Владимир Гриньков - Плач палача

– Что там у вас? – спросила Вита.

– Паша! – позвал Матвеев. – Паша! – Он склонился над лежащим на полу человеком.

Рот Паши был приоткрыт, и тоненькая темная струйка побежала из уголка рта.

– Вита! – крикнул Матвеев, распрямляясь.

Медсестра появилась в дверях.

– Помоги мне, Вита. Его надо вынести на свет.

– Что с ним?

– Не знаю. Его, кажется, током ударило, и он упал со стола.

Они вынесли Пашу в коридор и положили на пол. Матвеев рванул рубаху на Пашиной груди.

– Я сама посмотрю, – сказала Вита, отстраняя его.

Матвеев отошел к окну. Фонарь на улице высвечивал кусочек пустынной дорожки. В пятне света кружился снег. Шум за спиной заставил Матвеева оглянуться. Вита распрямилась над телом Паши и смотрела на Матвеева широко раскрытыми глазами.

– Ну? – спросил Матвеев.

– Он умер, – прошептала Вита и попятилась. – Он убился.

Тело Паши так и пролежало всю ночь в коридоре. Его накрыли простыней и оставили лежать до утра. Вита ушла в соседний корпус: ее всю трясло, и она никак не могла успокоиться. На все палаты остался один Матвеев. Он сел за стол Виты и долго сидел, бездумно глядя прямо перед собой, пока его не сморил сон. Он положил голову на стол и заснул. Лампы в коридоре были погашены, горела только одна – на столе дежурной сестры.

Среди ночи дверь восьмой палаты открылась. Баклагов вышел в коридор, осмотрелся. Убедившись, что здесь никого нет, кроме спящего Матвеева, он подошел к укрытому телу и приподнял край простыни. Лицо Паши заострилось, и чем-то он сейчас напоминал воробья. Баклагов долго рассматривал его, потом накрыл простыней и скрылся в палате. Больше в эту ночь он в коридор не выходил.

Утром покойника увезли. Милицейский капитан, хмурый и неразговорчивый, составил какие-то бумаги и дал подписать их Вите и Матвееву. Матвеев подписал сразу, не читая, а Вита пыталась прочитать, но неожиданно разрыдалась и подписала, не дочитав. Капли ее слез капитан молча смахнул рукавом своего кителя. Доктор Родионов стоял в стороне, кусая губы.

– Где у вас приемный покой? – спросил капитан. – Там вчера наш работник шапку свою забыл.

– Лейтенант, что ли? – вспомнил Матвеев. – Тот, что вчера нам больного привез?

– Да, – сказал капитан и потер глаза рукой. – Тот самый.

– Я провожу вас, – сказал Матвеев.

Они вышли на улицу и направились к соседнему корпусу.

– Он на стуле ее оставил, – сказал Матвеев. – Когда он уже уехал, я заходил туда и видел, что она лежит.

Шапка с кокардой так и лежала на стуле.

– Я забираю ее, – сказал капитан дежурному врачу.

– Забирайте, – пожал плечами врач. – Пусть не забывает в следующий раз.

– Он уже никогда ничего не забудет, – сказал капитан. – Он застрелился вчера.

Врач вздрогнул и поднял глаза на капитана.

– Как… застрелился? – спросил с запинкой Матвеев.

– Небрежное обращение с оружием, – сказал капитан. – Сдавал пистолет после дежурства, а в стволе оставался патрон.

Он взял шапку лейтенанта в руку и вышел.

– Надо же, – пробормотал врач. – Совсем молодой был. Ты видел его вчера?

– Видел, – сказал Матвеев. – Он больного привез.

– Да, – кивнул врач. – Он еще ему наподдал здесь немного, кажется.

Спустя полчаса Матвеев встретил Баклагова в коридоре. Он уже было прошел мимо, потом, словно что-то вспомнив, сказал Баклагову в спину:

– Погиб лейтенант, тот, который тебя вчера сюда привез.

Баклагов замер, но не обернулся.

– Застрелился он, – сказал Матвеев. – По неосторожности..

– Он бил меня вчера, – сказал Баклагов, не оборачиваясь, и пошел дальше.

Зачем он это сказал? Чтобы показать, что не простил?

Матвеев нагнал его и, схватив за плечо, развернул к себе лицом:

– А Пашу покойного, санитара нашего, ты тоже не простил после смерти?

– А я на него зла и не держал, – спокойно ответил Баклагов и осторожно высвободил плечо. – Нельзя зло держать – аукнется оно после.

– Меня, может быть, скоро выпишут, – сказал Коля. – Родионов сегодня сказал.

Баклагов повернулся к нему и посмотрел долгим взглядом.

– Да, брат, вот так-то, – сказал Коля. – Домой отправят.

– Ты работаешь?

– А как же, – Коля улегся на кровати поудобнее. – Я токарем на «Штамповщике» – знаешь?

– Знаю, – сказал Баклагов.

– А сам-то ты где работаешь?

