнайре и поднялась по лестнице дома номер 15.
– Ута в отъезде с пятницы, – сказала Элиса, проведя ее в столовую. – Он уехал в Мадрид повидаться с адвокатом. Мой свекор по-прежнему не дает нам ни гроша, и мы решили возбудить против него дело.
– То-то мне казалось, что последнее время его нигде не видно… Сегодня я заходила в «Убежище» и «Марисель». Меня удивило, что его там не было.
– Как раз сегодня ко мне приходили из «Убежища». Хотели получить долг, можешь себе представить. – Элиса кротко улыбнулась. – Я сказала им, что они могут забрать все, что хотят.
– Теперь припоминаю: кажется, Элпидио говорил о нем, когда я вошла. Впрочем, не знаю… Не уверена.
– О, это весьма вероятно! Когда надо взимать долги, он – настоящий коршун… Ты что-то сказала?
– Нет, ничего.
– Надеюсь, Уте удастся вытянуть что-нибудь у отца. Если же нет, дитя мое…
– А где Лус-Дивина?
– Она пошла вместе с соседской девочкой повидать подруг… Бедняжка так волнуется: завтра она устраивает вечеринку.
– Ах, да, несколько дней назад она мне говорила в школе. Кстати, одна из ее подруг сказала, что мать не разрешает ей идти.
– Не разрешает? – простодушно удивилась Элиса. – Почему же?
– Можешь себе представить, из-за Уты…
– Какой вздор! Не понимаю, причем тут девочка…
– Я тоже не понимаю. Глупость людская, что ты хочешь!
Они сели у камина. Потом Элиса вышла сварить кофе. Селия заметила, что исчезли новые стулья.
