Сущность - Фрэнк де Фелитта
Шнайдерман полагал, что она побежала домой, руководствуясь каким-то подсознательным инстинктом, – в поисках ориентира реальности, который в ее случае мог храниться только в семье. Шнайдерман попытался представить, как она входит в этот дом. В здание, которое перестало быть ее домом, лишенное картин на стенах, полотенец на вешалках – всего, что могло бы дать Карлотте хоть какой-то ключ к пониманию того, кем она была. Там осталась лишь оболочка. Даже дети исчезли. Растерянная, испуганная, под страшным давлением, она взорвалась, как невидимый вулкан.
Приехав рано утром в дом на Кентнер-стрит, Гэри нашел ее на четвереньках в гостиной. Она была обнажена. Невидяще смотрела перед собой широко раскрытыми глазами и очень медленно дышала.
Он накрыл ее своей рубашкой, посадил в машину и помчался обратно в больницу. У нее нашли все признаки изнасилования, но она не могла говорить. В тот же день у нее диагностировали кататонический синдром, а три дня спустя поместили в психиатрическую больницу.
Доктор Вебер и Шнайдерман снова заговорили только через полгода. Но даже тогда напряжение никуда не исчезло. Шнайдерман написал ему письмо с извинениями.
Моя юность вынудила меня принять меры, которые тогда казались уместными. Я руководствовался не столько медицинскими соображениями, сколько глубокими чувствами, и теперь я понимаю, что к ним примешивались и другие мотивы. Разумеется, вы имеете полное право прекратить общение со мной. Но уверяю вас, мной движет лишь стремление выполнять торжественную клятву, которую я дал, когда ушел из Университета Западного побережья.
Шнайдерман не вернулся на восток. Он возглавил отделение государственной психиатрической больницы недалеко от Санта-Барбары. Однажды он получил короткую записку из Лос-Анджелеса.
Мой дорогой Гэри, прошу простить мое молчание. То была реакция старика, который забыл страсти и ошибки своей юности. Вы согласитесь встретиться со мной в Лос-Анджелесе? Пожалуйста, дайте мне знать.
Она была подписана доктором Вебером.
Однако через три недели доктор Вебер скончался от инсульта. Шнайдерман не пришел на похороны, потому что не смог взять отгул из-за обязанностей на работе. Он вспомнил о фотографии доктора Вебера из школьного ежегодника, нашел ее, увеличил, вставил в рамку и повесил на стену за своим столом. Однажды днем он посмотрел на нее и задумался, возможно ли найти выход из жизненных лабиринтов, и почувствовал, как по щекам текут слезы.
В течение дня Шнайдерман присматривал за отделением и помогал другим. В больнице не хватало персонала. Многим пациентам так и не поставили правильный диагноз, и Шнайдерман боролся с законодательным собранием штата за финансовую помощь и официальную реформу. Также ему на удивление быстро удалось повысить уровень безопасности. Во всей Южной Калифорнии только в его отделениях за два квартала этого года не было зарегистрировано ни одного случая изнасилования, избиения или попытки самоубийства.
Многие медсестры и персонал задавались вопросом, зачем такому блестящему молодому врачу работать в государственном учреждении.
Шнайдерман тихо постучал и открыл дверь.
– Доброе утро, Карлотта, – мягко поздоровался он.
– О, доброе утро, Гэри, – ответила она, скромно запахивая халат у горла.
На ее лице появились маленькие морщинки – вокруг глаз и в уголках губ. Но в нем чувствовалась жизненная сила. Та самая звериная, но умеренная грация. Именно это лицо тысячу раз всплывало в его снах.
– Я слышал, ты плохо спишь, – сказал он.
– Ну да, – призналась она. – Снотворное оказалось слишком слабым.
– Я пытаюсь снять тебя со снотворных, Карлотта.
– Мне становится страшно… совсем немного.
Шнайдерман улыбнулся. Он посмотрел на нее серыми, искрящимися глазами.
– Я бы хотел встретиться после завтрака, – сказал он. – Можно прогуляться по саду.
– Да. Будет здорово.
Гэри закрыл дверь. Две медсестры ему улыбнулись. Ходили слухи, что у Шнайдермана среди пациентов была любимица. Он был таким собранным, даже резким при нарушении дисциплины и его установок. Но не в палате 114-Б, Карлотты Моран, параноидальной шизофренички, – когда доктор открывал эту дверь, то сразу смягчался, от него исходило какое-то сияние, и он снова становился почти что мальчишкой, полным энтузиазма и чувства юмора.
Шнайдерман быстрым шагом направился в свой кабинет. Группа репортеров пришла осмотреть помещение. Большинство психиатров ненавидели такое вмешательство. Но Шнайдерман приветствовал и даже поощрял. Он хотел, чтобы государственная помощь психически больным людям стала общепринятым фактом.
Перед обедом он встретился с Карлоттой.
– Я получил письмо от твоей матери, – сказал Гэри.
– Да?
– С детьми все в порядке.
– Замечательно, – отозвалась женщина.
Сегодня она казалась рассеянной. Обычно в течение дня она реагировала инстинктивно, как нормальный человек. Только к вечеру она становилась такой – отстраненной, а затем испуганной.
– Ты бы хотела их увидеть? – спросил он.
– Да. Но сначала я хочу поправиться.
– Я могу организовать визит.
Карлотта улыбнулась, прикрывая глаза от жаркого солнца. Трава была зеленой, ее поливали ряды ленивых опрыскивателей. Рядом под присмотром играли дети, их смех звучал ясно и тепло.
– Возможно, скоро, – ответила Карлотта.
Шнайдерман изучал лицо, к которому никогда не прикасался, шею, которую никогда не целовал. И все же, в некотором смысле, он стал ей очень близким человеком, своего рода ангелом-хранителем.
– Я бы хотел уменьшить дозу успокоительного.
– Нет…
– Ты зависишь от них. Мне это не нравится.
– Нет, пожалуйста…
– Совсем чуть-чуть. Понемногу. Это не больно.
– Я боюсь.
– Ты же знаешь, что бояться нечего, – он взял ее за руку и нежно сжал. – Ради меня, Карлотта? Попробуй. Будем каждым вечером уменьшать по чуть-чуть. И посмотрим, что будет.
– Хорошо, – мягко отозвалась она, улыбаясь.
– Что смешного?
– Ты правда обо мне беспокоишься, да?
Шнайдерман покраснел.
– Я твой врач. Кроме того, ты и так все знаешь, я тебе говорил.
– Не стоит. Ты помнишь, что я сделала с твоей карьерой. Из-за меня ты оказался в этой паршивой…
– Я рад быть здесь. Мне нравится моя работа. Правда. Поверь.
– Вы так и не выросли, доктор Шнайдерман. Ты остался таким же маленьким мальчиком. Знаешь, тебе бы жениться.
Шнайдерман покраснел еще сильнее.
– Моя личная жизнь… вполне удовлетворительна.
Они рассмеялись. Когда лучи послеполуденного солнца пробились сквозь листву деревьев над головой, Шнайдерман задумался, не обрел ли счастье каким-то непостижимым, странным образом. То самое, в которое теперь мало кто верил. Еще и в месте, которое большинство избегает, как самых страшных кругов ада. И все же это правда. В некотором смысле – по крайней мере, в течение дня – сейчас, когда они
