Courgot - Евгений Владимирович Сапожинский
А вот поиметь бы Лару все-таки. Но что-то меня останавливает. Что? То, что она похожа на непонятное морское существо? Что-то рыбье в ней есть. Нет, не ноги — ноги-то в самый раз, очень стройные, хорошие ноги. Такие бы только целовать и возносить им гимн своей радости. Грудь? Хорошая грудь. О-о, эти бы титьки да помять хорошенько. Я хороший маньяк. Добрый. И руки ничего. И бедра. А вот лицо… Лицом она смахивает на рыбку, дружелюбную, кстати, вроде той, которая была — чуть не сказал, снималась — в анимационной короткометражке с музыкой Пола Винтера. Кто он такой, Пол Винтер? Понятия не имею. Но рыбка-то сдохла. А Лариса жива. Может, откамасутрить? Для налаживания профессиональных отношений. Ну, гадко завернул. На. Ла. Жи. Ва. Ни. Е. Пакость какая.
Где-то здесь, совсем недалеко, живет Нина. Как-то раз я ее проводил. Какого, спрашивается? Чуть дальше живет и Иванов — почему я вспомнил его после Нины? Рельсы сняты — теперь автомобилям раздолье. Я перехожу улицу и пытаюсь мозговать, не зная, впрочем, о чем: то ли об американских грузовиках, то ли о том, что Сильверберг будто бы побывал на этой улице, когда писал «Пассажиров». Насчет библиотеки вечно я выдумываю хрень. Мечты, мечты. Библиотека — феерически помпезное здание с дурацкими псевдоантичными скульптурами перед фасадом. Было дело: разбираясь в греческой мифологии не более, чем тракторист в балете, узрел в ряду каменных фигур какой-то чудовищный ляп. Шел мокрый снег (я брел за мокрушными загранами), у меня не было другого выхода, разве что выйти на Московский, завернуть в цветочный магазин и потрещать с продавщицей — она мне не нравилась. Более тесное знакомство так и не состоялось — по моей инициативе. Да что это я? Так привык ходить мимо этой библиотеки, что даже тогда, когда ходить явно не надо было, как-то прокручивал ее, библиотеку, в голове. Был еще по пути ларек с жутко солеными сосисками — один раз купил полкило. Вот меня клинит, сегодня ведь иду обычным путем.
И какой же бессвязный вздор жужжит в голове!..
В каком-то полусне я ехал. Традиционный попутчик заставлял зыркать на него и время от времени вставлять реплики типа «Ну и что». У него в руках была бутылка пива, и у меня, кажется, тоже. То ли в Ульянке, то ли в Лигово он вышел. Я напрягся и понял, что мне тоже скоро выходить. Дура, продающая галогеновые фонарики на светодиодах (она так и сказала: галогеновые фонарики на светодиодах) — исчезла. Завернуть к Курго? Но у нее мама, и мама свирепая. То ли дело моя мама. К ней можно прийти с любой мандой, и мама будет обращаться с ней, как с леди. Но леди не двигается. Пойду-ка я домой. Отключу телефон. Нет. Курго дожна прозвониться. А в общем-то, похрен. Лягу спать. А прозвонится — не прозвонится, ее проблемы.
* * *
Звонок. Я тоскливо покосился на пластмассовую емкость: пуста. Решил завалиться пораньше, называется. Свет горел («Осветитель не горит. Осветитель работает» — так говорили коллеги в театре.) К черту. Не поднимать трубку. Когда ее поднимаешь — начинаются проблемы.
Я поднял.
А не пойти ли нам к Олегу, у него сейшн. Сейшн? А я думал, времена сии прошли. На хрен, Леночка!
Ты что, меня бросишь? Я должна идти одна? Если не возражаешь… Ну, конечно, если ты не возражаешь… Я буду проходить мимо твоей парадной через десять минут… (Десять минут по-Кургошному — это все тридцать. Когда речь идет о десяти минутах, она приходит через полчаса. Двадцать минут — это полный час.)
Думаю: ну, десять минут — не так уж и много.
Перекуриваю. Собираюсь уходить. А на кой мне этот сейшн, где жалкие придурки с сальными волосами будут косить под «Кью»? То есть под «Кино» — ведь сам Цой косил под «Кью». Я ничего не имею против Цоя — как раз наоборот, Цоя-то я люблю. Душевный был парень. Ленка же, однако, панк в душе. Ин ладно. Панк ты, не панк — лишь бы человеком хорошим был. Не понимаю я этих течений — наверно, родился старым. Никогда не тусовался в неформалах. Ленка тусовалась, пока не стал протекать чердак. Любимый Ленкин анекдот: «Решили две кнопки приколоться. Одна прикололась, а другая обломалась».
Подхожу к окну, любуюсь мглой. Одеваюсь. Выхожу. Ртутные фонари дают дурацкую перспективу. Я раздумываю, закурить ли еще или идти спать. Ведь поди дождись. Все-таки эта дрянь появляется и тут же начинает канючить. Не слушая ее, я хватаю красну девицу за шкирку (схватить девицу за шкирку, как это куртуазно!), волоку через перекресток. Курго слабо трепыхается и хочет что-то пропищать. Я умно молчу. Через некоторое время она замолкает: понимает, что со мной спорить не надо. Я заталкиваю ее в темный подъезд и делаю вид, что хочу совершить какое-то гнусное преступление. Курго пугается. Что, подпустила в штанишки? Ей, видите ли, хотелось музыки. Ну да я сейчас устрою тебе музыку.
Я разворачиваюсь и шагаю в 41-ю. Курго плетется за мной.
Хорошие низы были слышны еще на втором этаже. Курго замедлила шаг, почему-то вновь робея. Дуры, вы все состоите из нейтрино. Существа. Будь я Тарковским или Содербергом, изобразил бы Хари совсем не такой. Можно было бы снять сиквел или приквел, не помню как это называется; в общем, предысторию. Она у меня была бы не потусторонней, а живой: толстой, в очках, курящей дешевые сигареты и пьющей паленый коньяк. Матерящейся и подставляющей свою жопу направо и налево. С Гибаряном у нее был бы роман, но пошлость такого сюжетного поворота я как-нибудь обосновал бы. Увы, сама жизнь пошла́.
Попытался выстучать на двери первые такты «House with No Door» Хэммилла — это был условный сигнал, — но сбился на пионерский марш и просто толкнул ее. Она оказалась не заперта. Я и забыл, что когда хозяин кого-то ждет, то отпирает дверь заранее. Раньше у меня была такая же привычка.
Четырехваттные динамики хорошо грузили. «А мужички в ватничках слушают одноваттнички», — вспомнил я плоскую шутку Олега. Надо же, четыре ватта — и такая отдача. Казалось, что дверь сорок первой квартиры пляшет сама по себе. Это были не обычные динамики, а какие-то особенные, найденные на помойке. Глупые буржуи платят тыщи баксов за винтажную акустику, а она у нас тут просто валяется. Ее всего лишь нужно найти. Отдача действительно была потрясающая. Внезапно саунд сдох, испарился. Я
