Карен Бликсен - Современная датская новелла
Поезд подъехал к станции, актер поднялся, достал из сетки плащ и, перекидывая его через руку, мельком увидел через окно, что Крен уже дожидается его за платформой и что начальник станции с женой стоят там же и готовы к встрече. Слава богу, что не было еще маленьких детей с флажками: они встретили его в последний раз, когда он приезжал сюда с Ингеборг первого июля. Он прекрасно помнил, как дети носились по платформе, размахивая флажками. Флажки те, верно, порядком поистрепались. Выходя из вагона, актер обернулся и заметил, что все пассажиры смотрят на него, а супружеская пара направилась к другому тамбуру. Закрыв дверь, он ступил на платформу и чуть помедлил, положив руки на ржавые перила. Он не мог сдержать улыбки, когда увидел экипаж — старый красный автомобиль со снятым верхом, запряженный парой рослых гнедых лошадей. На капоте автомобиля красовалась деревянная скамья, с правого ее торца торчал, наподобие маленького флагштока, роскошный кнут, тут же во всем великолепии, скрестив ноги, стоял Крен. Он небрежно откинулся назад, почти касаясь спиной лошади. На голову его была нахлобучена белая бесформенная панама, надвинутая на глаза, поверх рубахи натянут жилет, а светлые холщовые штаны носили на себе откровенные следы недавней работы в конюшне. Когда Рейнхард Поульсен сошел на платформу, Крен и не подумал двинуться ему навстречу.
Вместо него вперед двинулась жена начальника станции, еще издали она сделала книксен, а муж на военный манер поднес руку к фуражке. Он чуть было не свалил ее набок, но смысл жеста был очевиден, и Рейнхард Поульсен в свою очередь приподнял борсалино (он надел шляпу перед выходом на платформу), широко повел им в сторону, а потом, описав плавную дугу, прижал к сердцу и одновременно подался вперед. Он выпрямился и отчетливо — назальные тона его голоса придавали особую певучесть даже согласным — произнес:
— Добрый день, добрый день, дорогие друзья…
Он снова приосанился, перехватил борсалино в левую руку, на которой уже висел плащ, прошел через распахнутую железную калитку, спустился с платформы и пружинистой походкой направился к жене начальника станции, протягивая ей руку. Она еще раз сделала книксен и, приседая, неуклюже потянула его за руку. Хорошо, хоть на ногах устояла.
— Я очень, очень рад снова приветствовать вас, фру Хольмскув. Как ваш ревматизм?
Рейнхард Поульсен отнюдь не имел злой привычки запоминать маленькие слабости своих ближних. Просто ревматизм фру Хольмскув был знаменит на всю округу и внушал всем немалые опасения, фру Хольмскув только о нем и говорила.
— Ох, здравствуйте, неудобно жаловаться, но…
Вид у жены начальника станции был страдальческий, и актер приготовился к худшему, как вдруг на глаза ему попалась семейка чемоданов, не без некоторого насилия выдворявшаяся из вагона. Начальник станции так увлекся церемонией встречи, что не уследил за багажом.
— Эй! — крикнул Рейнхард Поульсен, замахав плащом и шляпой. — Эй! Дорогой! Это же не тюки соломы и не матрацы!
Он никогда до этого не выкрикивал слов «тюки соломы» и «матрацы» и поэтому даже смутился, когда они неприлично громко прокатились по платформе. Начальник станции побежал к багажному вагону и стал бережно принимать каждый чемодан. Выгруженная на перрон семейка Поульсена заметно оживила станцию своим великолепием — этакая небольшая, но вполне приметная горка.
Рейнхард Поульсен снова изменил выражение лица, выпятил подбородок, затем размашисто повернулся и с улыбкой направился к человеку, стоявшему с лошадьми.
— Теперь, наконец, я рад поприветствовать и вас, Крен!
Он протянул руку, и секунду спустя она исчезла в чем-то напоминавшем трехфунтовую камбалу. Пестрые веснушки на тыльной стороне и сама величина ладони вполне вписывались в образ.
— Вы уже здесь, вы, как всегда, точны!
Рука актера по сравнению с поглотившей ее огромной лапой казалась почти женской.
— Здорово, — сказал Крен.
Рейнхард Поульсен попытался высвободить руку, но великан продолжал трясти ее, будто работал ручкой насоса.
— Тебя ни с кем не спутаешь, Поульсен! — продолжал человек, глядя из-под своей бесформенной панамы.
Актер так и не смог привыкнуть к тому, что каждый год ему не только «тыкают», но и бросают в лицо до безобразия укороченное обращение. Он отлично понимал, что его не хотят унизить, но все-таки, чтобы свыкнуться с этим, требовалось какое-то время, и время немалое, если учесть, что во всех других местах тебе говорят «вы» и обращаются как к человеку, наделенному и именем и фамилией. Он и сам воспринимал себя прежде всего по имени и фамилии — Рейнхард Поульсен. Крен выпустил наконец руку актера, а тот по прежнему изображал на лице самую что ни на есть дружескую улыбку. На ум ему пришло: из всех мест он выбрал Венсюссель именно из-за полной неспособности аборигенов к притворству. Какими они кажутся с виду, такие и есть на самом деле и такими их следует принимать. Пусть они уделяют ему чуть больше внимания, чем следовало бы, на это тоже есть свои причины: он их друг и гость и как-никак самый популярный в стране актер.
