Валентина Немова - Любить всю жизнь лишь одного
Продолжу рассказ о Тоне Мудрецовой.
Подшучивать над "дикаркой" после того, как она продемонстрировала мне свою агрессивность, я, естественно, перестала. Но не молчала, если что-то в ее поведении не нравилось мне. Кстати сказать, она тоже критиковала меня, даже очень охотно, когда я, по ее мнению, этого заслуживала. Мы даже заключили договор: не мириться с недостатками — я - с ее, а она — с моими, помогать друг другу исправлять их, так сказать, совершенствоваться. Но бывают же у людей такие отрицательные черты, указать на которые, не ущемив своего самолюбия, просто невозможно. Когда я замечала в характере подруги такие штрихи, я молча отдалялась от нее. И только убедившись в том, что она дорожит моей дружбой, переживает размолвку и, значит, сумеет правильно понять критику в свой адрес, делала ей выговор.
Семья Мудрецовых состояла в то время из четырех человек. Младшая сестренка Тони была еще малышкой. Их родители, оба, имели высшее образование. Работали мелиораторами на одном предприятии. Мать — техник, отец — инженер. Был, наверное, у него какой-то чин. Зарабатывали они достаточно, чтобы прокормить двух дочерей. Анастасия Петровна (так звали Тонину маму) подрабатывала шитьем. Было у них также и подспорье: сад-огород. Находился он недалеко от места службы Мудрецовых-старших. Земля там была неистощенная, вода под рукой. Урожай каждый год был обильный. Особенно много дарил Мудрецовым этот участок земли помидоров. Снимали их бурыми, привозили домой, рассыпали по полу. Там они и дозревали. Из-за этих самых помидоров мы с Антониной чуть не разругались однажды на всю жизнь.
Я уже говорила, что мы, Русановы, жили бедно. Нас ведь было шестеро, а работал один отец. На хлеб и то не всегда хватало, не говоря уже о фруктах и овощах, которые на рынке стоят очень дорого, а то, что в магазинах продают, не захочешь есть. Правда, картошка у нас всегда была своя. Каждую весну засаживали мы ею по два пая. Все лето то пропалывали, то окучивали. А всю зиму ели вдоволь. Картофель — да. А другие овощи посадить нам было негде. Не было у нас, в отличие от Мудрецовых, своего земельного участка. Тратя много денег на наряды для старшей, рано заневестившейся дочери, родители никак не могли скопить какую-то сумму, необходимую для внесения первого взноса за делянку в шесть соток. Участок под сад и огород мы смогли приобрести лишь тогда, когда Галина, с грехом пополам окончив институт, стала работать и меньше тянуть с родителей.
Обзаведясь сперва одним паем, потом еще одним, родители мои принялись, не покладая рук, обрабатывать землю. Это у них хорошо получалось: они были еще молоды и не утратили навыков, приобретенных в деревне. Вскоре мы встали на ноги, зажили по-человечески. Но это было уже после того, как я окончила школу. А пока училась вместе с Тоней, нам, Русановым, можно было только посочувствовать. К сожалению, до Антонины, выросшей в обеспеченной семье, дошло это с большим опозданием.
Договорились мы однажды готовиться к контрольной работе по математике. У Мудрецовых — не у нас. У них же трехкомнатная квартира, а у нас однокомнатная. Народу много, шуму тоже.
Прихожу я к Тоне, звоню в дверь. Подруга открывает, а войти нет возможности. Весь пол в передней завален овощами. Тут и морковь, и свекла, и репчатый лук. Но в основном томаты. Тоня присела на корточки, расчищает мне дорогу. Я жду, озираюсь по сторонам. Слева от меня спальня родителей и кухня. И та и другая комнаты просто завалены помидорами. Думаю: "Вот повезло мне, сейчас полакомимся. Подруга пригласит меня на кухню, сделает салат для нас обеих. Родителей дома нет, разрешения спрашивать ни у кого не надо". Стою, слюнки глотаю, губы облизываю. Но Антонина проводит меня мимо раскрытой настежь двери кухни. В гостиную. Там тоже красным-красно. А дальше — комната девочек. Картина так же самая — царство томатов. Садимся за стол. Я все еще надеюсь, что мне дадут попробовать хотя бы несколько помидорчиков от нового урожая. Ведь не обязательно есть за кухонным столом, можно и за письменным. Было бы что. Но Мудрецовой невдомек, какие мысли копошатся у меня в голове. О чем я думаю, ее совсем не интересует. Она так держится, как будто мы находимся с нею в пустой комнате, где даже мебели нет, только мы вдвоем: я и она. А уж об овощах, валяющихся и на столе, и под столом и говорить нечего. Может быть, они ей кажутся несъедобными красными шариками? Вполне.
