Петер Биксель - Современная швейцарская новелла
— Ну, это дело так быстро не освоишь, — сказал, смеясь, Филиппо. — Но я тебя непременно научу.
Пейдер был в восторге. Еще бы, нож — это тебе не игрушка, а настоящее, смертельно опасное оружие!
С тех пор Филиппо всегда брал с собой нож — и на прополку картофеля, и на заготовку подстилки для скота. Иногда, позавтракав, они шли к деревянному забору или к дереву и упражнялись в бросках. Филиппо знал два способа метания в цель. При первом, прямом броске нож надо было держать за рукоятку. Он научил Пейдера, как держать руку: запястье напряжено, пальцы мягко обхватывают рукоятку, указательный лежит сверху. Перед самым броском предплечье слегка отводится в сторону, чтобы нож летел острием вперед и не вращался в полете.
Второй способ назывался «il circolare»[5]. В этом случае нож берется за лезвие, в полете он делает полуоборот и впивается в цель, как палка в землю, когда дети соревнуются в меткости. Этот способ позволял сильнее размахнуться, и нож глубоко вонзался в дерево. Все дело было в том, чтобы высчитать расстояние, от расстояния зависел захват лезвия. При дальнем броске лезвие нужно захватывать пальцами примерно до середины, при ближнем — брать за самый кончик. Пейдер усердно осваивал технику бросков. Филиппо был хорошим наставником, он никогда не подгонял ученика и искренне радовался, когда у того получалось.
К исходу лета Пейдер уже легко попадал с десяти шагов в верх столба. В конце сентября Филиппо взял расчет, cap Джозуэ выплатил ему заработанные деньги да еще добавил десять марок за усердие. На прощанье итальянец вытащил свой нож и вложил его в руку Пейдеру со словами:
— Prendilo, caro Pietro, e ricordati di Filippo[6].
Наступил ноябрь. На чердаке и в сенях запахло зерном. Пошел снег. Через окошко в крыше сеновала было видно, как вокруг оголенных веток яблони пляшут снежинки. Пейдеру вдруг вспомнилась сцена, которая разыгралась на крыше. Он видел перед собой искаженное злобой лицо отца, слышал крик: «Поднимайся немедленно, не то…» Там, на самом краешке ската, Пейдеру удалось впервые напугать отца.
«Ему пришлось уступить, этого он мне никогда не простит».
С порывами ветра в окошко залетал снег, кружась, белые хлопья опускались на стропила и медленно таяли, оставляя после себя едва заметные темные пятна.
«Мать говорит, что у отца неприятности. Дом все еще не поделен, братья требуют свою долю в соответствии с новой оценкой. Мы не можем выплатить такие деньги, вот что мучает отца».
Под сильным порывом ветра заскрипела балка, снег долетел до середины чердака.
«Мама недавно плакала и долго не хотела говорить — из-за чего».
Стало холодно. Только лезвие ножа, подаренного Филиппо, еще хранило тепло и блестело. Потом и оно затянулось мутной пленкой.
«В последнее время он меня просто терпеть не может. Почему? Что я ему сделал? Уже с самого утра он не в духе, ничем ему не угодишь, чуть что — начинает орать, пускает в ход кулаки».
Чтобы согреться, Пейдер похлопал себя руками по спине и плечам — крест-накрест, как делают лесорубы, когда приступают к работе. С каждым выдохом изо рта у него вылетало облачко пара. Он провел пальцем по лезвию — лезвие сверкнуло. Острие задело складку на коже и стало липким.
Нож надо точить как можно чаще, учил его Филиппо, но чуть-чуть, достаточно пару раз провести бруском по лезвию и вытереть его кусочком кожи, чтобы убрать отделившуюся полоску стали.
«„Ты мне за это заплатишь!“ — сказал я ему вчера. Видно, чересчур распустил язык. Ну да ладно, там видно будет».
Пейдер выстроил перед собой картонных солдат, прислонив их к стене мансарды. Все пятеро таращили на него глаза.
— Вы кто? Немцы? Или конфедераты?
Пол чердака скрипнул. Отошла деревянная распорка, и одна доска слегка спружинила под ногой. Из щели поднялось облачко пыли.
Пейдер прижал указательный палец к тыльной стороне лезвия, отвел плечо кверху до angolo cento е trentacinque[7]и метнул. Получилось удачно, лезвие вошло наискось, чтобы лучше перерезать вену, — совсем так, как учил Филиппо.
«Да и мать кричит на меня почем зря. Хватит, надоело!»
Пейдер вытащил нож из мишени, отмерил семь шагов назад. С улицы донесся стук колес. Отец вывозил на тачке навоз. С огорода долетел запах свежего перегноя. Перед глазами Пейдера встала картина: желоб для стока навозной жижи, жижа, разбрызганная по страницам нотной тетради.