– Нигде.

– А живешь?

– Нигде.

– Как это – нигде? Ты не местный, что ли?

– Не местный.

Коля приподнялся на локте:

– А «Штамповщик» наш откуда знаешь? Бывал там?

– Нет, – сказал Баклагов. – Я вообще первый раз в вашем городе.

– Ничего не понимаю, – замотал головой Коля.

– И я не понимаю, – спокойно сказал Баклагов. – Просто знаю про твой завод – и все. К нему шестым трамваем можно доехать, да?

– Можно, – кивнул Коля.

– А директорский кабинет у вас на третьем этаже. Так?

Коля лег на спину и рассмеялся.

– Да ты меня просто разыгрываешь. Ты был у нас на заводе.

– И у тебя в цеху есть собственный шкафчик для вещей, – продолжал Баклагов. – На дверце старый календарь висит: там рыбак с удочкой на картинке.

Коля перестал смеяться и лежал, глядя в потолок, мучительно о чем-то размышляя.

– Может, ты мне еще скажешь, за какой год этот календарь? – наконец спросил он.

– Там только две первые цифры видны, – сказал Баклагов после небольшой паузы. – Единица и девятка, а дальше пусто – оторван. Я же говорю – старый календарь.

Коля смотрел в потолок, и на его лбу выступали капли пота.

– Лоб вытри, – сказал Баклагов. – Что это с тобой?

– Душно мне чего-то, – не поворачивая головы, хрипло сказал Коля. – Жарко здесь очень.

Вечером Родионов вызвал Баклагова к себе в кабинет и беседовал с ним полчаса. Удовлетворившись беседой, он назначил дополнительные лекарства.

– Все будет нормально, – сказал Родионов. – Поверьте мне.

– Что вы понимаете под словом «нормально»?

– Я имею в виду ваши проблемы с самочувствием.

– Я чувствую себя неплохо.

– Согласен с вами, – кивнул Родионов. – Но мне кажется, что вам надо немного отдохнуть.

– От чего?

– Ни от чего. Просто отдохнуть.

– Это вы так решили?

– Я.

– Но ведь вы врач, не так ли?

– Совершенно верно.

– Разве дело врача определять, надо отдыхать человеку или нет? И еще назначать при этом лекарства? Если я просто нуждаюсь в отдыхе, зачем же меня насильно лечить?

– Вас никто насильно не лечит, – мягко сказал Родионов.

– Значит, я могу отсюда уйти?

– Это нежелательно.

– Могу или нет?

– Нет.

– Почему?

Родионов вздохнул.

– Мне вчера санитар сказал, что это заведение – дурдом. Это так?

– Кто это вам сказал? – поморщился Родионов.

– Паша. Тот, который убился.

– Он неправильно выразился.

– А как правильно?

– Больница.

– Психбольница?

– Психиатрическая больница.

– А какая разница?

– Звучит более прилично.

– Значит, меня здесь лечат от этого, – Баклагов показал на свою голову.

– Пока мы больше наблюдаем за вами.

– А потом начнете лечить?

– Если возникнет необходимость.

– А кто определит: она возникла или нет?

– Я.

– Итак, вы решите: правильно я мыслю или нет. Вы знаете, как именно надо мыслить, да? Вы знаете, какие мысли правильные?

– Мы позже с вами об этом поговорим, – сказал Родионов. – Не возражаете?

– А если я скажу, что возражаю?

– У меня нет времени сейчас. Я все равно не смогу продолжить с вами беседу, даже если вы будете настаивать на этом.

– Значит, вы определяете продолжительность беседы? Я не имею никакого отношения к этому?

Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянул человек в белом халате.

– Заходи, – сказал Родионов. – Мы уже закончили.

Баклагов встал со стула и молча вышел.

– Выручил ты меня, – сказал Родионов человеку в белом халате. – Такой больной попался – почемучка. Не отвяжешься.

– Что у него?

– Похоже, шизофрения.

– А-а, тогда понятно. Философствовать может сколько угодно. Ты гони его – и все дела.

– Для этого ему надо сказать, что он болен и что у меня таких, как он, полсотни.

– Вот и скажи.

– Не могу, – покачал головой Родионов. – Я смотрю ему в глаза – и не могу.

– А ты не смотри. Псих – он и есть псих, как говорит мой сынишка. И разговор с ним должен быть соответствующий.

Свет в палате погасили. Баклагов лежал на спине, вспоминая происшедшее с ним за последние дни. Коля на своей койке ворочался, и в его дыхании чувствовалось что-то нехорошее.

– Толя! – шепотом позвал он.

– Ты меня зовешь? – встрепенулся Баклагов.

– Тебя. – Коля придвинулся поближе. – Я вот что хочу тебе сказать. Я все равно повешусь.

– А жена?

– А что жена?

– Она останется одна?

– Одна. Она дура, Толик.

– Сколько ты с ней прожил?

– Двадцать пять. Нет, погоди… Двадцать шесть.

– С дурой прожил?