Лилия Фонсека - Современная африканская новелла
— Они будут здесь без четверти два. Наш багаж положат в трюм сверху, и тогда в Марселе его выгрузят первым. А где Диуана? Диуана!
Старший из детей побежал за ней. Она сидела под деревом с самым младшим.
— Да, мадам.
— Тебя звал мсье.
— Вот твой билет и удостоверение личности.
Диуана протянула руку.
— Возьми удостоверение, а билет пока будет у меня. Семейство Д. тоже возвращается, они о тебе позаботятся. Ты довольна, что едешь во Франций)?
— Да, миссье.
— В добрый час. Где твои вещи?
— На улице Эскарфэ, миссье.
— Пора обедать, потом съездим туда.
— Позови малышей, Диуана, надо их покормить.
— Да, мадам.
Диуане есть не хотелось. Парень, помогавший на кухне, моложе ее на два года, приносил тарелки с едой, уносил пустые, двигаясь совершенно бесшумно. Повар обливался потом в кухне. Ему-то радоваться нечему. Отъезд мсье и мадам означал для него потерю работы. Поэтому он злился на служанку. Она же, облокотившись о подоконник большого окна, выходившего на море, мечтательным взором следила за полетом птиц высоко в голубых просторах. Вдали, едва приметный, виднелся остров Горэ. Она вертела в руках удостоверение личности, открывала, рассматривала его и улыбалась. Фото ей не нравилось, очень уж темное. Впрочем, какое это имеет значение, если она уезжает.
— Самба, — сказал мсье, появившись на кухне, — обед отличный. Ты превзошел себя. Мадам тоже очень тобой довольна.
Повар вскочил. Он поправил большой белый поварской колпак и выдавил подобие улыбки.
— Премного благодарен, миссье, — сказал он. — Я тоже, доволен, очень доволен, раз миссье и мадам довольны. Миссье очень добр. Моя семья больше несчастье. Миссье уедет, нет работы.
— Да ведь мы вернемся, дружище. Притом ты наверняка найдешь работу. С таким талантом…
Повар Самба не разделял этого мнения. Белые — скряги. А в Дакаре, где полно африканцев, приехавших из глуши, и где каждый хвастает, что он великий кулинар, найти работу нелегко.
— Мы вернемся, Самба. Быть может, скорее, чем ты думаешь. В прошлый раз мы отсутствовали всего два с половиной месяца.
На эти утешительные слова мадам, которая вошла в кухню вслед за мужем, Самбе оставалось лишь ответить:
— Спасибо, мадам. Мадам — добрая женщина.
Мадам тоже была довольна. Она на опыте убедилась, как важно пользоваться хорошей репутацией среди слуг.
— Ты можешь уйти сегодня до четырех часов и прийти к возвращению мсье, я сама уложу остальные вещи. Обещаю тебе снова взять тебя, когда мы вернемся. Ты доволен?
— Спасибо, мадам.
Мадам и мсье ушли. Самба шлепнул Диуану. Диуана, как разъяренная кошка, готова была прыгнуть на него.
— Э, полегче. Ты сегодня уезжаешь. Не будем ссориться.
— Ты мне сделал больно, — проворчала она.
— А мсье тебе не делает больно?
Самба подозревал тайную связь между служанкой и хозяином.
— Тебя зовут, Диуана. Машина уже фырчит.
Она помчалась, даже не сказав «до свидания».
Машина катила по широкой магистрали. Нечасто Диуане выпадало счастье ехать в машине, когда правит сам хозяин. Она взглядом призывала прохожих обратить на нее внимание, не решаясь сделать знак рукой или прокричать: «Я еду во Францию, да, во Францию!» Она была уверена, что радость написана у нее на лице. От подспудных токов этой бурной радости она даже чувствовала слабость. Когда машина остановилась перед домиком на улице Эскарфэ, она удивилась. Так скоро? Справа от их убогого домишки в кабачке «Веселый моряк» за столиками сидели несколько посетителей, на тротуаре мирно беседовали четверо мужчин.
— Уезжаем, сестренка? — спросил ее Тив Корреа.
Уже навеселе, широко расставив ноги и держа за горлышко бутылку, он пытался сохранить равновесие. Одежда его была измята.
Диуана не хотела слушать пьянчужку. Тив Корреа, бывший моряк, вернулся из Европы после двадцатилетнего отсутствия. Он уезжал молодым парнем, полным смелых надежд, а вернулся обломком человека. Он хотел иметь все, а приобрел лишь пристрастие к бутылке. Тив пророчил одни несчастья. Диуана было спросила, что он думает о ее предстоящей поездке во Францию. Он считал, что ей ни к чему уезжать. И теперь, несмотря на сильное опьянение, он, не выпуская из рук бутылки, сделал несколько шагов в сторону мсье:
— Это правда, что она уезжает с вами, мсье?
Мсье не ответил. Он достал сигарету, прикурил и, выпустив дым поверх дверцы машины, оглядел Тива Корреа с ног до головы. Настоящий оборванец в засаленной одежде, от которого разит пальмовой водкой. Он облокотился о дверцу.