В общем, не предлагает она мне угоститься. Возможно, если бы я сказала "дай", она ответила бы "на". Но я не хочу ей уступить. У нас, у бедных, есть собственная гордость. Мы, Русановы, небогатые, но и не нищие, не попрошайки. Не потчуешь, не надо. Как-нибудь проживем и без твоих подачек, не умрем с голоду. И не ударим в грязь лицом. А вот ты, милая моя подруга, в моих глазах сегодня очень низко пала. Так рассуждая, решаю я один пример за другим. Все у меня с ответом сходится. Антонина тоже справляется с каждым примером, с каждой задачей. Только одну не смогла решить — ту, которую подбросила ей жизнь: не догадалась поделиться с девчонкой из бедной семьи, которая еле-еле сводит концы с концами, тем, чем богата сама. Вот уж поистине сытый голодного не разумеет…
Я ушла ни в чем ее не упрекнув. Укорить — значило бы попросить. Этого я себе не могла позволить… И на другой день, когда мы с нею встретились в школе, я ей опять ничего не сказала, не напомнила о вчерашнем. Просто снова стала от нее отдаляться. А она? Не понимая, в чем дело, переживать. Трудно было мне с нею дружить, очень трудно. Хотелось просто послать ее к чертям. Я, порвав с нею, ничего бы, как мне кажется, не потеряла. И без нее у меня было подруг, хоть отбавляй.
Но Тоня… Она уже успела внушить мне, что, кроме Юли Русановой, у нее никого нет, что она нуждается во мне. А как оттолкнуть человека, привязавшегося к тебе? Для этого, наверное, нужно быть бессердечным. Но я такой не была. Короче, не решилась я дать ей от ворот поворот. Негодовала в душе страшно, однако выхода возмущению своему не дала. И вообще не знала, что мне с нею дальше делать. Ведь я должна была, согласно нашему уговору помогать подруге исправляться, высказать ей свое осуждение. Но я не была уверена, что она правильно меня поймет. У меня язык не поворачивался говорить с нею на эту щекотливую тему. И не могла я выяснить, что она проявила по отношению ко мне — черствость или жадность? Или просто умышленно унизила меня?
Не помню я уже, как долго играла я с ней в молчанку. Наконец, снова разозлившись на нее за что-то, я выплеснула ей в лицо все, что о ней думала. Она горячо извинялась передо мной. А я, слушая ее извинения, заливалась краской стыда. Наверное, именно после этого разговора стали мы с Антониной по-настоящему близкими подругами.
А может быть, мне это только казалось, что мы так близки?
Я очень часто бывала у Мудрецовых дома. Тоня тоже нередко забегала ко мне. Мои и ее родители между собой не общались, если не считать встреч на собраниях в школе. Но против нашей с Антониной дружбы не возражали. Мы обе с нею входили в число лучших учениц в классе, и было бы просто нелепо настраивать нас друг против друга.
В девятом классе, увлекшись общественной работой, я стала хуже учиться, а Тоня ушла вперед. Меня это не очень тревожило. Я считала, что, кроме отличных отметок, есть в жизни старшеклассников и другие ценности (кто-то внушил мне эту здравую мысль). И на достижения подруги смотрела спокойно, без зависти. Это тоже способствовало укреплению нашей дружбы.
- * * *
Когда я пришла в Тонин восьмой класс, то сразу же поразилась, как странно ведут себя ребята. Они показались мне вялыми, скучными, сонными, точно мухи весной. Они, я имею ввиду девочек, не понимали даже, как это здорово учиться вместе с мальчишками. Как хорошо, когда рядом нет "воображуль", дочерей больших начальников города (до переезда на новую квартиру я училась с этими девицами в одной школе). Они живут в престижном, элитном поселке, в двух- и трехэтажных коттеджах и с презрением, возможно показным, смотрят на детей из простых семей и даже из семей интеллигенции. Когда я перестала их видеть каждый день, ощущать на себе их недружелюбные взгляды, меня охватило чувство радостной раскованности. Тут же оно передалось моим новым соученикам. И класс зашевелился. Администрация быстро подметила мои организаторские способности и стала содействовать тому, чтобы меня выбирали во все ученические и комсомольские комитеты. Я не стала этому противиться. Одно мне в смешанной школе не нравилось: преподавательский состав. Для мужской и женской школ, которые посещали дети высокого начальства, подбирали лучших учителей. А той школе, куда я перешла из женской после переселения на новую квартиру, доставалось то, что оставалось после такого распределения. Особенно не понравилась мне Полина Андреевна, которая вела литературу и русский язык.
— Разве таким должен быть словесник? — с возмущением спрашивала я себя и своих новых приятельниц. — Вот в 74-й школе литератор так литератор!
