Пирамиды - Виталий Александрович Жигалкин
Она рвала цветы, набирала их полную охапку, свежих, душистых, и потом осторожно укладывала на серой потрескавшейся меже. И, пройдя далеко, она несколько раз оборачивалась и все видела их, яркие, делавшие скромно нарядной однообразную сухую межу. «Ничего, — думала она. — Можно прожить и без любви… Ведь сколько всего прекрасного вокруг, кроме любви?! А потом, ведь скоро занятия в школе, уроки…»
Но когда возле клуба ей встретилась группа незнакомых парней и один из них, кареглазый, красивый, всего лишь мельком посмотрел на нее, она вдруг покраснела и уже потом, сидя в зале, почти ежеминутно оборачивалась на вход, хотя ни за что бы не призналась себе в том, что хочет увидеть его снова.
Но он вошел почти перед самым началом сеанса — Тася услышала где-то за спиной шумный говор парней, смех, — и, вероятно, смотрел на нее опять, и она потому до боли в шейных позвонках боялась обернуться. А когда погасили свет, кто-то пробежал по залу и сел на ее скамейку. Он подсел не сразу около нее, а постепенно, ерзая, подвигался, и Тася чувствовала это и вся напряженно сжалась.
На экране показывали что-то про глубину вспашки полей, но она ничего не могла понять. От соседа тонко и приятно пахло бензином. Он сидел уже совсем рядом и молчал.
«Почему он молчит?.. Интересно, почему он молчит!..»
Тася слышала его шумное, сдерживаемое дыхание. У нее першило в горле, ей хотелось прокашляться, но она скорей готова была умереть, чем сделать это.
Журнал вдруг кончился, и включили свет. Тася крадучись, краем глаза, взглянула на соседа — это был он, тот, кареглазый. Их взгляды встретились, и она, даже вздрогнув, резко отвернулась.
«Боже мой, как девчонка!..» — подумала она. Она всю жизнь мечтала выработать полуленивый безразличный взгляд, но из-за врожденной впечатлительности этот взгляд почти никогда не удавался. Взгляд всегда выдавал ее…
И уже давно шел фильм, а она все никак не могла прийти в себя. На экране сновало много людей, пели, гремела музыка.
— Девушка, вы здешняя? — вдруг шепотом заговорил парень, близко наклоняясь к ней. Тася совсем-совсем рядом видела мерцание его зрачков.
— Да, а что? — дурацки, чуть хрипловато ответила она и смутилась от этого еще больше.
— Так… А я в командировке здесь. Шоферю. Работы у вас — во! Из-за работы всю пьянку запустил.
Он приглушенно рассмеялся, помолчал. Потом в потемках стал искать ее руку. Она вдруг начала дрожать противной мелкой дрожью.
— Давайте познакомимся, — шептал он. — Меня зовут Николаем.
— Тася, — с трудом выдавила она.
Николай умышленно задерживал ее руку в своей шершавой и сильной ладони, и она вынуждена была тихонько тянуть ее. Он не отпускал. Все это было глупо, смешно со стороны и в то же время волнующе до удушья. Наконец она вырвала руку и единым духом выпалила:
— Больше так не делайте, Николай!
Фильм воспринимался странно, урывками, как бессвязный сон. Герои все перепутались в голове, да и сюжет никак не улавливался. Вот показали какую-то осенне-голую дорогу, кто-то в кого-то стрелял.
Потом показали бенефис актрисы. Актриса много улыбалась, кланялась, часто бегала за кулисы. За кулисами к ней подошел гладко прилизанный господин в черном. Господин поцеловал ей руку и сказал:
«Ева, я люблю тебя. Я зайду сейчас к тебе в уборную».
Наверное, это было трогательно, там, на экране, потому что Ева прослезилась. У Таси тоже навернулись слезы. Но Николай вдруг фыркнул и смеясь зашептал:
— Во дают, а?.. Интеллигенты!
— Что? — не поняла Тася.
— Как что? Слышала, свидание назначает в женской уборной… Во дают!..
Она бессознательно отпрянула от него. Но он, кажется, этого не заметил и что-то долго, со смехом, говорил еще. А она уже почти ненавидела его…
VIII
Потом она долго не появлялась в поселке. С отцом вдруг стало плохо. У него был жар, он ел только простоквашу, страшно потел.
— Вот и все, доченька, — хрипел он.
Тася, испуганная и вдруг остро ощутившая, как он дорог ей, ее почерневший и иссохший папка, с застывшими на глазах слезами суетилась около него, бездумно, как в бреду, говорила что-то утешающее, ласковое, бегала за фельдшером в поселок. Фельдшер ставил банки, давал отцу пить настойки, порошки и потом приходил через день и делал все то же. Мать от расстройства совсем обессилела и только молча плакала, сидя у кровати отца.
На Тасю свалились вдруг тысячи забот. Она варила, стирала, убирала в комнате, ухаживала за больными. А еще нужно было кормить свинью, следить за курами, доить корову. Особенно утомляла дойка. Корова вначале не подпускала ее к себе, и она вынуждена была надевать старую телогрейку матери и наглухо повязываться материным платком. От дойки все время болели суставы пальцев. Тася огрубела, стала бесчувственной, как какой-нибудь агрегат. Даже сострадание к стонущему отцу притупилось, все словно стало привычным, будто бы отец вечно был вот такой сморщенный, слезливый, с отвисшей нижней челюстью. Она дважды на день сменяла ему белье, простыни, и, странно, ей нисколько не было стыдно при виде нагого немощного тела отца, которого она когда-то боготворила, боялась и который казался ей самым умным и самым сильным на свете.
За все это время она только один раз вспомнила о Николае. И та встреча с ним показалась ей неправдоподобно далекой и ничего не значащей. А когда она вспомнила про то, как он смеялся над словами прилизанного господина и как стал за это неприятен ей, то ничего, кроме досады на себя, это воспоминание не вызвало.
«Дурочка. Чистоплюйка», — устало подумала она.
А потом отцу стало лучше. Он начал вставать, ходить, придерживаясь за стенку, сидеть, подремывая на завалинке, у него вдруг появился сильный аппетит. Для него Тася, измотавшись физически, почти полчаса рубила петуха. Кровь потом была на халате, на лице, на руках. Она, наверное, выглядела жутко, но ей было все равно, а отец смеялся мелко, тихо. Болезнь сделала его седым, он быстро уставал, у него временами стала трястись голова.
— Спасибо, доченька, выходила, — говорил он. Мать тоже ожила, повеселела. Все становилось обычным, а Тася долго еще, словно заводная, суетилась в доме, во дворе, порой просто так, бездумно, переставляя что-нибудь с места на место. А то вдруг на нее напал сон: спит-спит, проснется и все еще хочется спать.
В поселке она появилась только, наверное, через полмесяца после своей первой встречи с Николаем. Он обрадовался
