Пьер Бост - Господин Ладмираль скоро умрет
- У тебя скверное вино. Это новое?
- Оно у папы уже три месяца, - уточнил Гонзаг.
- Выходит, - сказала спокойно Ирен, прекрасно понявшая намек, - меня тут не было три месяца.
- По меньшей мере! - заметил, улыбаясь, тоном легкого упрека господин Ладмираль
Ирен повернулась к брату.
- Вечно он ябедничает! Теперь по твоей вине мэтр устроит мне сцену.
Дети не верили своим ушам, слыша, как разговаривают с их отцом, и ликовали. Гонзаг, как всегда, был шокирован бесцеремонностью сестры, которой отец все прощает. Взять хотя бы историю с магазином! А отец, кажется, находит все это в порядке вещей. Он, для которого торговля всегда была недостойным занятием!
- Кажется, ты открыла бутик? - переменил он тему.
По его мнению, само слово было бранным.
- Продаешь безделушки и тряпки? - добавил он слегка язвительно.
Ирен подхватила:
- Безделушки и тряпки, всякие пустячки, игрушки, мелочевку, кружева и побрякушки . "Еще не хватало, - думала она чуть раздраженно, - чтобы он начал иронизировать..." - Тебе непременно надо выбраться посмотреть, - сказала Ирен отцу. - Раскупают замечательно. Это и помешало мне приехать раньше. Ты не очень скучал? Кстати, как ты себя чувствуешь? Я уже спрашивала тебя, но ты не ответил. У тебя бывают гости?
- Не так уж много. Чувствую я себя неплохо, но...
- Я нахожу, - сказала Ирен брату, - что папа потрясающе переносит одиночество.
- Мы приезжали почти каждую неделю, - ответил Гонзаг.
- Но пропустили прошлое воскресенье, - напомнил господин Ладмираль. Представляю себе, - обратился он к дочери, - как ты занята.
На самом деле господин Ладмираль не имел ни малейшего представления о хлопотах, связанных с открытием магазина, да ему это было и ни к чему, он бы все равно ничего не понял.
- Пойдем, взглянешь на мою новую работу, - сказал он Ирен, когда семейство вошло в дом. - Тебе, разумеется, не понравится. Но все равно. Тем более что в конечном счете, надеюсь, ты не права.
- Ничего подобного! В вопросах живописи я всегда права!
Ирен терпеть не могла живопись отца и не скрывала этого. Господин Ладмираль даже стал подумывать, что в суждениях дочери, возможно, и есть доля истины. Но не хотел этому верить. Ему тяжело было выслушивать ее нелицеприятные высказывания о своих картинах. Всякий раз он испытывал болезненное разочарование.
Вот и сейчас реакция Ирен его огорчила.
- Снова уголок мастерской? - вопросила Ирен. - С ума сойти, сколько уголков в твоем ателье. Тебе надо было бы построить многоугольную, тысячеугольную и т.п.-угольную мастерскую...
И она уселась на диван, где красовалась большая шелковая желтая шаль.
- Осторожно! Это натура! - вскрикнул Гонзаг. Господин Ладмираль нашел, что у сына слишком резкий тон, и сразу перестал сердиться на Ирен за ее бесцеремонность.
- Где ты раскопал эту желтую шаль? - спросила Ирен.
- На чердаке. Совершенно случайно. Под руку попались две картонные коробки, набитые старинными тканями. Там есть очень красивые вещи. Они валялись там со дня моего переезда, я о них совершенно позабыл.
- Ой, мне ужасно хочется посмотреть! - воскликнула Ирен.
И она не долго думая утащила отца на чердак, где спустя пять минут уже рылась в картонках, набитых яркими тканями, выгружала содержимое чемоданов. С удивительной ловкостью и быстротой она расстилала на полу шали, разматывала ленты, примеривала платья, разбирала многоцветные тряпки. Сидя на старом, обитом гвоздями сундуке, господин Ладмираль растерянно и восхищенно наблюдал за происходящим. О Гонзаге и его жене больше не было и речи. Охваченная эйфорией первооткрывателя, всецело поглощенная находками, которые она одну за другой со сноровкою коробейника извлекала из переполненных ящиков и картонок, Ирен и думать забыла о брате.
- А это что? А это? Ты никогда мне не говорил... Но я догадывалась, что они есть, я хотела с тобой поговорить, я была уверена, что в старых чемоданах полно вещей. Помнится, я их прежде видела. Но тогда они меня не интересовали... Ты, конечно, мне все отдашь? Разумеется, отдашь... Я правильно сделала, что приехала! Подумать только, что было бы, если бы Маринетта не сломала ногу... Кстати, я что-нибудь сотворю для нее из этой старой кофты. Она обожает зеленое. И совершенно напрасно. Это вбил ей в голову один знакомый тип. Может, он дальтоник? Или дальтонист? Как правильно сказать?
