Чалам - Ночью на вокзале: сборник рассказов
— Садовник у них хороший. Нигде ни сорняка, деревья все ухоженные, — оказала Тавитамма.
— Подумаешь! Воды-то им хватает, — ответила Сатьявати, — У этих богачей кран не закрывается. В баки воду накачивают, моются три раза в день. Каждый день свежую воду набирают, а вчерашняя на поливку идет.
— Почему в таком саду нет ни одного фруктового дерева? — удивилась Тавитамма.
Действительно, кроме хлебных деревьев, в саду не было ни одного фруктового дерева. Эти хлебные деревья посадил отец Аммаджи. Их крона давала густую тень, а летом ветер нес с этих деревьев приятный аромат.
В каменных вазах у входа на балкон росли причудливые кактусы.
— Зачем это? — удивилась Сатьявати. — Лучше бы цветы посадили, как красиво было бы.
— У нас сады совсем не такие, — сказала Тавитамма. — Сад с одной стороны, дом — с другой. Если у кого есть такой громадный сад, они горя не знают. Все деньги приносит: и дерево, и трава, и листья, а по сезону и фрукты. Но растить его очень трудно. Два человек с утра до ночи должны работать не разгибая спины. А здесь, когда есть водопровод, можно поливать сад из шлангов и горя не знать.
Тут Тавитамма вспомнила, что прошло уже много времени и ребенок мог проснуться. Она забеспокоилась:
— Может, куда-нибудь в другое место пойдем?
— Куда ни пойдешь, все одно! — ответила Сатьявати. — Аммаджи, позови же их!
Аммаджи не могла решиться.
— Ладно, я сама позову, чего бояться? — собралась с духом Сатьявати и подошла к дому.
С грохотом открылась дверь, и вышла женщина средних лет.
— Вам было сказано: нет воды, уходите!
— Объясни ей. — Сатьявати подтолкнула Аммаджи!
— А что тут объяснять? Кто бы ни пришел, мы воду все равно не дадим. Уходите!
Сквозь открытое окно снова послышался девичий смех. Сатьявати не сдавалась.
— Хотя бы по одному кувшину, — упрашивала она.
— Уходите, а то подняли такой шум, что дети заниматься не могут, — сердилась женщина.
Сатьявати показала на Тавитамму:
— У нее грудной ребенок. Воды нигде не достать. Дайте хоть немного, и мы уйдем.
Умоляющий тон Сатьявати и жалобные лица стоящих за ней Аммаджи и Тавитаммы, казалось, смягчили женщину. Она уже готова была уступить, но тут из дома вышла старуха, мать Рама Рао.
— И не думай давать! Сегодня пожалеешь, так они завтра снова придут. Одной дашь — придется сотне давать. Лучше уж сразу отказать.
Женщина молчала, и старуха обратилась к девушкам:
— По добру уйдете или собаками вас гнать надо?
Собаки словно поняли ее слова. Они подняли головы и насторожились. Сатьявати вспыхнула:
— А ну, давай. Посмотрим, как ты на людей собак спускать будешь!
Подошел старик садовник. Узкие брюки цвета хаки, вероятно отданные ему хозяйским сыном, расползлись по швам, рубашка была непомерно велика.
— Уходите отсюда, не сердите хозяйку! Вам троим дать — и остальные заявятся. Посмотрите-ка!
Воду в колонке уже закрыли. Женщины с пустыми кувшинами разбредались в поисках воды.
Сатьявати поняла, что так они ничего не добьются.
— Эй, люди, тут нас собаками травят! — крикнула она идущим женщинам. Те остановились, посмотрели в их сторону и решив, что дают воду, побежали к вилле.
— Ты что же вытворяешь? — возмутилась хозяйка.
— И вправду собак на них спустить бы, — сказал садовник.
— Ну что же, давай, — вызывающе крикнула Сатьявати.
— А вот и спущу, тогда посмотрим. — И старик подошел к собакам.
Собаки вскочили и залаяли.
У Сатьявати забилось сердце, но она снова крикнула:
— Спускай, коли посмеешь!
Увидев, что положение становится серьезным, Шеша выскочил во двор, схватил садовника за руку и оттолкнул его. Отвернувшись, он резко оказал:
— Не лезь!
Сатьявати начала дразнить садовника:
— Эх ты, а еще мужчина: собак спустить не посмел!
В это время подошли женщины с кувшинами.
Возбужденные Сатьявати и Аммаджи стали рассказывать, как им отказали в воде, как их пугали собаками.
— Они тут скандал закатили, — вмешалась старуха, — вот мы и пригрозили им собаками, если они посмеют в дом войти.
— Вот врет-то! — возмутилась Сатьявати.
Из толпы вышла Аппаямма, жестом остановила спорящих:
— Не кричите.
Достоинство, с которым держалась Аппаямма, внушило уважение даже старухе хозяйке. Она обратилась к Аппаямме:
— Вот рассудите. Они пришли за водой. Но это не общественная колонка! Мы деньги платили, чтобы ее поставить, и каждый год с нас налог берут…
— Ну, коли так…
— Сначала дети вышли, сказали, что воды нет. Потом я, потом садовник мой… А эта, — она показала на Сатьявати, — ему и говорит: «Коли ты мужчина, спускай собак!» От горшка два вершка, а туда же! Жаль, что моего сына дома нет, он бы им показал!
