Александр Домовец - Святой Рейтинг
Мориурти неожиданно шмыгнул носом и отвернулся, бормоча про соринку, попавшую в глаз. Лефтенант задумчиво поглаживал пистолет в подмышечной кобуре.
Такая жизнь скажи на кой?Ведь никому нет дела,Что я тринадцатый такойИ всё мне надоело… —
трогательно закончил певец. Наградой ему были дружные аплодисменты. Корней одобрительно всплакнул и попросил списать слова. Лефтенант посмотрел на часы, но Валя-Кира неожиданно подняла руку.
– Скажите, а что-нибудь ещё у вас в репертуаре есть? – застенчиво спросила она.
– Всё, что угодно, прекрасная госпожа! – воскликнул менестрель. – Вы только прикажите!
– Хотелось бы про любовь, – сказала Валя, немного краснея, но при этом бросая в сторону Фёдора взгляд, не лишённый лукавства.
Менестрель радостно закивал лохматой головой.
– Любовь – это мы завсегда… Гаврила, запевай!
Певец сделал шаг вперёд.
– Куртуазная баллада о любовных страданиях тринадцатого сына многодетных родителей, который родился тринадцатого числа в роддоме номер тринадцать! – провозгласил он, и, прижав руку к сердцу, запел:
Объят любовною тоской,На завтрак ждал я Нину.Но я тринадцатый такой —И Ниной я покинут…Весь от волненья никакой,Я Любу ждал к обеду.Но я тринадцатый такой ─Ушла Любовь к соседу.Прождав напрасно день-деньской,Я Галю ждал на ужин.Но я тринадцатый такой,И Гале я не нужен…
Здесь Валя-Кира, не выдержав, закрыла лицо руками и зарыдала.
– Что случилось? – испуганно вскрикнул Фёдор, бросаясь к девушке.
– Тринадцатого жалко, – призналась Валя, у которой слёзы катились градом.
Гаврила, растроганный собственной песней, и сам чуть не плакал:
– Не огорчайтесь, прекрасная дама! Это всего лишь баллада, – воскликнул он. – Не хотите ли послушать что-нибудь не столь печальное? Вот, например, героическая баллада о воинских похождениях тринадцатого ребёнка в семье многодетных родителей, который…
– Достаточно, – сухо сказал Лефтенант. – Знаем уже… Фёдор! Мастерам культуры выдать банку тушёнки, объявить благодарность и гнать в шею!
Козырнув, сын эфира потянулся к рюкзаку.
– Так, стало быть, и живёте? – спросил он, доставая гонорар.
– Так и живём, – подтвердил старший. Банка мгновенно исчезла в дорожной торбе. – Ходим от села к селу, поём и танцуем. Людям нравится, благодарят.
– Несём в массы культур-мультур, – солидно добавил менестрель Гаврила.
– А нам что? – продолжал старший. – Нам много не надо. Хлебца с картошечкой – тем и сыты!
К певцам подошёл Мориурти.
– А что, ребята, – вкрадчиво спросил он, – как у вас тут без телевидения? Без видеопанелей, опять же?
Менестрели переглянулись.
– Да мы его, можно сказать, не помним, – ответил за всех Гаврила, пожимая плечами. – Его уж лет десять как нет, а мы об ту пору, почитай, совсем мальцами были. Вы лучше стариков расспросите. В Поросячьем Углу, например…
Мориурти разочарованно отошёл. Менестрели с прощальным поклоном удалились, напевая и приплясывая.
– Нерепрезентативная ситуация, – рассуждал вслух профессор, когда экспедиция тронулась дальше. – В детском возрасте влияние телевидения относительно невелико, отчуждение от видеопанелей происходит безболезненно и практически без последствий. Вот со стариками бы пообщаться…
Случай вскоре представился.
Старик появился сам. Можно сказать, приплыл в руки. Он шёл по дороге навстречу экспедиции, опираясь на длинную толстую ветку, как на посох. Походка его была нетороплива и внушительна. Летний ветерок беспокоил седую бороду и полы чёрного, наглухо застёгнутого плаща до пят. За спиной болтался остроконечный капюшон. При виде старика Корней испуганно ойкнул и спрятался за полковника.
– Начальник, – сдавленно сказал он, – доставай тару. В бутылку полезу.
– Это почему? – удивился Лефтенант.
– Нельзя мне на глаза этому… Это ж Варфоломей, проповедник! Шляется по всей зоне, гоняет нечисть, учит жизни… Тару давай, говорю!
Усмехнувшись, Лефтенант достал раритетную бутылку. Корней мигом уменьшился в размерах и юркнул в горлышко.
