Изгой - Уваров Максимилиан Сергеевич
– Дед Василий, – говорил Егор, хрустя маленьким кусочком сахара, – а расскажи еще раз, как тебе акула ногу откусила.
– Ну, слухай… – Василий усаживался поудобней на старую кровать, доставал из-под подушки большую книгу и открывал одну из страниц, – идем мы, значиться, с моими друзьями на баркасе по морю. А море такое голубое и спокойное, как вона, на картинке, – тыкал он кривым пальцем в книгу.
– Дед Василий! – смеялся Егор. – А в прошлом разе вы шли на лодке, и молнии были, и гром гремел.
– Хочешь слухать, так не перебивай, – Василий давал Егору легкий подзатыльник. – Так вот… идем мы, значить, на баркасе по морю…
Егор обожал рассказы Василия. Он мог часами слушать про море, разглядывая цветные картинки в книге. Там были бирюзовые волны, песчаные пляжи, острова с пальмами, корабли с парусами и диковинные рыбы. Все это было и в рассказах конюха. Егору было наплевать на то, что все посмеивались над конюхом и поговаривали, что ногу он потерял спьяну, уснув в сугробе. Егор слушал его, широко открыв от удивления рот, и верил.
Так прошло около трех лет. Жители хутора никак не отреагировали на известие о свержении царя. Они продолжали мирно трудиться, не обращая внимания на тревожные вести из столицы. Да и в небольшом уездном городке, куда Иван Савельевич наведывался по хозяйственным нуждам, обстановка была спокойной. Только после того, как из столицы вернулся Костик Сидоров, в городе начались небольшие волнения. Но они больше походили на бандитские вылазки с целью разбоя, нежели на революционные действия. Когда же Костик принес свои идеи в деревню, ситуация резко изменилась. Нищий и ленивый деревенский люд проникся идеей всеобщего равенства и люто возненавидел капиталиста и эксплуататора Добренького.
Холодной зимней ночью Егор проснулся от криков за окном и ярких всполохов огня. Усадьба горела. Во дворе большого хозяйского дома лежали Иван Савельевич и его жена, Клавдия Ильинична. Их белые рубахи были перепачканы сажей, а под телами на снегу растекалась огромная черная лужа. Вокруг горящего дома бегали люди, кричали женщины, плакали дети. Один из работников попытался тушить дом, но к нему подбежали несколько деревенских мужиков и забили кольями.
– Дед Василий! Ветер! – Егор быстро сунул ноги в валенки, надел тулуп и шапку и опрометью бросился к конюшне.
Обвалявшись в снегу и замотав лицо шарфом, Егор выбил плечом перекосившуюся дверь и смело ринулся в огонь. Несколько лошадей с горящими гривами бились в своих загонах, другие лежали на полу конюшни, задохнувшись угарным газом.
Василия Егор нашел у загона Ветра. Коня в нем не было, а задняя дверь конюшни оказалась открыта настежь. Сам конюх лежал на полу, придавленный огромной горящей балкой. Он был еще жив, но балка плотно пригвоздила его к полу. Егор попытался поднять ее и освободить старика, но в этот момент крыша конюшни начала рушится, обсыпая все вокруг огненными искрами. Вниз со страшным грохотом полетели горящие доски и бревна. Егор бросил взгляд на Василия. Одежда конюха полыхала, а голова была раздавлена огромным бревном. Недолго думая, Егор кинулся к выходу и помчался по заснеженной дорожке прочь от горящей конюшни.
Егор бежал по полю, задыхаясь болью и ледяным ветром. Он проваливался в глубокие сугробы, ползком выбирался из них и снова бежал, на ходу вытирая слезы мокрой варежкой.
Остановился Егор только через полчаса. Тяжело дыша, он обернулся и посмотрел на свет пожарища.
«За что с ними так? – мелькнула мысль. – Они ведь неплохие люди были!»
В его голове замелькали картинки воспоминаний. Вот он запрягает в сани Снегирька и Зорьку. Иван Савельевич в огромном заячьи тулупе садится на сани и командует Егору: «Трогай потихоньку, Егорка!» – и они едут в город за провизией. Вот Клавдия Ильинична выходит из дома и, проходя мимо Егора, кладет ему в руку конфету и ласково гладит его по голове. Вот лето, и Егор вместе с дедом Василием купают в реке лошадей, а Ветер подходит к Егору со спины и кладет на плечо свою огромную морду. Вот осенний вечер, и девки режут капусту на засолку и поют тихую песню. Тогда голоса девушек казались Егору ангельским пением. Сейчас это воспоминание отдавалось болью в груди. Егор плюхнулся в сугроб, зарыл пылающее огнем лицо в снег и завыл.
Егор пролежал так до самого рассвета. Когда из-за горизонта встало белое зимнее солнце, он поднялся на ноги и, не оборачиваясь, побрел к главной дороге, ведущей в город.
До небольшого уездного города Егор добрался к вечеру, замерзший и голодный. Он настолько был вымотан и физически, и морально, что, не задумываясь, стукнулся в первую попавшуюся дверь. Ей оказалась дверь кожемячной артели. Хозяин посмотрел на крепкого коренастого паренька и взял его на работу.