Урок музыки всегда был в среду, с трех до четырех пополудни. Вот уже почти год Пейдер обучался игре на пианино. Отец тогда сам поговорил с учителем и очень обрадовался, узнав о способностях Пейдера к музыке. «Но в четыре ты должен быть в хлеву, как всегда. И никаких разговоров!» — предупредил cap Джозуэ сына. Все получалось неплохо, вплоть до вчерашнего дня, когда учитель велел Пейдеру прийти к четырем. Пейдер хорошо подготовил домашнее задание, и они взялись за новую вещь, сарабанду. В ней было что-то необычное, она напоминала мелодию, которую Пейдер подобрал на своей окарине. Но на пианино выходило куда лучше, с сопровождением и контртактом, которые были как порывы ветра в ноябре и первый снег на крышах. В пять Пейдер уже шел домой, насвистывая мелодию сарабанды. Вдруг ветер донес издалека удары колокола на церковной башне, и Пейдер вздрогнул от испуга. Что ему скажет отец?
Чтобы не терять времени, он побежал в хлев сразу, с портфелем в руке. Отец как раз подметал сарай. Его, Пейдера, работа! Сар Джозуэ метнул в сына злобный взгляд, отшвырнул метлу и крикнул, задыхаясь от гнева:
— А вот и господин пианист явился, в чистеньких ботиночках! Он думает, я буду делать грязную работу за него и за его детей.
Пейдер хотел что-то сказать, все объяснить, но глаза сара Джозуэ уже налились кровью, он размахнулся и с такой силой ударил Пейдера по лицу, что тот отлетел в сторону и шлепнулся в навозный желоб. Лошадь в стойле испуганно вскинулась и противно заржала. Нотные тетради вылетели из портфеля и упали в навозную жижу. Пейдер не заплакал. Он встал на колени, собрал измазанные навозом листки, взял в свободную руку портфель и, не говоря ни слова, поднялся на ноги. Потом посмотрел на отца и буркнул:
— Ты мне за это заплатишь!
— Что? Угрожать мне? Сейчас я тебе покажу, кто кому заплатит, ты, грязный барчук!
В этот миг дверь сарая распахнулась, вбежала испуганная мать и встала между отцом и сыном.
— Это было вчера, сегодня — другое дело, — пробормотал Пейдер и взял нож за лезвие, острием внутрь, чтобы метнуть способом circolare. «Tira subito»[8],— любил повторять Филиппо. Само собой, subito, иначе лезвие увлажнится, станет скользким, и бросок не получится. Он метнул. — Кажется, слишком занизил, — сказал он, разглядывая воткнувшийся в картон нож. — Попал в ямку под кадыком, едва не задев кость. Лезвие чуть скошено влево. Passabile[9].
Пейдер вскочил. Ему послышались чьи-то шаги. Или это скрипнули чердачные балки? Погода постепенно разгуливалась. В разрывах туч показались горы. Вечернее солнце осветило вершины, ярко сверкал белый снег.
«Если бы не мать, он бы меня прикончил».
Пейдер отсчитал восемь шагов. Снова скрипнула доска. Он прислушался. Колокол на башне пробил четверть. Звуки унесло ветром, заключительные аккорды напомнили ему сарабанду, танец, который и не танец вовсе, а нечто торжественное, с ударением на второй доле вместо первой, как в мазурке, а за третьей идет подъем и новое начало.
Пейдер представил себе длинные, тонкие руки учителя. Рукоятка ножа матово блестела, как клавиши пианино. Пейдер прицелился и метнул. «Riuscito male». Лезвие вонзилось в челюсть. «Sei un bimbo! Ma pensa, figliuolo, il nemico, quello non dorme, sei morto tu, questa volta!»[10]
Должно быть, Пейдер произнес эти слова вслух. Или голоса донеслись с улицы? Он снова прислушался. Издалека долетал лай собаки, над крышами разносился крик ворон. Пейдер вздрогнул. Внизу на огороде заржала лошадь, противно, как вчера в стойле. Пейдеру показалось, что из-под брюха лошади на него глядят отцовские глаза.
— Смотри-ка, у него тоже красные глаза, у этого картонного мамелюка! И усы как у отца. И пялится на меня, как он, и руку на меня поднимает…
Пейдер отсчитал десять шагов и прицелился в крайнего солдата. Стало темнеть. Опять что-то скрипнуло? Наверно, чердачная дверь, она все время поскрипывает.
— Смотри, сейчас будет il circolare. Можешь пялиться сколько влезет, не боюсь я твоих красных глаз, отец.
Он изо всех сил метнул нож. Лезвие впилось солдату в горло, нож затрепетал и остался торчать в картоне. Пейдер подбежал к мишени и крикнул:
— Bravo figliuolo mio, colpo magistrale![11]
Ему пришлось поднатужиться, чтобы вытащить нож, который глубоко вошел в деревянную рейку.
— Colpo massimo![12] — крикнул он еще раз. И тут за своей спиной он услышал чье-то учащенное дыхание. Пейдер обернулся и оцепенел. На предпоследней ступеньке лестницы стоял отец, он был бледен и тяжело дышал; из его открытого рта дыхание вырывалось толчками, как после бега. Но он не бежал, он стоял там уже несколько минут. Отец смотрел на Пейдера застывшим, стеклянным взглядом, глаза были огромные и неживые, как у картонного солдата. Пейдер заметил, что виски у отца седые, а лицо серое, пепельного цвета.