— Я-то прожил во Франции двадцать лет, — завел разговор Тив Корреа, и в голосе его звучали нотки гордости. — Хоть сейчас я последний из людей, а знаю Францию лучше, чем вы… Во время войны я жил в Тулоне, и немцы отправили меня с другими африканцами в Экс-ан-Прованс, на Гарданнские шахты… Я против того, чтобы Диуана ехала во Францию.
— Мы ее не принуждаем. Она сама согласилась, — раздраженно ответил мсье.
— Вот именно. Какой молодой африканец не мечтает поехать во Францию. Увы! Молодежь не понимает, что жить во Франции и прислуживать во Франции — это разные вещи. Мы с Диуаной родом из соседних деревень в горах Казаманса… У вас принято говорить, что мотылек летит на огонь, а в моей деревне говорят, что мотылек улетает от тьмы.
Между тем появилась Диуана, окруженная женщинами. Все они без умолку болтали, каждая просила прислать какой-нибудь подарок. Диуана с радостью обещала, улыбалась; ее белые зубы сверкали.
— Остальные будут на пристани, — говорила одна. — Не забудь про платье для меня.
— А мне обувь для ребятишек. Номера записаны на бумажке у тебя в чемодане. И про швейную машину помни.
— И про комбинации.
— Напиши мне, сколько стоят щипцы для распрямления волос, а еще красный жакет с большими пуговицами… сорок четвертый размер.
— Не забывай посылать деньги матери в Бутупу…
Каждой надо было что-то сказать, дать поручение.
Диуана всем обещала. Лицо ее сияло. Тив Корреа взял ее чемодан и бросил его в машину беззлобным жестом пьяницы.
— Эй вы, трещотки, оставьте ее в покое. Вы думаете, во Франции монеты сами плодятся? Она вам расскажет, когда вернется.
— У-у-у! — укоряли его женщины.
— Прощай, сестренка. Счастливого пути. У тебя есть адрес земляка в Тулоне. Как только приедешь, напиши ему, он тебе пригодится. Дай-ка я тебя обниму.
Они обнялись. Мсье нетерпеливо нажал на акселератор, вежливо намекая, что пора кончать прощание.
Машина тронулась. Женщины махали руками.
На пристани та же картина: знакомые, родичи, поручения. Диуану окружили плотным кольцом. И снова под бдительным оком мсье. Она поднялась на борт.
Восемь дней в море. Если бы она вела дневник, то не написала бы ничего нового. Впрочем, для этого надо было уметь читать и писать. Когда впереди, позади, с правого борта, с левого борта ничего, кроме моря, расстилавшегося огромной скатертью, и неба над ним…
На пристани в Марселе ее встречал мсье. После выполнения формальностей они быстро помчались к Лазурному берегу. Диуана пожирала глазами мелькавшие картины, удивлялась, приходила в восторг. Она испытывала небывалый подъем. Какое великолепие! Вся Африка казалась ей грязной лачугой. Вдоль приморского шоссе тянулись города; двигались автобусы, поезда, грузовики. Ее изумлял густой поток транспорта.
Два часа спустя они въехали в Антиб.
Прошли дни, недели, первый месяц. Вот уже третий месяц, как Диуана в Антибе. Она не похожа на прежнюю сияющую радостью девушку, готовую в любой момент засмеяться, полную жизни. Глаза ее запали, взгляд потускнел, он не останавливался, как бывало, на каждой мелочи. Здесь ей приходилось больше работать, чем в Африке. Ее просто нельзя было узнать. Диуану мучили тяжкие мысли. Франция… прекрасная Франция… она имела о ней лишь смутное представление, как о мимолетном видении: заброшенный садик на французский лад, живые изгороди соседних вилл, гребни крыш, поднимающиеся над зелеными деревьями, пальмы. Каждый жил обособленной жизнью, запершись в своем доме. Мсье и мадам часто уходили в гости, оставляя на нее четверых детей, которые не замедлили образовать нечто вроде мафии. Они преследовали ее. Надо развлекать детей, наставляла мадам. Старший — отчаянный проказник — командовал остальными. Они играли в путешествия. Диуане была отведена роль «дикарки». Дети изводили ее. Вспоминая обрывки фраз из разговоров отца, матери и соседей там, в Африке, в которых неизменно сквозило пренебрежение к африканцам, старший подучивал малышей. Когда родители не видели, дети частенько прыгали вокруг Диуаны и пели:
Вот чернокожая,Вот чернокожая,Черная, как ночь!
Затравленную Диуану мучили тяжелые думы. Пока она жила в Дакаре, она никогда не задумывалась над проблемой цвета кожи. Теперь, когда малыши дразнили ее, она стала думать об этом. Она поняла, что здесь она одинока. Ничто не связывало ее с другими. И это приводило ее в уныние, отравляло жизнь, даже воздух, которым она дышала.
