Хосе Гарсия Вилья - Во имя жизни
— Это еще зачем?! — оскорбилась она.
— Ты же изжаришься на этом пекле! — сказал он и потянул веревку с ведром вверх.
Но она осталась рядом, подхватывая тяж по мере того, как тот высвобождался, и аккуратно укладывая его на земле. Наполнив кувшин, он передал ей ведро, чтобы она держала его, пока он будет пить. Она наклонила ведро... Он набрал в рот воды, прополоскал горло, выплюнул ее, потом стал пить — долгими, глубокими глотками, издавая при этом сильный булькающий звук, что его сильно конфузило. Он тяжело дышал, когда кончил пить, и весь покраснел от напряжения.
— Не знаю, почему это получается, — сказал он, трогая себя пальцами за горло и смущенно улыбаясь.
— У нас отец тоже булькает, когда пьет, и мама всегда смеется над ним, — сказала она.
Она сняла с головы платок и начала его скатывать.
Солнце переместилось, и под деревом совсем не осталось тени. Буйвол языком подбирал с земли оставшиеся травинки сена. Парень отвязал его и перевел к противоположной стене ущелья, которая уже была в тени.
— Манонг, — заговорила она первая, — может, зайдешь к нам отдохнуть со своим буйволом? У нас много тени, ты сможешь подремать часок. Правда, люди мы бедные...
Она уже успела поднять кувшин на голову и сейчас стояла вполоборота к нему, ожидая ответа.
— Зачем мне вас беспокоить, адинг!..
— Какое там беспокойство! Иди за мной, а я предупрежу маму! — Она направилась к тропе.
Сильным шлепком он послал буйвола вперед. Затем быстро собрал остатки еды в мешок, который уже почти высох, и пошел следом. Буйвол то и дело останавливался у скудных пучков травы, разбросанных маленькими островками по высохшему дну реки; поймав волочившиеся по земле вожжи, парень погнал его вперед.
Она ждала их у двуколки.
— Наш дом вот за этим холмом, — сказала она, показывая на вершину, поросшую бамбуком. — Мы живем одни, без соседей.
Парень был не боек на язык, особенно с девушками. Он молча шел за ней следом со своим буйволом, неторопливо трусившим по дороге, всем своим существом ощущая ее присутствие. Она несла кувшин на голове, руки ее мерно раскачивались в такт шагам. Он приосанился, задрал кверху нос и шумно втянул неподвижный воздух. И еще он позволил себе — из озорства — стегнуть лишний раз буйвола, хотя тот в этом и не нуждался.
Он почувствовал себя сильным, очень сильным. И еще он почувствовал, что способен идти вот так, как сейчас, за этой стройной и гибкой девушкой хоть на край света.
МЕСТО ДЛЯ СТРОЧНЫХ И ПРОПИСНЫХ
В пять часов, во второй половине знойного и душного летнего дня, Альфредо Сантос, корректор «Иллюстрэйтед уикли», поднимался по лестнице Дома печати Лопеса из печатного цеха, помещавшегося в подвальном помещении, в редакционную комнату тремя этажами выше. Усталость подобно тяжелому намокшему плащу обволакивала все его тело. Он судорожно ловил ртом перегретый воздух, не замечая, какой он пыльный и прокопченный. Тупая боль под лопаткой отдавалась в позвоночнике при каждом вздохе. Она очень донимала его, и он пытался не обращать на нее внимания.
«Пустяки, всего лишь мышечная боль, — успокаивал он себя, — просто слишком много сижу согнувшись». Он ощутил эту боль впервые, наверное, недели три или четыре тому назад. Раз или два он даже просыпался от нее посреди ночи, обливаясь потом и испытывая какое-то жжение в спине. Боль всегда утихала, как только он вставал и начинал двигаться. Это-то и поддерживало в нем уверенность, что ничего страшного у него нет и скоро все пройдет. А так сильно потеет он конечно же оттого, что нынче выдалось необычно жаркое лето. В крохотной комнатушке на втором этаже двухэтажной аксесории14 на улице Санта-Крус неподалеку от Дулонгбаянского рынка, где жили они с женой, ночью просто нечем было дышать. Редкие дуновения ветерка, доносившиеся в спальню сквозь раскрытое настежь окно, из которого открывался унылый вид на теснящие друг друга ряды ржавых рифленых крыш, были подобны знойному дыханию горна. Днем же, особенно в полдень, неровная поверхность крыш собирала солнечные лучи и отражала их прямо в окна дома, превращая маленькую комнатку в работающую на полную мощь пекарню. Сантос явственно ощущал, как горячий воздух обжигает лицо. Любое прикосновение одежды к телу раздражало кожу. Воображение терзали мучительно сладкие видения: он купается в прохладных водах обрамленных зеленью озер или лежит в тени пальм на берегу широкого синего моря, и соленый ветерок ласкает его обнаженное тело.
Преодолев последние ступени лестницы перед комнатой редакторов, Сантос враз позабыл о боли в спине: все чувства вытеснил непреодолимый страх перед встречей с главным редактором. Еще утром, выходя из дому, он решил наконец попросить мистера Рейеса о прибавке, мысль о которой уже давно не давала ему покоя.
