Радуга - Пранас Трейнис
— Как жил, так и помер! — кричали оба наперебой, заглушая рыдания Стасе. — Кто он тебе был? Брат? Жених? Радуйся, что с ублюдком не оставил! Много ли надо, когда с таким безбожником водишься?!
О лошади и заговорить не позволили. В такую морозину да в бездорожье! Побойся бога. Мало того. Швецкус встал на пороге и не выпустил Стасе на двор. В голове твоей плохо? Уже и так охрипла... Может, хочешь завтра пластом лежать? Кто печи топить будет? Кто свиней да коров кормить? Тоже мне помощница. Только нервы другим портит!
Что правда, то правда. Это самое сказал бы и Алексюс, посмей он приоткрыть дверь. Криком да обмороком ничего не возьмешь. Надо всюду и везде сохранять хладнокровие...
Хладнокровия Алексюс малость нашел, но вот смелости нарушить волю хозяина все еще не мог набраться. Поэтому, и только поэтому он подбежал к шкафчику в сенях и из тайника Швецкувене огромным глотком чертовской храбростью запасся. Эх, будь что будет! Запылало сердце, стало тепло в груди, в голове прояснилось. Алексюс бесшумно выскользнул из сеней. Потом — в хлев. Взял гнедка за гриву, надел на него хомут, вставил в оглобли, и айда... Авось, Швецкусы и не почуют. Пока они Стасе вдвоем утихомирят, Алексюс будет тут как тут. Три километра дороги-то. А гнедок от безделья нагулял бока. Удержать нельзя.
На озере народу стало меньше. У Пятраса, посинев от холода, торчали только оба сына Кратулиса да еще ряженые, которые тоже чувствовали за собой вину. Они уложили Пятраса на сани, они же вызвались вместе с Алексюсом съездить к Блажисам. Но Алексюс никого с собой не взял. Чем легче будет гнедку, тем быстрее. А насчет страха-то... Черт не возьмет. Поэтому огрел Алексюс гнедка кнутом и помчался. Летел гнедок стрелой, чуя незавидное положение Алексюса, швыряя из-под подков снег прямо в лицо, но Алексюс и не пробовал отворачиваться, держал нос у самого хвоста лошади, высоко подняв вожжи да струной напрягшись.
Посапывая, мчался гнедок, заразившись страхом Алексюса, а когда добрался до Цегельне, заржал звонко. Так радостно и горестно, что первой выскочила из избы Микасе Блажите, решив, что господь бог ей шального свата послал... Услышав от Алексюса, что стряслось, с визгом бросилась в избу. Вскоре оттуда появился и сам Блажис. Только теперь у Алексюса мелькнула мысль, что вдвоем с дряхлым стариком они такого детину с саней не стащат. Нужно баб на помощь звать.
— А зачем стаскивать-то? — удивился Блажис.
— Как это зачем? Батрак-то ваш.
— Был наш, сыночек, пока жив был, — мягко сказал Блажис. — А теперича, как говорится, ни ему хозяин не нужен, ни он — хозяину.
— Так-то оно так. Но кто ж, дядя, Пятраса в гроб уложит? — опешил Алексюс.
— Да ведь, сыночек, когда мы с ним о жаловании договаривались, о гробе не толковали, — еще мягче ответил Блажис. — Досок-то мне не жалко. Но подходящих для такого дела нету.
— Папенька! — зарыдала в сенях Микасе. — А те, что на гумне под соломой лежат?
— Те, доченька, дубовые... Для своего гробика припасены... — вздохнул Блажис так, что у Алексюса сердце екнуло — богатый старик, а что с того?
— Еще поживете, дядя.
— Спасибо на добром слове, сыночек. Однако запомни — молодой может умереть, а старый умереть должен...
И закачал Блажис своими сединами да заговорил, глядя на Пятраса, что не ко времени стряслась с Пятрасом беда. Без исповеди и святого причастия уже второй год живет. Силком гнала его Блажене, да тот не шел. Правду говорил монах синебородый: «Неведом тебе, человече, ни день, ни час».
Задурил голову Алексюсу своими речами, а обе бабы уже вынесли на двор вещички Пятраса, сермягой покойника застелили, сундучок под бок положили и запричитали жалобно.
— Что это вы придумали? — закричал Алексюс.
— Очень даже хорошо придумали, сыночек. Одни хлопоты, одна дорога.
— Ни за какие деньги!
— Тс-с, сыночек. Тс-с. Не будем же торговаться, как евреи. Мы же католики. И радостью и горем должны по-братски делиться. Торопись, сыночек. Рассвет еще не скоро. Не такой уж дальний путь в Лабанорас, если через озеро Айсетас ехать.
— Не поеду!
— Может, боишься, сыночек, один с покойником?
— Не боюсь! Что мне Швецкус скажет?
— Да то же самое, сыночек, что и я. Со Швецкусом мы приятели и свояки. Мы-то договоримся. Не переживай.
Затих Алексюс, одурев от правды Блажиса, а тут еще Блажене стаканчик сумасгонки из избы вынесла. Старик ее Алексюсу прямо в рот влил, у того аж дух захватило.
— В добрый час, сыночек! Запомни, от деревни Панатритис держись левее. Только левее! — говорил старик, и ладонью лошадь по крупу шлепнул, и перекрестил, и успел еще намекнуть, чтоб Алексюс пришел к нему батрачить за полное жалованье. — Сколько еще, сыночек, тебя Швецкусы будут за нос водить! Мужчина ты рослый, как дуб, а тебя они подпаском считают, извини за выражение... Скажи, правду ли люди говорят, что Яцкус все еще тебе уши дерет, когда рассердится?.. Неужто правда это?..
Алексюс не ответил. Расслабил вожжи, дал гнедку волю. До большака летел, не разбирая, где какая сторона. А на большаке, когда гнедок заупрямился и хотел было свернуть в сторону дома, Алексюс огрел его кнутом и решительно направил в противоположную сторону — на Шилай. И чем дальше, тем крепче держал в руке вожжи, да свистел по воздуху кнутом. А чтоб заглушить страх, решил обмозговать как следует предложение Блажиса, чем дальше, тем больше ругая дядю Яцкуса. Ишь, какой мерзавец, оказывается. Мало того, что уши дерет. Еще перед свояком хвастается! А что бы ты сказал, Пятрас, если Алексюс взял бы и отомстил дяде Яцкусу — ушел служить к Блажису. Пускай попробует еще хоть раз уха его коснуться! Пускай попробует!
Только Стасе оставить жалко. Ведь загоняет ее тетя Уле. Ах, господи, кто будет для Стасе дрова носить, кто ведра со свиным пойлом через высокие загородки перетащит, кто навоз из корыт вычистит?.. А может, для одного этого стоит уйти от Швецкуса, чтобы Стасе на своей шкуре испытала, чего стоил Алексюс?.. Авось через полгода, в день святого
