Пирамиды - Виталий Александрович Жигалкин
— Я, честное слово, подумал, что произошел групповой несчастный случай на дороге, — не раз шутил потом, ныне уже покойный, Сергей Михайлович.
Надя еще не работала, когда у них родились близнецы. Пособие ей никакое не полагалось — и денег стало остро недоставать, к тому же у них не было еще ничего — ни кружки, ни ложки.
— Ну и отлично! — бодрилась Надя. — Это еще даже лучше, когда все с нуля, с пустого места…
Но Александр Иванович отпросился тогда в линейщики — начальником участка Горновского, пригородного ДРСУ. Там полагались повышенный районный коэффициент, полевые, увеличенная премия.
Домой он возвращался поздно — часов в девять, а уезжал в шесть утра. Надя неизвестно когда поднималась и всегда успевала приготовить к отъезду горячий завтрак. Он противился: ей и без того не давали спать сыны — но Надя, кажется, была упрямее его. Можно было бы, конечно, оставаться на ночь в вагончике, на трассе, как это часто делали прораб и оба мастера, но Александр Иванович не выдерживал: и тревожился за ребят, которые часто болели, и скучал по Наде — по ее ласкам, по теплу ее тела, по волосам, уткнувшись лицом в которые он так легко и сладко засыпал.
На участке он отработал почти три года, пока не перевели в аппарат управления руководителем отдела.
А дальше уже пошло легче: ему многое удавалось, его хвалили, он быстро продвигался по службе — и Надя даже говорила:
— Если бы ты жил в Москве, то давно бы стал министром…
Но это чувство непонятной вины перед ней — боязни, что ли, сделать ее несчастной — нет-нет да и всплывало в нем, особенно тогда, когда нависала какая-нибудь угроза: при следствии, к примеру, по пожару на складе ГСМ или в больнице — после инфаркта, а сильнее всего почему-то сегодня, сейчас.
— Ну Надя… ну не хмурься… — пожал он ее локоть. — Ничего страшного пока не произошло.
— То есть? — еще более насторожилась Надя.
— То есть, — спохватился он, — даже не пока… а вообще…
Надя молча смотрела на него.
— Просто я решил с понедельника пойти в отпуск, — вспомнил вдруг он.
Отпуск в этот момент показался ему спасением от всего — и от разговора с Надей, и от срочного решения своей судьбы: ведь за месяц многое могло случиться.
— Понимаешь, — поспешил объяснить он. — Увидел сегодня на берегу мальчишку-рыбака… размечтался о доме, о маме… так захотелось туда!..
Он дотянулся до Нади, поцеловал в щеку. Но она все еще держалась скованно.
— Дает знать сердце?.. Может, врача?..
— Ну что ты все… — сделал он обиженный вид.
— Однако выглядишь ты устало… Я приготовлю тебе сейчас ванну…
— Ну при чем здесь ванна? Ты поняла, что я тебе сказал?
— Да, да, да, — встала из-за стола Надя и, подойдя, обняла его сзади, за плечи, — поезжай, конечно же. Наверное, сегодня это очень нужно.
Она подчеркнула последние слова — и он поразился ее проницательности: ей словно обо всем уже было известно…
V
Была у управления одна работа, к которой Александр Иванович всегда готовился, как к штурму, — ремонт коммунального моста, соединяющего обе части города. В назначенный день, разом, как правило, в шесть часов утра, перекрывал он мост с обеих сторон — и этот, отрезанный от всего города, повисший над рекой участок дороги превращался на какое-то время в сущий ад: гремели-трещали пневмомолотки, в пыли и дыму сновали-петляли машины, укатчики, грейдеры, воздух пропитывался запахом гудрона, горячего асфальта. Парализовалась работа многих предприятий: объезд был далеко, через дамбу. Времени на ремонт горисполком отпускал в обрез, санкции за просрочку разрабатывались жестокие — и в авральные дни Александр Иванович почти сутками пропадал на мосту: худел, чернел, пропитывался варовым чадом.
— Ну сатана и сатана! — шутя отворачивала от него нос Надя.
Но ремонт моста многое и давал управлению: жесткие сроки позволяли Александру Ивановичу диктовать заинтересованным организациям свои условия. Ему выделяли людей, деньги. Добрую треть своей техники — особенно автотранспорт и компрессоры — он обновил только благодаря мосту.
Директор домостроительного комбината однажды отказал ему в людях — ссылаясь на нехватку кадров. Александр Иванович тотчас же отправил председателю горисполкома телеграмму: отсутствие такого-то количества людей удлиняет срок ремонта моста на столько-то дней. «Убытки, — указал он, — понесенные другими организациями, прошу отнести на счет виновного». Сумма убытков накручивалась внушительная — и директор ДСК сам привозил потом своих людей на мост и передавал их лично Александру Ивановичу.
Сейчас ремонт моста падал как раз на его отпуск — и он решил до отъезда поговорить об этом ремонте с руководителями отделов. С утра он набросал в ежедневнике кое-какие заметки к совещанию: в последний раз не все было отлажено с доставкой солярки, мало оказывалось холодильников, не довозили бутылочную воду. Но хуже всего отражалась на работе неорганизованность: людей то не хватало, то набиралось столько, что их приходилось отправлять назад, на предприятия. Получалось так потому, что на некоторых предприятиях рассуждали арифметически просто: сегодня, мол, у самих большая нужда в кадрах, не дадим никого, а вот завтра — выделим в два раза больше.
«Надо продумать за это самые наисуровейшие санкции», — записал он.
Александр Иванович никогда не проводил совещания до обеда. До обеда наваливалась куча неотложных дел: корреспонденция, сводки отделов, разные звонки. Он был по натуре жаворонком, и лучше всего ему работалось утрами, особенно в своем кабинете. Кабинет, отделанный темно-красным деревом, скрывавшим все шкафы и сейфы, потому, может, и казался большим, просторным, что в нем находились всего лишь его рабочий стол и стол для заседаний. Ничто не отвлекало внимания и не раздражало глаз. Даже минералку со стола для заседаний в эти часы он просил Наташу, секретаршу, убирать, так как вольно или невольно у него вдруг возникала жажда: он откупоривал бутылку, пил, потом через некоторое время подходил и пил снова, потом снова — хотя спокойно мог выдержать до обеда и без воды. Единственной роскошью в кабинете была красная ковровая дорожка — и то приобретенная потому, что Наташа однажды обмолвилась:
— Когда скрипит у вас паркет — значит, вы не в духе…
В такие дни даже она заходила к нему в кабинет по-особенному: не свободно, четко постукивая каблучками, прямо к его столу, а чуть приоткрыв дверь и обязательно спросив: — Можно?
— А вы разве не замечали этого? — улыбаясь, спрашивала она.
Наташа была красивая, молодая, всегда подтянутая. Сан Саныч, его зам по общим вопросам — которого, по-видимому за панибратскую манеру обращаться со всеми, называли, несмотря на пятидесятилетний