Дело в том, что человек, на чье место взяли Сантоса, получал шестьдесят песо, когда он ушел из журнала, соблазнившись заманчивым предложением работать в отделе печати правительственного бюро, где ему пообещали вдвое больше. Не имея за душой ничего, кроме диплома об окончании колледжа со степенью бакалавра искусств да небольшого опыта работы в университетской газете, Сантос начал здесь с зарплаты в сорок пять песо в месяц. В свое время, пять месяцев тому назад, он почитал за счастье радужную перспективу иметь каждые полмесяца двадцать два песо и пятьдесят сентаво и принимал их чуть ли не со слезами радости на глазах. Марта, его жена, даже тихонечко всплакнула у него на плече от счастья, когда он сообщил ей, что нашел работу и будет получать целых сорок пять песо. «Ой, я так рада, Фред, ты даже не можешь себе представить, — воскликнула она, и голос ее говорил много больше, чем сами слова, что делало его безмерно счастливым. — Теперь мы сможем вовремя платить за квартиру».
В этом была вся Марта: конечно же прежде всего ее обрадовала возможность отныне вовремя вносить плату за квартиру. Эта проблема была ее постоянной болью, всегдашним унижением, потому что ей никак не удавалось платить положенные тринадцать песо, включая плату за свет и воду, регулярно в первые пять дней месяца. И ей ничуть не легче от того, что человек, у которого они снимали комнату, — бисаец15, обремененный большой семьей (у него было трое взрослых сыновей, две дочери и тяжело больная жена), был предельно тактичен и бесконечно терпелив. Он сам платил за всю аксесорию двадцать пять песо в месяц.
Хозяин с семьей ютился в нижнем помещении с бетонными полами. Под лестницей, ведущей на второй этаж, у самой стены стояла широкая бамбуковая лежанка — папаг, отгороженная занавеской, укрепленной на туго натянутой проволоке. На этой лежанке спали дочери вместе с больной матерью, которая уже редко выбиралась из своего затхлого и темного закутка. Отец с сыновьями спали на парусиновых складных койках, похожих на носилки, которые они на ночь расставляли на полу одна подле другой, а поутру аккуратно скатывали и убирали за лежанку под лестницей. Его трое сыновей работали на канатной фабрике в Бинондо16. Там же прежде работал и он сам, пока болезни и слепота на левый глаз не вынудили его оставить работу на фабрике. Теперь он сидел дома и помогал дочерям готовить дешевые обеды, которыми они кормили в полдень не только своих троих братьев, но и человек двенадцать — четырнадцать других рабочих, плативших им по пятнадцать сентаво за порцию. И хотя у Сантосов никак не получалось отдавать квартирную плату в положенный срок, хозяин — они почтительно называли его Манг Сисо — никогда не тревожил их.
«Я понимаю, — обыкновенно говорил он своим спокойным голосом, растягивая слова. — Вам нет нужды рассказывать мне, как нелегко достать денег в наши дни». Он кряхтя слезал с деревянной табуретки, на которой про-водил почти все время, сцеплял за спиной руки и глядел вниз на свои ноги, обутые в самодельные шлепанцы из старых автомобильных шин. Он ходил по дому не торопясь, размеренно, словно экономя силы. Марте нравилась его походка, она действовала на нее успокаивающе. «Я просто поражаюсь, как еще мы умудряемся платить за дом из тех денег, что зарабатываем», — добавлял он и медленно оглядывал свое пристанище на первом этаже, задержав взор на лежанке за занавеской, где глухо покашливала его жена.
Встречаясь с ним, Марта каждый раз испытывала острое чувство стыда и подолгу не решалась сказать Мангу Сисо, что опять не может вовремя отдать причитающиеся с нее деньги. Это раздражало ее, и потому она часто срывала зло на своем Фреде, стоило ему дать хотя бы малейший повод для этого.
И вот теперь наконец-то они могли отдавать Мангу Сисо эти проклятые деньги первого числа каждого месяца! Одна мысль о том, как приятно будет старику получать эти деньги, переполняла их безмерной радостью.
Было немало и других причин радоваться постоянному доходу в сорок пять песо в месяц. Марта смогла наконец купить себе кухонной посуды, о которой давно мечтала. Как-то раз вечером они с Фредом отправились в торговый центр в Кьяпо и, всласть поторговавшись в китайских лавчонках, приобрели все, что было нужно для хозяйства. А еще Марта купила ему две рубашки, голубую и белую, всего за песо и двадцать сентаво каждую. Если б не ярлыки, их ни за что не отличить было бы по виду от тех дорогих, американского производства, что продаются по пять песо штука! Себе она выбрала новое платье из светлого набивного ситчика, который стоит всего-навсего тридцать сентаво за метр. Впервые за много месяцев они позволили себе пойти в кино в центре города, понежиться в мягких кожаных креслах, насладиться прохладой кондиционированного воздуха и всем прочим. А по окончании сеанса прошлись с полчаса, глазея на роскошные витрины главной торговой улицы — Эскольты. Сантос буквально силой увел оттуда жену.
