Коллектив авторов - Любовь по-французски

Она выслушивала его очень серьезно; казалось, что она вместе с ним обдумывала возможность его успехов. Потом она советовала ему надеяться, но ни одним намеком не обмолвилась, на что он может надеяться.

Однажды утром папашу Морана нашли мертвым в его лавочке. Он умер внезапно, от апоплексического удара, распаковывая ящик с кистями и красками. В течение двух недель Фердинанд не заходил в лавочку, не желая беспокоить мать и дочь в их горе.

Когда он возобновил свои посещения, он не нашел никаких перемен. Адель была в трауре, но не оставила своих занятий живописью. Г-жа Моран, как всегда, дремала в своей комнате. Начались привычные беседы об искусстве, мечты о Париже и о славе; молодые люди сближались все теснее. Но ни малейшей вольности, никакого намека на любовь не проскальзывало в этой чисто духовной дружбе.

Как-то вечером Адель, более серьезная, чем обычно, объяснилась наконец откровенно. Ей казалось, что она изучила Фердинанда, и она думала, что пришло время принять окончательное решение.

– Послушайте, – сказала она, пристально глядя на него, – я уже давно собираюсь поговорить с вами об одном проекте… Теперь я самостоятельна. Моя мать не идет в счет. Не обессудьте, я буду совершенно откровенна…

Он уставился на нее с удивлением.

Тогда без тени смущения, с большой простотой она обрисовала ему его положение, напомнила о его постоянных жалобах. Ведь только денег ему не хватает. Он может стать знаменитым через несколько лет, если только у него будут деньги, чтобы уехать в Париж и спокойно работать там.

– Так вот, – заключила она, – позвольте мне помочь вам. Отец оставил мне пять тысяч франков ренты, и я могу ими свободно располагать, так как моя мать имеет отдельное обеспечение и во мне нисколько не нуждается.

Фердинанд стал протестовать. Никогда он не примет такой жертвы! Ведь это равносильно тому, что обобрать ее. Она внимательно посмотрела на него и убедилась, что он действительно ничего не понял.

– Мы поедем в Париж, – вкрадчиво настаивала она, – будущее в наших руках.

И, видя, что он совершенно растерялся, она с улыбкой протянула ему руку и добавила приятельским тоном:

– Согласны ли вы жениться на мне, Фердинанд?.. Это я буду в долгу перед вами, а не вы передо мной – вы ведь знаете, я очень честолюбива. Да, я постоянно мечтаю о славе, и вы завоюете ее для меня.

Он бормотал что-то невнятное, он не мог прийти в себя от этого внезапного предложения. А она, не смущаясь его замешательством, продолжала развивать перед ним свой давно уже созревший план. Потом материнским тоном сказала, что потребует от него только одного: он должен поклясться, что впредь будет хорошо вести себя. Беспутство может погубить его гений. Она дала ему понять, что это ее не останавливает, но что она надеется его исправить.

Фердинанд осознал наконец, какую сделку она ему предлагала: она вносит деньги – он обязан принести славу. Он не только не любил ее, но ему делалось не по себе при одной мысли о необходимости называть ее своей женой. Тем не менее он опустился на колени и пытался благодарить ее, но не нашел ничего лучшего, как пробормотать:

– Вы будете моим добрым ангелом.

Несмотря на явную фальшь его поведения, Адель не выдержала своей холодной позы. Охваченная неподдельным чувством, она заключила его в свои пылкие объятия и стала осыпать поцелуями его лицо – ведь она давно любила его, соблазненная его молодостью и красотой. Долго сдерживаемая страсть прорвалась в ней. Совершенная ею сделка удовлетворяла все ее желания, которые так долго находились под спудом.

Три недели спустя она женила на себе Фердинанда Сурдиса. Он сдался не столько из расчета, сколько по необходимости, – он совершил целый ряд проступков и не знал, как ему выпутаться.

Запас красок и кистей они продали по соседству, в писчебумажный магазинчик.

Г-жа Моран отнеслась совершенно равнодушно к этой свадьбе – она давно привыкла к одиночеству.

Молодая чета сейчас же после венчания уехала в Париж, увозя в сундуке «Прогулку».

Город был взбудоражен такой быстрой развязкой. Девицы Левек утверждали даже, что г-жа Сурдис поспешила в столицу, чтобы там разрешиться от бремени.

Г-жа Сурдис занялась устройством на новом месте. Поселились они на улице Дассас, в мастерской, широкие окна которой выходили в Люксембургский сад.

Так как они обладали весьма скромными средствами, Адель сотворила чудеса для того, чтобы устроиться с комфортом при самых минимальных затратах.

Ей хотелось удержать Фердинанда около себя, заставить его полюбить свою мастерскую.