Ирен обычно прекращала трещать лишь вечером, перед отходом ко сну. Но утром, едва открыв глаза, все начиналось сначала и продолжалось весь день. Это была очень красивая, рослая и решительная девушка, смуглая, с почти черными глазами - такими яркими и живыми, что даже в минуту покоя казалось, что их владелица вот-вот сорвется с места и куда-нибудь побежит. Когда ей было восемнадцать-двадцать лет, господину Ладмиралю стоило немалого труда привыкнуть к ее манерам. Она сильно красилась, выезжала одна, возвращалась поздно и не выказывала ни малейших признаков скромности и стыдливости, которые господин Ладмираль привык почитать со времен своей молодости. Господин Ладмираль страдал от этого. В конце концов он смирился, что стоило ему больших усилий, которые Ирен не оценила в должной мере. Дети, которым бывает так непросто принять то, что их шокирует в родителях, не понимают, что родителям в таких случаях приходится еще труднее. Ирен была полной противоположностью своей матери, сдержаннейшей из женщин, и такой контраст часто приводил господина Ладмираля в замешательство. Но после смерти жены это невольное противостояние прекратилось. У него осталась одна Ирен. Она заняла освободившееся место, а ее отец так и не осознал, какого отречения от самого себя и от своих воззрений эта замена от него потребовала. То же самое происходит с безутешными вдовцами, которые вдруг женятся неожиданно для всех. Господин Ладмираль так и не понял, что в результате этого своего рода инцеста он бессознательно сделал свою красивую, полную жизни дочь орудием мести женщине, никогда не отличавшейся блеском и рано утратившей красоту.
В свое время Ирен стало ясно, что если она будет продолжать жить вместе с отцом, то станет его рабой. И она решила уйти из дома. Сделать это было непросто. Тогда они жили в Париже. Но Ирен хотелось быть свободной и одной. Причем не столько свободной, сколько одной. Эти два слова наилучшим образом позволяют понять девушек, решившихся уйти из семьи.
Господин Ладмираль принял разлуку мужественно, однако не мог до конца скрыть свое разочарование. Потеря дочери означала для него второе вдовство. Сначала он воспротивился решению Ирен, потом стал колебаться, но в конце концов с горечью и сожалением смирился. В тот же день Ирен переехала на новую квартиру, отказавшись от дальнейшего обсуждения этой темы. Их разлука выглядела почти разрывом. Господин Ладмираль и его дочь расстались весьма недовольные друг другом, что, как ни странно, поначалу облегчило дело, а потом, спустя совсем немного времени, способствовало возобновлению отношений. Господин Ладмираль не мог обходиться без дочери. Если он хотел ее сохранить, ему, по крайней мере, не следовало жаловаться. Господину Ладмиралю хватило на это мудрости, и он оказался вознагражден. Ирен осталась для него преданной и по-своему любящей дочерью. Когда она уехала, господин Ладмираль, к счастью для него, не сокрушался по поводу неблагодарности детей или, во всяком случае, никогда не говорил об этом. Он начал размышлять на сей счет позднее, когда дочь стала реже навещать его, и особенно когда ему случалось касаться этой темы в разговорах с Гонзагом, который, будучи заботливым сыном, часто приезжал проведать отца даже в будни после работы. Когда Гонзаг покидал его, господин Ладмираль не очень грустил по этому поводу. Но невольно вспоминал, что Ирен давно не наведывалась к нему. В его прощании с Гонзагом всегда сквозило легкое сожаление оттого, что вместо него не приехала Ирен. Гонзаг это чувствовал и, бывало, спускаясь по лестнице в расстроенных чувствах, не раз оступался, словно выставленный за порог влюбленный.
Ирен и сейчас жила одна. Прежние недоразумения были забыты. Ирен жила одна, и у нее было занятие, с которым господин Ладмираль смирился, как и со всем остальным. Хотя Гонзаг не столько из желания поддеть сестру, сколько из педантизма, имел обыкновение подчеркнуть, что у нее не одна профессия, а все тридцать шесть. Цифра была завышенная, но ироническая интонация оправданна. Ирен успела поработать в мастерской декоратора, она конструировала модные туалеты, продавала негритянские статуэтки, была секретарем коллекционера и делала еще многое другое. Не отличаясь скромностью, она то и дело намекала на рестораны, праздники, загородные уик-энды и прочие свидетельства своего преуспеяния, что немного раздражало Гонзага, особенно когда это делалось в присутствии его жены. К тому же Ирен уже купила новую машину.
- А у меня, - шутя, но с намеком говорил Гонзаг, - машины нет, зато есть дети.
