Злые духи - Евдокия Аполлоновна Нагродская
– Она очаровательная бабеночка и слишком снисходительна ко всем. Божья коровка!
В эту минуту Парду вбежала в комнату и бросилась к гостье.
– Ах, извиняйт, извиняйт, но Victor совсем болен!
Она поцеловалась с Крапченко и сейчас же затрещала.
В этот четверг все должны прийти. Решительно все! Будут танцевать сестры Мастос – настоящее танго, и в голом виде. Absolument nue! Потом Маршов будет играть. M-r Paul прочтет стихи, негр Прис протанцует кэк-уок. La charmante m-me Lasowsky обещала приехать наверное. Значит, она ждет всех в четверг, а теперь пусть ее извинят, она должна soignier son pourve petit homme.
Гости стали прощаться.
* * *
Маршов повернул направо, а Тамара с Приклонским налево.
– Где стоите? – спросила она, широко шагая и постукивая палкой о тротуар.
– Отель «Лувр».
– Дорого… Впрочем, вы, верно, не надолго. Хорошо жить тут. Дешево и свободно. Что теперь пишете?
Приклонский оживился.
– Я хочу написать большую поэму. Мужчина с широкими взглядами… У него огромная задача… Я думаю даже это лучше написать в драматической форме, в жанре «Фауста» Гете! Задача этого человека – освободить наконец любовь от всяких пут. Он будет любить не одну, а всех женщин. Это будет гарем, но не такой гарем, как у турок: женщины будут приходить туда добровольно и преклоняться пред ним, как пред своим властелином.
У меня будет сцена: он сидит на троне, а женщины, все совершенно обнаженные, только в шляпках, окружают его. Одной он бросает платок – другие составляют вокруг них эротическую группу, и занавес падает!
Тамара взглянула на него искоса, а он, все более воодушевляясь, продолжал:
– Любовь должна быть свободна от условий, как тело от одежды. Только тогда наступит потерянный нами рай.
Например – я почувствовал влечение к женщине на балу, на прогулке, я прямо подхожу к ней и говорю: «Ты моя!» Она моментально сбрасывает одежду и отдается мне.
– А если вы ей не понравитесь? – спросила Тамара, стукнув палкой по тротуару.
– Почему же развитой женщине не понравится страсть, которую ей предлагают? Ведь я говорю о новой женщине, которая будет свободна от всяких буржуазных предрассудков.
– Может быть, ей нравится страсть, да вы-то, Павел Приклонский, ей не понравитесь.
Приклонский смутился.
– М-м, да, конечно… но я не говорю о теперешних женщинах, теперь буржуазное начало слишком сильно в них… Я говорю о настоящей женщине, о свободной женщине.
– Настоящая, свободная женщина выкинет вас, мужчин, за дверь! Вот что сделает настоящая свободная женщина! – вдруг с таким азартом закричала Тамара, что прохожие обернулись, а Приклонский даже приостановился. – Свободная женщина?! Вы в этом полагаете свободу? Чтобы ублажать вас своим телом? Ловко! А если она будет бросать вам платки? То есть не вам, Павлу Приклонскому, а Сидору, Карпу? А вы, г-н Приклонский, в голом виде будете изображать группу! А? Вам это понравится?
– Я вижу, что вы совершенно не понимаете задачи новой женщины, – обидчиво сказал Приклонский, отворачиваясь от нее.
– Нет, понимаю! Ваша задача раздевать побольше женщин! Вот и вся ваша задача!
Она уже кричала во все горло, идя большими шагами.
– Вы думаете, умные женщины этого не понимают? Понимают, г-н поэт! А дура, та, конечно, сейчас юбчонку долой, чтобы показаться новой и передовой! Не по климату нам – поезжайте к готтентоткам!
– Да я вас и не прошу раздеваться, чего вы-то волнуетесь? – обиженно заметил Приклонский.
Но Тамара продолжала с увлечением:
– Не выросла еще, cher maitre, новая женщина! Настоящая новая женщина. Она вам покажет, что вы за лишний балласт в природе! Вы узурпаторы, захватившие силой свои права.
– Позвольте, позвольте, но надо же считаться…
– Не позволю и считаться не намерена! Вы, мужчины, скоро увидите, что мы… Впрочем, я уже дошла. – И Тамара решительно повернула в ворота, где в глубине двора с клумбами открывался фасад одноэтажного старинного дома.
– Вы к Лазовской? – спросил Приклонский удивленно. – Так ведь и я к ним!
* * *
Дарья Денисовна постучала в кабинет к брату.
– Лель!
– Входи, входи – мы отдыхаем, – произнес голос Чагина.
Она вошла быстро и заговорила уже с порога:
– Я надеюсь, Лель, что ты сегодня обедаешь с нами.
– Конечно – раз я пригласил Ремина.
– Кроме Ремина у нас будет еще кое-кто…
– Значит, еще человек двадцать. Что же ты не здороваешься с Таей?
– Ах, pardon, я вас не заметила, Таиса.
Легкая гримаска неудовольствия пробежала по ее розовым губам.
Из-за стола, стоящего у окна, поднялась девушка.
На вид она казалась почти девочкой – худенькая, маленького роста. Волосы ее были заплетены в одну косу, и эта тяжелая темная коса, падавшая почти до колен, казалось, отняла все силы у этой хрупкой фигурки.
Ее большие светлые, слегка впалые глаза смотрели серьезно, и немного полный, хотя красивый рот казался очень ярким на бледном лице.
Всякий, кто внимательно присмотрелся бы к ней, увидел бы, что она вовсе не такая юная, какой кажется на вид, и что ей далеко за двадцать пять.
Одета она была очень скромно: в серую юбку и белую блузочку.
– Я вижу, что затеяла парадный обед… Хорошенький туалет, – говорил между тем Чагин.
Туалет действительно был очень красив: ярко-зеленый газ с серебром на сиреневом чехле падал красивыми складками, и казалось, что Лазовская просто завернулась в кусок этого газа, перехватив его лиловым шарфом.
Платье было сильно декольтировано, и у красивого полного плеча был приколот букет каких-то оранжевых орхидей.
– Тебе нравится? Не правда ли, хорошо?
Она сделала несколько шагов по комнате.
В разрезе ее платья видны были ее ноги чуть не до колен, обутые в зеленые шелковые чулки и серебряные туфли на высоких оранжевых каблуках.
Пройдясь по комнате, она остановилась перед зеркалом, поправила на висках свои золотистые локоны и, достав из-за декольте микроскопический кружевной платочек, стала старательно вытирать пудру в уголках рта.
В зеркале она увидела большие, задумчивые глаза Таисы, устремленные на нее.
Брови Лазовской нахмурились, и она пошла к двери, уронив на ходу:
– Мы сядем за стол в четверть восьмого.
* * *
По уходе сестры Леонид снова взялся за рукопись.
– Где мы остановились? – спросил он, не поднимая головы.
– На восемнадцатой формуле – диктуйте.
Голос Таисы был низкий, почти мужской, и совсем не гармонировал с ее наружностью.
Леонид диктовал с полчаса.
Лицо его было серьезно, глаза глядели вдаль, светлые и спокойные, словно видя что-то вдали и не замечая окружающего.
В дверь опять постучали, и на доклад слуги, что барыня просит их одеваться, он спокойно и внятно произнес: «Вон!»
Таиса же
