Снова на привязи - Гульнара Черепашка
Накато слышала шаги сотен людей и множества животных – вереница шагала совсем недалеко. Она тяжело вздохнула. Нужно подняться на ноги.
Чуткий слух уловил быстрые шаги и тяжелое дыхание. Человек. Бежит прямо к ней.
Девушка усмехнулась. Спохватились. Она тяжело вздохнула, прикрыла глаза, понурила плечи. Спешить некуда – раз уж хватились ее, так непременно вернут.
Нет, она могла бы убежать – она бегала куда быстрее обычного человека.
Только тогда недоволен ею будет ее настоящий хозяин – Амади, а вовсе не Рамла или Фарадж. Она поежилась. Сжалась в комок, обхватив руками колени.
- Ты! – из зарослей сухостоя вывалился молодой мужчина, почти юноша.
Вывалился и застыл, глядя на нее и тяжело дыша. Накато только вздохнула. Он наклонился, уперся руками в колени, разглядывая ее.
- Ты здесь, значит, - повторил он, чуть отдышавшись. – Чего это, дурно тебе? – кивнул на застывающую на земле бесформенную массу.
- Никогда не ездила в кибитке, - выдавила Накато. – Качает…
- Вон что, укачало, - протянул он. – Ладно, лекарка разберется! Вставай и идем, пока кочевье не ушло.
Накато сдержалась, чтобы не фыркнуть. Куда оно уйдет?! Уж два пеших человека без труда нагонят нагруженную пожитками вереницу, что еле тащится по степи.
Спорить она не стала. Поднялась тяжело на ноги, потопала вслед за молодым воином туда, где шагало стадо, сопровождаемое десятками людей. Он поминутно оглядывался через плечо на нее, задерживал взгляд на несколько мгновений. Боялся, что удерет она, что ли?! Смешной парень.
Добравшись до кочевья, повел ее не к мамонту, на спине которого покачивалась кибитка с ее госпожой, а к толпе рабов, что шагали, сбившись кучей.
Приблизившись, Накато увидела – четверо молодых мужчин несут на плечах кибитку вроде той, в которой ехала Рамла. Только поменьше и попроще. Воин звонко выкрикнул приказ, и кибитку бережно опустили наземь.
Остальные рабы двинулись дальше, на месте осталось чуть больше десятка человек. Из кибитки выбралась старуха.
Лекарка для рабов, - поняла Накато. И сама рабыня. Видать, Фарадж и другие воины к ней за помощью не обращаются – вот и выказывают ей почтение такие же невольники, как она. Их-то жизни зависят от ее умения! Она выхаживает заболевших рабов. И они за это облегчают ей жизнь – выполняют поручения, несут на плечах, чтоб ей не приходилось идти своими ногами.
Дело заняло совсем немного времени.
Старуха осмотрела Накато, помяла живот, заглянула в рот, в уши и за веки. И заявила – служанка ничем не отравлена и не болеет ничем заразным. Ее можно отпустить обратно к шахрт, которой она прислуживает. А чтобы больше не укачивало, она вручила Накато связку сушеных корешков. И приказала держать все время маленький кусочек под языком.
После этого действительно стало легче. Вкус у корешка оказался горьким и противным, но действие его было поразительным.
О головокружении и тошноте Накато напрочь забыла! И теперь изнывала, слушая излияния проснувшейся Рамлы.
Та то таращилась наружу, припоминая – знакомые попадаются места или нет. То рассказывала, как изумилась, когда ее разбудило спешное бегство служанки. И как подумала – та решила удрать из кочевья! Вот ведь глупость – только спросонок и придет такое в голову. Но Накато и правда слишком быстро скатилась наземь и рванулась сквозь заросли травы.
Девушка мечтала, чтобы ее госпожа снова заснула. Но та, видимо, за первую половину дня выспалась. И считала, что, раз уж служанке больше не дурно, ее можно донимать болтовней и глупыми поручениями.
Нет, Накато не чувствовала себя уставшей. Утомляло однообразие.
Она предпочла бы копать червей или вычесывать по вечерам шерсть животных после перехода. Словом – любую черную работу, лишь бы подальше от своей шхарт.
Глава 7
К удивлению Накато, кочевье направилось вдоль подножий гор к северу. Она привыкла, что с наступлением холодов люди стараются перегнать стада южнее. Но Фарадж, должно быть, имел свои соображения.
Шагать через степь пришлось дольше декады.
Кое-что хорошее в этом путешествии было: мысли главы кочевья занимали заботы, связанные с долгим переходом. Так что на Накато он почти не обращал внимания.
Единственной ее заботой стала качка и нескончаемая тошнота, которая лишь порою ослабевала. Привыкнуть окончательно к езде в тесной кабинке она не могла. Только корешки и помогали. И то – старуха-лекарка спустя несколько дней принялась ворчать, что глупая служанка у нее все запасы перетаскала. Мол, могла бы быть и выносливее – все-таки госпоже прислуживает, живет в тепле, сытости и довольстве.
Не скажешь ведь, что с радостью поменялась бы с любой из шагавших своими ногами рабынь!
Большие шатры на переходе не раскладывали. Натягивали небольшие навесы для важных людей племени, их любимых наложниц, дочерей и сестер, а большая часть простых воинов и, уж тем более, рабы спали под открытым небом. Рамла – и ее верная служанка, а как же! – спали в той же кибитке, в которой и ехали. Фарадж туда не заглядывал. Разве что изредка – проведать, в порядке ли его шхарт.
Та чувствовала себя неизменно бодро. Встречала хозяина ласковой улыбкой и приветливыми словами. Тот таял.
Накато только качала головой, когда Фарадж в очередной раз оставался, а ей приходилось выходить наружу и спать в траве, завернувшись в стеганое покрывало.
Лишь несколько дней спустя она сообразила: Рамла боится потерять свое положение. Ее дар, казалось, снова уснул, прекратив напоминать о себе. Собственно, после покупки он ни разу себя и не проявил. Она, должно быть, боялась, что он и не проявится. А Фарадж вспомнит и решит, что продавец его обманул, чтобы заломить цену за рабыню.
И кто тогда помешает ему отыграться на бесполезной покупке?
Продавец-обманщик далеко. А несостоявшаяся шхарт – вот она, под рукой.
Потому Рамла и прихорашивалась перед зеркалом особенно тщательно. Потому и изводила Накато требованиями соорудить ей прическу как можно более прихотливую. И умащивала себя ароматными составами до умопомрачения.
Она пыталась сделать так, чтобы Фарадж и не вспомнил о заснувшем даре ведуньи у своей новой наложницы. Следует отдать ее стараниям должное – ей это неплохо удавалось.
А Накато тайком вздыхала.
Ей запал в память парнишка, что разыскал ее давеча в траве, когда ей сделалось дурно от качки в кибитке. Молодой, с обветренным лицом, но удивительно лучистыми глазами. Они казались