Лошади, не подпуская к себе мух, усердно отмахивались хвостами. Одна кобыла слегка облегчилась — привычная деталь здешнего пейзажа, той самой картины, в которой ему теперь предстояло сыграть свою роль, раз уж он решил отряхнуть городскую пыль со своих ног, оставить на время все интриги, ссоры и склоки и вновь слиться — нет, пожалуй, заново заключить мирный пакт — с природой. Крен доверительно наклонился к нему и ткнул большим пальцем через плечо:
— Этих заберем?
Рейнхард Поульсен не понял сначала, о чем идет речь. Но, проследив направление пальца, он увидел все ту же супружескую пару из вагона: они стояли полуотвернувшись, с напряженно застывшими лицами.
— Им тоже в пансионат.
Рейнхард Поульсен затосковал. Неужели надо что-то решать? И вот так вдруг… Ему же совсем несвойственно импровизировать. Но… ладно! Попытаемся представить, как должен поступить в этой ситуации знаменитый актер Рейнхард Поульсен. Во внимание надо принять: 1) он заранее письмом просил, чтобы Крен был на станции и отвез его; 2) у него есть обязательства перед публикой, то есть перед всеми своими ближними; 3) сейчас не те времена, что до войны; 4) он — кавалер ордена Даннеброг и золотой медали «За искусство»; 5) он незнаком лично с супружеской парой, таскающей с собой тюки с купальными принадлежностями и огромную корзину… Как это иногда бывает, спасительная мысль вплыла откуда-то сбоку. Он посмотрел на гору своего багажа, возвышающуюся чуть не до крыши низенького станционного здания, всплеснул руками, указуя ими на чемоданы и повозку, его ноги медленно задвигались, он чуть ли не танцевал…
— Дражайший Крен, — сказал он, — я бы с превеликим удовольствием взял этих вполне приличных на вид людей с собой… но вы же сами видите… — он снова показал на гору, — у нас нет места! Вещи на целый месяц… и не только мои… моей жены тоже… Она приедет позже, она выступает в Заповеднике, ее упросили… Вы должны понять… Это театр на открытом воздухе… поляна рыцаря Ульвдаля…
Движения рук становились все более округлыми и частыми — винтообразными, но наконец винт остановился.
— Что же, мы их не возьмем?
Вопрос был оскорбительно прямолинеен. Крен, очевидно, не понимал, что путь к решению проблемы преграждала целая гора непреодолимых практических трудностей.
— Это же неудобно, Крен, милый, разве вы не понимаете? Людям просто некуда будет деть ноги.
Он снял борсалино и размашисто помахал паре. Они стояли все так же полуотвернувшись, но ответили ему застенчивым кивком.
— Ладно! Поехали!.. — Крен взял один из особо тяжелых чемоданов. — Кантуй зад в машину!
На мгновение в глазах актера потемнело, и он ощутил злость, контролировать которую был почти не в силах. Роль, самая близкая и дорогая ему, роль Рейнхарда Поульсена, подчас требовала почти нечеловеческой выдержки. И он не понимал, что тому причиной, ему казалось, он хорошо чувствует ее и отвечает всем ее требованиям, если не идеальным, то, во всяком случае, практическим… А решение, которое он только что принял, было ведь чисто практическим. Это ж и дураку ясно! Может, эти люди поедут на подножке автомобиля или усядутся верхом на запряженных лошадей? Лишь бы уехать! Покрасневший от гнева Рейнхард Поульсен открыл дверцу автомобиля, ступил на палубу качающегося корабля и опустился на покрытое парусиной сиденье. Он сел точно посередине его и уставился взглядом вперед, хотя периферийным зрением отлично видел и начальника станции, и его жену, и пару из Копенгагена, и Крена, который, грохоча подметками по мостовой, подносил чемоданы и укладывал их в багажник. Один чемодан пришлось поставить на переднее сиденье; он не был таким уж большим, чтобы рядом не мог уместиться человек, второй пассажир мог бы свободно сесть сзади, по любую сторону от Рейнхарда Поульсена. Крен наконец-то кончил погрузку и вскарабкался на импровизированные козлы — подвешенная на рессорах колымага осела вниз и вбок, потом вернулась в прежнее положение, когда кучер устроился поосновательнее. Он взял вожжи, крикнул свое гортанное «Но!», и они тронулись. Повозку качнуло раз, другой, закидало вверх, вниз и в стороны, и она затряслась, набирая скорость, пока темп езды не выровнялся и они не выехали на асфальт шоссе.
