Мирча Элиаде - Даян
— Пациент утверждает, что якобы слышал все, что обсуждалось утром в моем кабинете.
— Знаю, — кивнул Альбини. — Я был уже за дверью, когда речь зашла об этом. Отложим на потом сию загадку. Пока что я решил задачу с часовней на еврейском кладбище.
— Ну, вот видите — обрадовался Оробете. — Я же с самого начала сказал вам, что понятия не имею…
— Итак, — перебил его Альбини, — ты вошел туда вместе со стариком, который тебя сопровождал. Доказательство тому — найденная там книга Пушкина. Но вы пробыли там недолго. В любом случае — не более получаса.
— Как же вы это установили? — чрезвычайно довольный, спросил Оробете.
Альбини пронзительно, чуть ли не с укоризной взглянул на него, но сумел улыбнуться и продолжал доверительным тоном:
— Наш агент, который стоял, плотно прижавшись к двери, признался, что был момент, когда безотлагательная физиологическая нужда заставила его несколько отдалиться от часовни в направлении кустов. Вероятно, в эти несколько минут вы и покинули часовню. Впрочем, — добавил он, видя, что Оробете смотрит на него как очарованный и в то же время весело, будто его разбирает смех, — впрочем, трое свидетелей, которые живут поблизости, припомнили, что видели вас обоих, когда вы выходили с кладбища и направлялись к Монументу Волонтерам. Вероятно, вы вошли в один из близлежащих домов — в который, мы узнаем — и оставались там оба, а может быть, ты один, три дня и три ночи… В конечном итоге ничего сверхъестественного. «Тайна» улетучилась.
— Гордиево познание, — заметил Оробете.
— Совершенно верно, — согласился Альбини. — Лучшее средство от чудес — это пренебречь ими и поискать самое простое объяснение, самое terre-a-terre, как говорят французы.
— В нашем случае физиологическая нужда. И тогда все остальные проблемы решаются сами собой.
Альбини взглядом спросил у профессора, можно ли приступить к главному.
— Ну, положим, не все. — Его голос приобрел суровые нотки. — Кое-какие загадки остались. К примеру, я хотел спросить тебя, что ты знаешь — или что ты думаешь — об этом вот документе.
Он достал из портфеля брошюру и протянул юноше. Бросив взгляд на заголовок, тот покраснел.
— Constantin Orobete. «Quelques observations sur le theoreme de Godel». Когда она вышла? — спросил он сдавленно. — И кто ее напечатал?
— Это-то я и хотел у тебя узнать, — сказал Альбини. — И если ты прочтешь выходные данные внизу страницы…
— Bulletin de l'Academie des Science de la Republique Socialiste de Roumanie, — прочел Оробете, все так же волнуясь, — N.S., tome XXIII, fasc. 2, mai-juin 1973. Тысяча девятьсот семьдесят третий? — испуганно повторил он, переводя взгляд на Альбини.
— Очень рад, что ты тоже заметил эту, скажем так, оплошность. Как тебе прекрасно известно, сейчас семидесятый год, и, если помнишь — ты ведь регулярно его получаешь, — последний номер бюллетеня вышел несколько месяцев назад: том двадцатый, выпуск пятый.
Оробете улыбнулся блаженной улыбкой и рассеянно потер лоб.
— Это чья-то шутка, — сказал он. — Кто-то шутки ради напечатал мою работу, не поставив меня в известность.
Он осекся, прочтя первые строчки, и судорожно перелистнул несколько страниц.
— Но это вовсе не моя докторская, — прошептал он. — Только название совпадает.
— То же мне сказал и товарищ Доробанцу, — подхватил Альбини.
— И это не та теорема, которая занимает меня последнее время. Если позволите, я прочитаю, разберусь, в чем тут дело.
Альбини снова вопросительно взглянул на профессора.
— Пожалуйста, — разрешил тот. — Вы даже сделаете нам одолжение.
Оробете стал жадно читать, и его лицо временами освещалось странным сиянием. После первых двух страниц у него задрожали руки.
— Значит, я решил конечное уравнение, — прошептал он глухо. — Но когда?.. Когда мы с вами познакомились в кабинете господина декана, я знал, что решу его, но понятия не имел как. И вот здесь, — он поднял брошюру и ткнул пальцем в страницу, покрытую математическими знаками, — самое простое и самое красивое, самое элегантное решение, которое может породить человеческий разум. Где вы это взяли? — живо спросил он Альбини.
— Тут нет никакого секрета. Брошюру получили все наши математики, но только сегодня утром, а значит, много позже, чем крупные математики всего мира.
— Возможно, ее привез в страну наш сегодняшний гость, — предположил профессор.
