Мирча Элиаде - Даян
Итак, если Альбини не приходил, значит, и не придет, подумал он, а вслух громко сказал, чтобы получше записалось:
— Вероятно, распоряжение отменили… Сначала посчитали, что, если разыщут четыре последние странички, получат в руки решение. Но потом испугались, и их можно понять. Та же история, что с последними словами Эйнштейна и с ответом ему Гейзенберга. Если бы мир узнал, началась бы паника, какой человечество еще не ведало. Жить под постоянной угрозой, что нас вот-вот отбросит назад, во вторичный период! Рассудок не выдерживает, начинаются массовые самоубийства, беспримерный разгул преступности. А так, может, оно и лучше: святое неведение! Все познаваемо, кроме будущего. По крайней мере сейчас, на сегодняшний день, — добавил он, горько усмехнувшись. — Итак, вполне вероятно, что досье, составленное Альбини, все экземпляры брошюры, равно как и магнитофонные записи, будут уничтожены. Повторяю: может, это и к лучшему… Хотя, — продолжил он после паузы, — есть же и другое решение: выпустить меня, чтобы я его разыскал. Он должен быть! — вырвался у него крик. — Как же иначе? И не исключено, что даже где-то здесь, в Бухаресте — если не под одной крышей со мной! Никто не понял того, что следовало понять с самого начала: я не более чем посланник. Предтеча. Я открыл конечное уравнение, не более того. Решения, которое защитило бы нас от последствий этого открытия, я не знаю. Господь дал мне гений математика, но не поэта. Я с детства любил поэзию — но чужую. Мне бы поэтический дар — может, тогда я и нашел бы решение…
Он надолго смолк, потом снова заговорил, повернувшись лицом к приоткрытой двери:
— Но это все пустое. Просто вопрос с самого начала был неверно поставлен: они приняли меня за Другого. За того, кто должен прийти, и очень скоро, чтобы мы не скатились, за долю секунды, до уровня рептилий вторичного периода. Разумеется, в конце концов они умертвили бы и его, но, если бы он успел провозгласить решение, его смерть была бы уроком, а не трагедией.
Это моя смерть — трагедия, потому что я не выполнил свою миссию. Посланник, который не сумел передать послание! Нет, с трагедией я преувеличиваю. Вернее будет назвать эту смерть трагикомической. Трагикомедия ошибок и недоразумений…
Он снова надолго умолк, неотрывно глядя на дверь.
— Что-то они никак его не убедят, — твердым голосом возобновил он монолог. — Бьются с ним сегодня с трех часов пополудни — и вот уже смеркается… Сколько раз они ему твердили: «Таков приказ, товарищ доктор. Дело не только в нас, румынах, не в нашей маленькой стране. На карту поставлена судьба всего мира. В игру вступили все великие державы, с Запада до Востока. Если мы не подчинимся приказу, придут они, и результат будет тот же… И, повторяю, речь не идет о преступлении, это просто-напросто эвтаназия. Как и великий Эминеску, наш гениальный математик потерял рассудок. По крайней мере так значится в рапортах вашего отделения, подписанных профессором Маноле Дрэгичем: мозг Константина Оробете неизлечимо болен. В лучшем случае он проведет остаток жизни в специальном приюте для неизлечимо больных, полупарализованный и слабоумный».
Так оно и есть, товарищ доктор, — продолжал он, передохнув. — Правы они, а не вы. И не ваша инъекция умертвит меня. Доза и так уже превысила допустимые пределы. Последний укол, который они скоро убедят вас мне сделать, просто ускорит конец. Конец, который начался давно, как только меня поместили сюда. Доктор Влэдуц, я благодарю вас, что вы начинаете сдаваться. Надеюсь, вам тоже дадут прослушать эту последнюю пленку, прежде чем уничтожить ее вместе со всеми остальными, и вы увидите, как я вам признателен…
А теперь пора ставить точку. Раз я не сумел передать послание — единственное, на что я был годен, — мне больше нечего добавить. Я сирота, у меня нет семьи, нет друзей. Если сможете, передайте мой привет профессору Доробанцу и скажите ему, что он был прав, он поймет, о чем я говорю. И последнее, последнее, — прибавил он скороговоркой, бледнея, потому что услышал шаги в коридоре. — Попросите господина декана восстановить на факультете моих коллег, Думитреску и Добридора. Заверьте его, что они ни в чем не виноваты. Прошу вас, умоляю! Они не виноваты! Они не ведали…
Он устало склонил голову на подушку и минуту спустя услышал голос доктора Влэдуца, обращавшегося к кому-то, кто остался на пороге:
— Спит. Он очень крепко спит.
IX
Счастливый, он спускался по санаторской лестнице, хотя ему казалось, что спускается он слишком долго и что, сколько бы этажей ни было у этого легендарного здания, все равно ему пора бы уже очутиться внизу, в саду или на улице.
— Я бы предпочел сад, — прошептал он. — В этот час там никого нет. И стоит Купальская ночь. Даже в центре столицы она та же, какой была изначально: лесная, волшебная, ночь духов…
Он очнулся в саду, на скамейке, и, не поворачивая головы, почувствовал, что старик сел рядом с ним.
— Вы были правы, маэстро, — сказал он. — Я должен был вернуться… Хотя бы для того, чтобы удостоверить подлинность истории про комнату с приоткрытой дверью.
— Только для этого, Даян? — переспросил старик. — Хотя, — добавил он, улыбнувшись, — пожалуй, больше нет оснований называть тебя Даяном. У тебя снова здоровы оба глаза, как от рожденья…
— Правда? — Он обернулся к старику. — Я даже не заметил…
— И все же я как звал, так и буду звать тебя Даяном… Ты ведь догадываешься, зачем я пришел?
— Боюсь, что да, — с горечью улыбнулся Оробете.
— Только один вопрос, единственный, на который я сам не могу ответить. Ты знаешь о чем… Теперь, когда ты вывел конечное уравнение и, к счастью для меня (видишь, я эгоист, но неужели я не имею права, как обычные смертные?..), к счастью для меня, еще не найдено спасения от его последствий, я спрашиваю тебя: та надежда, которую я возлагал на пророчества ацтекских визионеров…
— Тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год, — кивнул Оробете.
— Да. Это пророчество — оно исполнится или мне снова ждать? Снова и снова ждать?
Оробете посмотрел на него с бесконечной печалью. Старик покачал головой, улыбнулся.
— Понимаю, — сказал он, помолчав, — и не ропщу… Но теперь мы должны расстаться, — добавил он, тяжело поднимаясь со скамейки. — Ты знаешь дорогу?
— Знаю, — прошептал Оробете. — Знаю и место. Это недалеко…
Палм-Бич — Чикаго,
декабрь 1979 — январь 1980 г.
Примечания
1
С отличием (лат.).
2
Верные любви (итал.).
3
«О верных любви» (старофранц.).
4
Образец «тайного языка».
5
Мадонна Мудрость (итал.).
6
Перефразированное название сказки Михаила Эминеску «Прекрасный витязь, дар слезы».
7
Ставки сделаны (франц.).
8
Одним из первых последствий было бы… (франц.)