— А если б дома был, схватил бы нас и в тюрьму засадил? Так, выходит? — взорвалась Сатьявати. — Что ж, зови полицию, наври, что мы тебя избить грозили, коли воды не дашь!
— Тут и врать нечего. В чужой дом врываетесь, мало этого? — не выдержал садовник.
— Помолчи, — остановила его старуха и обратилась к Сатьявати:
— Если тебе нужна вода, ты не к нам иди, а к властям.
— Стали бы мы у ваших ворот торчать, если б они нас слушали! — выкрикнул кто-то из толпы.
— Воды нет, а вы деревья поливаете. Конечно, для нас не хватит, — продолжала Сатьявати.
— Что ты злишься? Хочешь — и ты деревья посади. Мы тебе слова против не скажем, — отвечала старуха.
— Помолчите же, — снова остановила их Аппаямма. Все затихли.
— Дашь воду или нет? — обратилась Аппаямма к старухе.
Старуха заколебалась.
— Будете задираться, не дадим, а по-хорошему попросите, еще подумаем, — ответила из-за ее спины внучка.
— Задираться? Да что у нас есть, чтобы гордыню свою перед вами показывать? — словно удивилась Аппаямма. — Чем мы можем похвастаться? Ни денег, ни земли — ничего у нас нет. Где уж нам важничать! Хоть бы что-нибудь было, хоть немножко. Тогда бы мы могли с вами спорить. Девчонки-то просто ничего не понимают в жизни.
— Правильно говоришь, — согласилась старуха.
— Дайте каждой по кувшину воды и скажите, чтобы они больше не приходили, — сказала Аппаямма.
Аппаямма сама открыла ворота, словно это был ее собственный дом, и впустила женщин. Только Аммаджи, Сатьявати и Тавитамма не тронулись с места. Аппаямма подмигнула им:
— Идите, идите! Вода… Она для жизни — самое главное. Где уж нам нос задирать.
Брать эту нищенскую подачку или нет? Но в любом другом месте тоже придется ругаться и просить, просить и ругаться. А потом принимать воду как милостыню.
Сначала двинулась Сатьявати, а за ней Тавитамма и Аммаджи.
* * *— Пойдешь за водой? — Сатьявати поставила кувшин у входа и вошла в хижину. Тавитамма кормила ребенка.
— Сядь, подожди. Я сейчас, — ответила Тавитамма.
Сатьявати села на пол.
— Ну и жара, словно на сковородке жаришься, — она принялась обмахивать лицо краем сари. — Еще не меньше двух кувшинов воды нужно. Сколько порогов обивать придется, сколько брани наслушаешься!
— Здесь всегда так плохо с водой? — спросила Тавитамма.
— С тех пор как я себя помню, все одно. Такая уж напасть на эти места.
Ребенок оторвался от груди, сморщился и закричал, размахивая сжатыми кулачками.
— Ну-ну, не сердись, — Тавитамма вытерла мокрые от пота лицо, шею и грудь краем сари. — Пот в рот попал, вот он и раскричался, — объяснила она Сатьявати. Она снова дала ребенку грудь, и он довольно зачмокал.
Когда ребенок задремал, Тавитамма положила его в люльку. Аммаджи ждала на улице.
Девараконда Балгангадхар Тилак
Неисполненное желание
Лакшми Мохан Рао поднялся тихонько, стараясь не разбудить жену. Проснется жена — с ней проснутся все заботы и тревоги повседневной жизни. Сон — единственное, что дает счастье. Сон или укол новокаина. Когда-то Лакшми Мохана Рао укусил скорпион: ногу рвало, дергало. Врач сделал инъекцию, и нога как будто онемела, боль исчезла. Вот так же и сон… Правда, Мохан Рао давно уже не спал по-настоящему, глубоко… Его сон вроде онемения после инъекции. Действие новокаина проходит — и страдания возобновляются. Просыпаешься — и снова голова разрывается от забот и горестей. А самое страшное горе — это смерть четырехлетнего сына, его похороны, рыдания жены. Это случилось три дня назад… Боль не отпускает. Только иногда наступает недолгое оцепенение.
Выйдя во двор, Лакшми Мохан Рао почистил зубы веточкой вепы. Нахлынули воспоминания. Мать в детстве бранила его «нищим». А имя дала в честь богини счастья и богатства и жену подобрали с именем Лакшми. Мохан Рао усмехнулся. Когда мать говорила «нищий», она имела в виду лентяев и бездельников. Кто трудится, тот никогда не будет нищим! Лакшми Мохан Рао усвоил эту мысль и с молодости ретиво брался за любую работу. Сколько он их переменил — ведь на постоянную работу никак не удавалось устроиться. И счетоводом был в продовольственной лавке. И клерком в конторе работал. И лотерейные билеты продавал, выкрикивая: «Сто тысяч рупий за одну рупию!» И в кинотеатре контролером был… Но на любой работе его жалованья хватало только на половину насущных нужд! Недостающая половина принимала форму бесконечных болезней жены, недоедания, вечного страха перед жизнью.