Первое время жизнь вдвоем в этом огромном Париже была действительно очаровательна.

Зима кончалась. Первые дни марта были восхитительны. Как только Ренекен узнал о прибытии в Париж молодого художника и его жены, он поспешил к ним.

Их брак не удивил его. Обычно он протестовал против браков между художниками – по его мнению, это неизбежно кончалось плохо. Всегда получалось, что какой-нибудь из двух съедал напарника. Фердинанд проглотит Адель, и это к лучшему, потому что юноше совершенно необходимы деньги. Уж лучше жениться на такой малопривлекательной девушке, чем терпеть голод и холод. Трудно преуспеть в живописи, питаясь в грошовых ресторанах.

Когда Ренекен пришел к ним, он увидел «Прогулку» в богатой раме, поставленную на мольберте в центре мастерской.

– А! – весело закричал он. – Вы привезли с собой ваш шедевр!

Он уселся и снова стал расхваливать изысканность тона и остроумное своеобразие замысла. Потом он прямо-таки набросился на Фердинанда:

– Надеюсь, вы пошлете картину в Салон? Я вам ручаюсь за успех. Вы приехали как раз вовремя.

– Я советую ему то же самое, – вставила скромно Адель. – Но он колеблется, ему хотелось бы дебютировать более значительной, более завершенной вещью.

Тогда Ренекен вспылил. Юношеские произведения всегда благословенны. Быть может, никогда уже Фердинанд не найдет такой свежести выражения, не проявит столько наивной дерзости, свойственной лишь начинающим. И нужно быть набитым дураком, чтобы не понимать этого.

Адель улыбалась этой горячности. Бесспорно, ее муж далеко пойдет, он напишет вещи более выдающиеся, но ее радовало, что Ренекен рассеивает странные сомнения, мучившие Фердинанда все последнее время.

Было решено завтра же отправить «Прогулку» в Салон. Срок для представления работ истекал через три дня. О том, что картину примут, не приходилось беспокоиться: ведь Ренекен был одним из членов жюри и пользовался там огромным авторитетом.

В Салоне «Прогулка» имела потрясающий успех. В течение шести недель толпа теснилась перед полотном. Молниеносный успех, подобный успеху Фердинанда, не редкостен в Париже. Случаю угодно было на этот раз увеличить успех Фердинанда благодаря дискуссии, поднятой критиками.

Критиковали Фердинанда не слишком строго: одни придирались к тем именно деталям, которые другие защищали с особой горячностью. В результате «Прогулка» была признана совершенством, и администрация выставки тотчас же предложила за нее шесть тысяч франков.

На «Прогулке» лежал отпечаток известной оригинальности, столь необходимой для привлечения внимания любителей, но оригинальность эта не была чрезмерной и не оскорбляла чувств умеренной публики. В общем, налицо было все, что требуется, – новизна и мастерство. Под влиянием столь счастливого равновесия пресса поторопилась провозгласить появление нового светила.

В то время как муж Адели был так блистательно принят и публикой, и прессой, сама Адель, которая тоже выставила свои тонкие акварели, привезенные из Меркера, не получила никакого признания – ее имя нигде не было упомянуто, ни в прессе, ни в разговорах. Но она не завидовала мужу, ее тщеславие художницы не было оскорблено, ее гордость была вполне удовлетворена успехами ее красавца Фердинанда.

Эта молчаливая женщина, которая все двадцать два года своей жизни как бы плесневела в сырой тени провинциальной площади Меркера, преждевременно пожелтевшая, холодная, таила в себе скрытые страсти, которые вспыхнули теперь с необычайной силой.

Она любила в Фердинанде не только его талант – его золотистая бородка, его розовая кожа, все в нем несказанно прельщало и очаровывало ее; она доходила до отчаянной ревности, страдала, когда он уходил даже ненадолго, выслеживала его, испытывая непрерывный страх, что какая-нибудь женщина может отнять его у нее. Она здраво смотрела на вещи и, глядясь в зеркало, не обманывалась ни насчет своей плотной талии, ни насчет цвета своей кожи, уже приобретавшей свинцовый оттенок, – она сознавала всю неполноценность своего женского обаяния. В их супружество красота была внесена им, а не ею. Ее сердце разрывалось от отчаяния при мысли, что все исходит только от него. Она беспредельно восхищалась им как художником.

Бесконечная признательность переполняла ее существо – ведь она разделяла с ним его успехи, его победы, его славу, она возвышалась вместе с ним, поднималась на недосягаемую высоту. Все грезы ее юности осуществлялись. И всему причиной был он, которого она любила безгранично и как поклонница его таланта, и как мать, и как супруга. В глубине души она тешила свою гордость мыслями о том, что Фердинанд – ее творение и что в конце концов только она – создательница его теперешней славы.