Между тем старик приблизился к путникам. Годами он был, должно быть, немногим старше профессора, но в целом высокий осанистый Варфоломей с пышной седой шевелюрой представлял разительный контраст по сравнению с худощавым, бритым наголо Мориурти. Различались по масштабу и бороды. Плащ проповедника украшали нарисованные от руки бумажные иконы, на которых с долей воображение можно было опознать св. Рейтинга, мученика Сванидзе, страстотерпца Осокина и некоторых других легендарных телеперсон.
Не доходя до участников экспедиции, старик остановился посередине дороги.
– Кто вы, люди? – звучно спросил он. – Я вас не знаю.
Вот те раз! Ни здравствуй, ни прощай… Да и тон был, мягко говоря, вызывающий. Фёдор мигом вскипел. Он уважал старость, но не беспардонную. Уже готов был сорваться с губ адекватный ответ, но вмешалась Валя-Кира.
– Здравствуйте! Мы вас тоже не знаем, – мягко сказала она.
Простые вроде бы слова произвели на проповедника странное впечатление. Он даже отступил на шаг. Бородатое лицо словно облили коктейлем из удивления и негодования пополам. Вероятно, так бы выглядел человек, которому подали бифштекс на летающей тарелке.
– То есть как это «не знаем»? – грозно переспросил он, поднимая свою как бы трость. – Думай, что говоришь, женщина! Меня в этих краях каждая собака знает!
Ну, всё! Фёдор открыл рот, чтобы дать отпор хамящему Варфоломею, однако его опередил Лефтенант.
– А мы не собаки, и вас не обнюхивали, – мирно пошутил он. – К тому же мы не из этих краёв.
У проповедника отвисла челюсть.
– Не из наших краёв? – повторил он, запинаясь.
– Ну да. Пришлые мы.
– Так вы, значит, оттуда… с Большой Земли?!
– Натурально, – подтвердил Мориурти, с интересом глядя на Варфоломея. – Именно с Большой.
– Большее не бывает, – встрял Фёдор. – А в чем дело?
И тут случилось неожиданное. Проповедник звучно упал на колени и простёр к путникам дрожащие руки.
– Вы пришли! – воскликнул он рыдающим голосом. – Аллилуйя! Святой Рейтинг услышал мои молитвы!
Ничего не понимающий сын эфира счёл своим долгом поднять грузную старость на ноги. Варфоломея от волнения колотило. Его ответили в тень, посадили на траву и напоили водой. Мориурти предлагал использовать виски, но Лефтенант не поддержал.
– Вы пришли! – снова и снова повторял немного успокоившийся Варфоломей, не выпуская Валиной руки. – Я так ждал, так надеялся… Ну, что там на Большой Земле? Сериал «Бешеный в бешенстве» ещё идёт? А «Яростный в ярости»? А кто теперь император? А книгоманов искоренили? А видеопанели теперь, наверно, и не узнать – похорошели, наворотов прибавилось…
Проповедник задыхался, большое лицо побагровело и нервически дёргалось. Лефтенант и Фёдор обменялись тревожными взглядами: инфаркт Варфоломея в планы экспедиции не вписывался. Профессор полез в аптечку, но тут Валя-Кира положила руки на виски старика и начала их массировать.
– Успокойтесь, – негромко сказала она, – постарайтесь расслабиться Вы среди друзей. Вам ничего не угрожает. Всё хорошо…
Не прекращая делать массаж, она принялась что-то бормотать про себя. Спустя несколько минут проповедник пришёл в норму. На лице проступил здоровый румянец, дыхание стало ровным, руки перестали дрожать. «Колдунья», – благоговейно подумал Фёдор.
– А теперь давайте поговорим, – предложил Лефтенант, усаживаясь в тенёк рядом с проповедником. – Мы, разумеется, ответим на все вопросы. Но, может быть, сначала вы расскажете, что у вас происходит, как жизнь идёт?
Варфоломей только махнул рукой.
– Да разве это жизнь… – горько сказа он.
Варфоломей Кулубникин родился и вырос в город Самецке.
Это был маленький глухо провинциальный городишко, смахивающий на разросшуюся деревню, ничем не примечательный, славный исключительно вкуснейшими соленьями да вареньями по местным рецептам. Общественная жизнь Самецка сводилась к обсуждению сериалов и эфирной политики каналов. Значительная часть самцов и самок состояли в объединении фанатов реалити-шоу «Уж замуж невтерпёж» («Марьяж-ТВ») или в клубе телепотребителей имени Санта-Барбары. Многие были записаны в добровольной народной антиеретической дружине, которую патронировало местное отделение инквизиции.
Телесигнал отключился лет десять назад.
День, когда погасли видеопанели, Варфоломей вспоминал со страхом. Сначала он вместе с другими туземцами решил, что настал конец света. Были толпы на улицах… заплаканные лица и воздетые к небу руки… душераздирающие крики и несвязные молитвы, обращённые к святому Рейтингу… ужас в глазах матерей, судорожно прижимающих детей к груди… трудные рыдания мужчин…
