Петер Биксель - Современная швейцарская новелла
Было три часа дня, а в этих каменных ущельях казалось, будто уже вечер. Неудивительно, что в первых этажах светились все окна. Обедали мы в харчевне, где все обсуждали какой-то футбольный матч. Отец сидел напротив меня, время от времени бросая в мою сторону подбадривающие взгляды, но думал о чем-то своем, и, судя по всему, приятном: лицо его размягчилось, на губах блуждала улыбка. Безусловно, только очень сильный человек, такой, как мой отец, мог позволить себе почти не спать (я не слышал, когда он лег, но наверняка очень поздно) и после изнурительной ночи ничем не выдать своей усталости. Хотя в поезде он вздремнул. У него болели глаза — он считал, что от ветра, а может, засорил, пока ехали с открытым окном. Сейчас, правда, получше. Улицы и переулки, пустые в обеденные часы, понемногу заполнялись людьми. Сильный ветер, налетая порывами, подгонял прохожих. Мне и самому казалось, будто кто-то толкает меня в грудь, в спину, тянет за руки.
— Здорово, — вырвалось у меня.
— Здорово? — спросил отец, по-прежнему погруженный в свои мысли. — Подожди, ты это потом скажешь.
Время от времени мы останавливались и рассматривали выставленные перед входом в лавки товары — мешки с мукой, зерном и рисом, бочки с селедкой, соленые сардины, вяленую треску. Еще дольше мы задерживались перед витринами мясных магазинов, где вздернуты на крюки свиные головы и разложены все эти отвратительные внутренности (отец же обожает требуху!).
Миновав перекресток, мы углубились в какой-то переулок, более темный, чем все остальные. Спуск был крутой, и отец взял меня за руку.
— Прибавь-ка ходу!
И сам ускорил шаг.
В переулке не было ни магазинов, ни лавочек — первые этажи по обеим сторонам занимали тускло освещенные каморки. У входа в каждую такую каморку стояли, прислонившись к косяку, или сидели на плетеных стульях нелепые толстые женщины. Они лениво вязали, бросая долгие настойчивые взгляды на редких прохожих. Отец процедил сквозь зубы какое-то резкое, презрительное слово. Кто были эти женщины? Мне они не показались такими уж противными: сидят себе, вяжут — кто кофточку, кто шаль. Да и переговаривались между собой они тихо, не перекрикивались. Чем же они так не угодили отцу? И тут мое внимание отвлек солнечный луч, перерезавший впереди улицу. Перед нами открылась площадь и на ней прилавки под навесами — рынок.
— Хорошо бы тут малость потолкаться… — сказал отец.
Конечно, хорошо бы. Поглядеть, чем торгуют, понаблюдать за живописной толпой — местными, моряками. Но приходилось выбирать: или — или. Даже на портики Сотторипы с весело кипящей там жизнью времени не было.
Вот и порт. От одного-единственного корабля может захватить дух, а тут их было не меньше сотни — больших и маленьких. Пронзительно, наперебой гудели буксиры. Где же «Юлий Цезарь», у какого причала? Там-то и там-то, объяснил морячок на ломаном итальянском. И мы прибавили шагу. Идя рядом, мы показывали друг другу пальцем на самое интересное и красивое в этой части гавани. Крейсер? Нет, миноносец, крейсер гораздо больше. Теплоход, а там старенький пароход. Ух ты, сколько флагов! Итальянские, само собой, французские, греческие, датские, египетские… Отец все их знал. А это, судя по низкой палубе, паромы. Для поездки на острова.
— Смотри, смотри! — закричал вдруг отец. — Маяк!
Сначала я ничего не видел, кроме мачт и труб. Отец уже начал терять терпение, когда я разглядел наконец башню. Если честно сказать, она показалась мне не очень высокой — во всяком случае, не такой высокой, как я себе представлял.
— Знаешь, откуда его свет видно? От Корсики!
Отец просто бредил этим маяком. В поезде он сказал мне еще более потрясающую вещь, прямо-таки невероятную: оказывается, с верхней площадки маяка остров можно увидеть невооруженным глазом. Но только в самые ясные дни. Сегодня проверим, не обманул ли он меня. Но в ту минуту мне хотелось только одного: первым отыскать «Юлия Цезаря». Я то и дело оставлял отца, отбегая на несколько шагов, и, когда, устав от жары и потеряв всякую надежду, огибал один из пакгаузов, мне бросилось в глаза название «Юлий Цезарь».
Да, это был он — так гласила надпись на корме.
— Поздравляю, — сказал отец, — нашел-таки. Правда, красавец?
Но тут же добавил, что лучше отойти подальше, а то, глядя на эту махину с такого близкого расстояния, ничего не стоит свернуть себе шею. Сказано — сделано. Мы отходим к киоску, где продаются напитки и мороженое, садимся на скамейку.