— Вполне возможно. Тем более что все доставлены по почте в конвертах румынского производства и с румынскими марками. На штампе стоит: «Бухарест, семнадцатое июня тысяча девятьсот семидесятого года».
— Значит, еще три дня, — произнес Оробете с меланхолической улыбкой.
Альбини взглянул с удивлением.
— То есть? Что ты хочешь этим сказать?
— Если их отправили вчера, значит, сегодня — восемнадцатое июня. Три дня до летнего солнцестояния, до Купальской ночи, — проговорил Оробете, не глядя на него. — И ровно двенадцать лет с того момента, как я дочитал последнюю страницу «Вечного жида» в полутемном амбаре… Это было до несчастного случая. Я тогда читал быстрее. Двумя-то глазами…
Альбини снова переглянулся с профессором, сказал:
— Итак, все экземпляры отправлены из Бухареста. Завтра мы узнаем, распространены ли они по стране, в Клуже, Яссах и других университетских центрах. И проверим, откуда отправлены.
Оробете перевернул страницу и полностью ушел в формулы.
— Сенсация за сенсацией, — шептал он, — и понимать все труднее. Аксиомы — мои, и анализ разворачивается так, как я и чувствовал сначала, как только открыл двойственность теории Гёделя. Но при этом столько нового…
— Только не для тебя нового, — вклинился Альбини. — Если хочешь знать, только теперь, имея на руках эту брошюру, математики, с которыми я консультировался, смогли разобрать часть твоих физико-математических выкладок, зарегистрированных магнитофоном, пока ты спал.
— После правдивых прививок, — с улыбкой уточнил Оробете.
— Именно. И это означает, что ты уже знал содержание «Quelques observations…»
— Это не первое научное открытие, сделанное во сне, — заметил Оробете.
— Но что еще интереснее, — продолжал Альбини, — и это уже настоящий курьез: у твоей «записки» нет конца. Взгляни еще раз на выходные данные: Bulletin и так далее, страницы триста двадцать пять — триста сорок один. А теперь загляни в конец. Последняя страница — триста тридцать семь. Четыре страницы, выходит, отсутствуют.
Оробете проверил и побледнел.
— Ив самом деле… И это не ошибка в нумерации, потому что последняя фраза не окончена: «Une des premieres consequences serait…»[8] Что бы это могло значить? Как это получилось?
Альбини впился в него глазами, потом перевел взгляд на профессора, улыбнулся.
— Если ты посмотришь внимательно, то увидишь, что последние четыре странички, то есть два листка, вырваны.
Оробете рассеянно провел пальцами по корешку брошюры.
— Я подумал было, — продолжал Альбини, — что мне попался негодный экземпляр. Кто-то в типографии или где-то еще случайно вырвал два листка. Но я обзвонил всех, кто получил «Записку» сегодня утром, и все в один голос заявляют, что и у них два последних листка вырваны.
— Вот почему наш сегодняшний гость во что бы то ни стало хотел… — начал было профессор.
— Именно, — перебил его Альбини. — Все до единого экземпляра, которые к нему попали, были без концовки.
Оробете приложил ладонь ко лбу.
— Но тогда?.. — прошептал он и безвольно откинулся на подушку. Альбини еще раз переглянулся с профессором и разочарованно встал.
— Тогда, по мнению специалистов, его нельзя пустить в ход, это уравнение. Оно не доделано.
Профессор нагнулся над постелью.
— Не думаю, что больной вас слышит. Он уснул…
VIII
Он давно чувствовал чье-то чужое присутствие в комнате и наконец усилием воли проснулся. У его постели, в ногах, стояла какая-то женщина с грустным взглядом.
— Мама, — прошептал он, приподнимая голову с подушки. — Не бойся, они меня не убьют!
Женщина глядела на него неотрывно и молчала.
— Не бойся, родная, — повторил он, протягивая к ней руки. — Меня не убьют…
Легкая улыбка чуть тронула лицо женщины.
— Ты очень изменилась с тех пор, как ушла, — сказал он. — И все-таки это ты. Мама.
От улыбки лицо женщины неуловимо менялось. Оробете прикрыл глаз правой рукой и смолк, трудно дыша. Потом решился и резко отнял руку. Женщина неподвижно стояла на том же месте, глядя на него с любовью и жалостью. Да, с жалостью, понял Оробете, заметив тихие слезы на ее щеках.
— Не надо, не бойся, — повторил он в смятении. — Я же сказал, меня не убьют… — Он провел рукой по лицу. — Но как ты изменилась! Ты похожа на Божью Матерь! На икону Божьей матери из Белой Церкви… Или нет… или нет…
