Снова на привязи - Гульнара Черепашка
А спрятаться от него не было возможности: Рамла требовала, чтоб служанка постоянно находилась при ней. И являлась по первому зову.
И дергала постоянно: воды принеси, молока подогреть прикажи – а уж какими ругательствами встречали Накато служанки, когда она являлась к ним с требованиями от Рамлы!
А еще – расчеши, косы заплети, да по-особому их уложи. Угораздило девушку как-то сделать из волос шхарт прическу вроде тех, что сама носила когда-то в доме богача! Так та теперь требовала постоянно что-то придумывать да сооружать. И маслом ароматным разотри, и тело разомни.
Вроде бы и завидное положение – в шатре, служанка самой любимой наложницы. А лучше бы червей копать, право слово!
Как другие служанки и наложницы глядели на Накато со злобой, Рамла видела. Видела и то, как гоняет ее Фарадж. Но защищать не пыталась. Оно и понятно – что ей какая-то бессловесная служанка! Рабыня должна быть рада одному уж тому, что ее взяли в шатер, позволили заниматься чистой работой.
И Накато молчала. Это первое дело рабыни – молчать.
Молчать, глядеть в землю и быстро выполнять все, что прикажут.
Когда кочевье тронулось с места, стало чуть проще. В дороге люди меньше глядят друг на друга. Накато в этот раз не шла своими ногами, а ехала вместе с Рамлой в плетеной кибитке на спине мамонта. Кроме них, никого не было, так что Накато никто не трогал. Фарадж ехал верхом на громадном единороге сбоку длинной вереницы, в которую растянулось кочевье.
Кибитки высились на спине каждого мамонта – от необходимости идти пешком в этой общине были избавлены более трех десятков женщин.
В голове ехал шаман в такой же кибитке, воины на единорогах рыскали по бокам, зорко всматриваясь в степные просторы.
Накато уже к середине первого дня прокляла свое особенное положение. Боги, она бы предпочла шагать по земле, с животными и другими рабами! От мерного покачивания кибитки голова кружилась и болела. Не спасала даже хваленая выносливость, что отличала ее от простых людей. Да и в выносливости ли дело – она просто не привыкла так подолгу сидеть на месте неподвижно, да еще и с нескончаемой качкой.
Рамла сидела на подушках и вроде бы дремала, прикрыв глаза. Накато это радовало – ее раздражало разговорчивое настроение у шхарт.
А такое порой случалось. Та могла взяться перебирать воспоминания о жизни в прежнем кочевье, где родилась. Сетовать, как за всю жизнь ни единого раза не сменила кочевья. И даже шатер меняла ненадолго – слишком быстро овдовела и вернулась к брату.
В западной части степи это было редкостью – чтобы женщина, достигшая брачного возраста, ни разу не перешла из кочевья в кочевье. Таким могли похвастать лишь близкие и любимые родственницы богатых воинов и тех, кто имел власть.
Новоявленная шхарт прожила почти всю жизнь в том же шатре, где и родилась. Брат обещал снова подобрать ей мужа из наиболее приближенных к нему. Да не успел. И вот – она очутилась одна, в чужом кочевье. Не ожидая того, помимо собственной воли, далеко-далеко от родных и знакомых. В шатре того, кто купил ее. Все, кого она знала, погибли, а если кто и остался жив – так ей теперь уж не узнать ничего об их судьбах. И она часто вспоминала об этом, могла подолгу говорить об одном и том же.
Иногда Рамла принималась рассказывать, что ей снилось нынче и гадать – что мог означать тот или иной сон.
А нет – так жаловалась, что ее ненавидят здесь, в новом кочевье. Хотя уж кому-кому, а ей сетовать было не на что. Она находилась в шатре Фараджа, и никто не мог ничего ей сказать или досадить ей. Работать ей было не нужно – на то были рабы и служанки. Чего не хватало Рамле? Этого понять Накато не могла и злилась.
И вот – спустя совсем немного после того, как тронулось кочевье, ее укачало. В кибитке царила благословенная тишина.
Накато могла беспрепятственно вслушиваться в звуки снаружи. Шелест травы, через которую шагали животные, и топот копыт. Шуршание легкого ветерка в сухих стеблях. Голоса людей, звонкие выкрики, отрывистые приказы. Всхрапы животных. Глухой звон, бряцание и стук. И невнятный гул, что сопровождает любое скопление большого количества народа.
Накато и сама не отказалась бы подремать. Она знала: в любой момент госпожа может проснуться и тогда об отдыхе придется забыть надолго.
Но заснуть не получалось. Мамонт мерно шагал, и кибитка на спине его покачивалась. От этого мутило, в животе начинал ворочаться тяжелый комок, а в ушах поднимался мерзкий шум.
Она надеялась, что к качке удастся привыкнуть, тогда станет легче. Главное – чтобы это произошло раньше, чем Рамла проснется и вновь начнется каждодневная круговерть.
Однако становилось все хуже. Когда солнце поднялось выше и поползло к зениту, Накато уже мечтала, чтобы ее госпожа приоткрыла осоловевшие глаза. Пусть болтает – быть может, это помогло бы хоть как-то отвлечься. Пусть гоняет с поручениями – она с радостью вылезет из кибитки, на ходу скатится со спины мамонта, напоминающей небольшую мохнатую гору, и разомнет ноги, выполняя очередной приказ.
Рамла ровно сопела, чуть запрокинув голову. Кажется, заснула крепко. Боги и духи, как бы Накато обрадовалась этому в обычный день!
К горлу подкатил горький комок, заставив согнуться пополам. Она подхватилась с тощей подушки, которую ей выделила Рамла, вывалилась наружу, скатилась с мохнатого бока кубарем, нырнула между громадных ног, напоминавших колонны какого-нибудь храма в городе, и ринулась в заросли сухостоя.
Должно быть, по утрам лучше не есть ничего. Да и не пить лишней воды.
Эта мысль билась, пока содержимое покидало желудок. Накато на коленях стояла, вцепившись пальцами в иссохшую землю с обломками сухих стеблей травы и судорожно откашливаясь.
До чего же мерзко!
Начала колотить дрожь, тело охватил озноб. Ноги налились слабостью, руки задрожали. Она кое-как отплевалась, вытерла ладонью рот.
Следовало возвращаться. Ей придется еще догнать того мамонта, на котором ехала с госпожой, взобраться. Наверняка кто-то видел, как она свалилась из кибитки и ринулась, куда глаза глядят. Небось, и Рамла проснулась, и теперь будет недовольна. Или накажет, или отправит с каким-нибудь поручением. А тело