— По водоизмещению, по величине ему нет равных, это уж точно… Но конечно, одно дело — видеть его у причала, как мы сейчас, другое — когда он входит в порт или выходит или когда развивает в открытом море скорость бог знает во сколько узлов…
Отец занялся мороженым; я же свое уже успел проглотить и считал, что теперь моя очередь что-то сказать, выразить охватившие меня чувства. Но я не находил подходящих слов. И не потому, что зрелище не захватило меня, — напротив, корабль выглядел таким внушительным и в то же время изящным, море было синее-синее и искрилось вдали от берега, на самой высокой мачте развевался огромный флаг, над флагом кружили чайки. Все это прекрасно. Но почему на корабле пусто? Ни души на капитанском мостике, на палубах, ни одного лица в иллюминаторах.
— Хорош, а? — снова спрашивает отец. — Представляешь, он берет тысячу триста пассажиров, а то и больше, это не считая команды. Три класса, как в поезде. Кому что по карману.
Где-то он наверняка читал про размеры корабля — длину, ширину и так далее. Но ясно, что сейчас он говорил приблизительно, скорее на глазок. И мало-помалу я перестал слушать, только смотрел не отрываясь на корабль. В конце концов должен ведь там кто-нибудь появиться, хоть юнга, хоть поваренок.
Я смотрел до тех пор, пока корабль не заволокло туманом, густым-прегустым, но вот туман как бы рассеялся, и из него проступила на фоне стены и клумбы лохань во дворе, не большая и не маленькая, — посудина, в которой мама одно время стирала белье. Старая, обшарпанная, я ее сразу узнал. А в лохани — накренившийся набок заводной кораблик, красный с синим, его подарила мне однажды летом, давным-давно, Тильда, моя крестная мать. Ну вот, подумал я, опять пружину заело… Сон наяву, чудно! Ведь я готов был поклясться, что ни на секунду не терял «Юлия Цезаря» из виду. Ну а кораблик — бог знает, почему он вдруг всплыл в памяти. Да еще здесь, рядом с этой громадиной… Отличная была игрушка. Одно мне не нравилось: кораблик мог двигаться только по кругу. И вдруг стало заедать пружину, кораблик начал останавливаться. Тогда я разобрал его, а собрать снова не сумел — не вышло.
— Эй, Нинетто, проснись! — затормошил меня отец, уже поднявшийся со скамейки.
До отхода катера оставалось минут пятнадцать, надо было торопиться. «Еще чуточку, — хотелось мне попросить отца, — чуточку!» Но его лицо показалось мне строгим. Настаивать не имело смысла, и я подчинился.
Под навесом было пусто, если не считать двух-трех зевак и носильщика. На нас, запыхавшихся от бега, они посмотрели с насмешливым сочувствием.
— Самую малость опоздали, — заметил носильщик и показал на только-только отчаливший от пристани катер, полный народу.
Отец вынул из кармана часы. Хронометр, как он говорил.
— Мы успевали, смотри!
Было ровно четыре. По расписанию — время последнего рейса.
— Как нарочно, раньше времени отплыли… — вздохнул отец.
Ничего, до маяка можно и на лодке добраться.
— Если желаете, — подал голос носильщик и вызвался проводить нас к своему знакомому, который давал напрокат лодки, а в свободное время и сам садился на весла.
До маяка (генуэзцы называют его «лантерна» — фонарь) было недалеко: четверть часа, не больше.
Лодочник оказался человеком средних лет, высоким, сухощавым и несговорчивым. Он назвал огромную сумму — около трех наших франков, что составляло половину дневного заработка отца. После долгого размахивания руками и упорного нежелания снизить цену он в конце концов согласился уступить один франк.
Мы сели в красную, с белой полосой вдоль борта лодку. Свежевыкрашенная, просторная, на сиденьях подушки, она показалась мне королевской яхтой. Сидя на корме рядом с отцом, я вдруг подумал, что не зря ждал так много нового и интересного от поездки: вот наконец ожидания и сбываются. Кто из моих товарищей мог похвастать, что видел море, океанский пароход? Кто бродил по портовым переулкам? Поднимался на маяк, посылающий свет в такую даль?
Встречная волна так накренила лодку, что она едва не зачерпнула бортом с моей стороны. Я инстинктивно схватился за отца.
— Ничего страшного, море есть море, — сказал лодочник. — Если мальчик хочет, он может пересесть вниз, на дно. И чем меньше он будет вертеться, тем лучше.
Но я чувствовал себя спокойнее рядом с отцом. К тому же, пересев на дно, я не увидел бы и половины того, что делается в порту с его оживленным движением.
