Последний повелитель Марса (СИ) - Рест Роберт

     Мы питались фруктами, хлебом и ветчиной, пили простую воду; приготовить что-то на огне в течение полёта не представлялось возможным.

     В первый день разобрались со всеми ящиками и их содержимым. Расставили их таким образом, чтобы от них было удобство в разных обстоятельствах. Отныне резервуары с топливом располагались в ящиках, прилегавших к тумбам движителей, пища занимала срединные ящики. Одежда и принадлежности, оружие и порох располагались в верхних. Книги же, и различные приспособления для опытов Уэллса были в самых нижних ящиках.

     Случилось и маленькое несчастье. Одна из двух наших канареек издохла, очевидно не перенеся беспокойства отлёта. Я поместил её в коробку из-под турецкого печенья “кьюраби”, найденную по случаю в личных запасах непревзойдённого сластёны Уэллса. Затем мы торжественно погрузили коробку в камеру движителя. Уэллс произнёс речь по поводу безвременной и трагичной кончины героической птицы, воспарившей куда как выше своих соплеменниц, но после того — падшей, словно Икар, чьи крылья растаяли от неумолимого света солнца. Я нажал на педаль и толчок в ногу известил меня о том, что мы стали зачинателями новой традиции — погребения в эфире. Почтив память канарейки пятью унциями красного вина, мы занялись каждый своим делом.

     На следующий день Уэллс тщетно пытался объяснить мне математику. Не сказать, что я был тупицей — совсем нет. Но неучем являлся определенно. Между нами пролегла бездна в уровне знаний и различающемся жизненном опыте. Скоро мы сошлись на том, что каждый должен делать то, к чему приспособлен.

     Тем не менее, он не терял надежды хотя бы выработать систему, позволяющую водить небесную машину по заранее составленной инструкции. И вроде выходило, что это возможно. Моих знаний арифметики вполне хватало для того, чтобы читать цифры из тетради и, глядя на хронометр, удерживать пузырёк воздуха на нужной отметке внутри стеклянного шара. Я мог правильно обращаться с картой звёздного неба и ориентироваться по ней в пространстве. Это позволяло выполнять обязанности рулевого и направлять небесную машину к нашей цели.

     Я практиковался как можно более часто, с огромным интересом и вниманием. В конце концов, мы пришли к выводу, что я смог бы совершить полёт самостоятельно по тем расчётам, которые сделал и затем уточнил в ходе полёта Уэллс.

     Марс приближался. Сначала он был песчинкой посреди носового иллюминатора, затем стал как ягода рябины, после того — как апельсин, а в последний день полёта увеличивался, постепенно заполняя собой всё видимое пространство. Уже были видны огромные каналы на его поверхности, тянущиеся на многие мили между округлыми бассейнами исполинских размеров.

     — Судя по моим расчётам, пришла пора совершить нам посадку, Джозеф. — сообщил мне Уэллс, оторвавшись наконец от арифмометра и планшета. — И она начнётся очень скоро. Нам необходимо подготовиться.

     Мы спешно начали приводить в порядок кабину. После шести дней нашего праздного затворничества здесь царил сущий кавардак. Уэллс собрал свои книги и приборы для опытов, в беспорядке разложенные повсеместно. Я уложил в ящик припасы и засунул в мешок весь мусор, естественный для столь длительного пребывания двух человек в одном маленьком помещении. Затем я по приказу Уэллса загрузил каждый движитель новым резервуаром с топливом. И наконец, мы заняли свои места.

<a name="TOC_id20233061" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a>

<a name="TOC_id20233063"></a>ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

      где небесная машина успешно садится на поверхность Марса

     Секунды ожидания складывались в минуты, а те — в часы. С самого начала, будучи напряжён неимоверно в ожидании посадки, я постепенно расслаблялся и даже начал позёвывать. Уэллс увлечённо читал какую-то научную книгу — страницы так и пестрели формулами и схемами.

     Вероятно, я первым ощутил прикосновение к ауре Марса. Небольшие покачивания — будто вы в лодке, которую нежно трогает рябь на воде — начали сопровождаться толчками, сначала мягкими, потом всё более ощутимыми. Уэллс оторвался от чтения:

     — Джозеф, вы что-нибудь чувствуете?

     — Ну да, мистер Уэллс. Покачивает слегка.

     Он начал изучать показания приборов на столе. Вскочил с кресла, заглянул в иллюминатор на люке. Затем вернулся и стал запускать движители, один за другим.

     — Мы садимся, мистер Дрейк, уже довольно давно. — нахмурившись, взглянул в потолочный иллюминатор, — Приготовьтесь загружать новые резервуары с топливом. Мы будем активно маневрировать, дабы не разбиться и сесть на ровную поверхность.

     Я вышел из своего кресла и встал к движителю, чей шнур, как мне показалось, был поднят выше других. К этому моменту уже трясло довольно сильно — значительно более, чем при взлёте.

     Впрочем, беспокойства было премного меньше, чем когда мы взлетали. Возможно, причиной тому были мои окрепшие навыки небесного кочегара — я уже не суетился, точно зная, куда пойду в следующий момент. Перемещался неторопливо и спокойно, уделяя внимание собственной безопасности и имея солидный запас времени.

     Когда воздух стал достаточно плотным, Уэллс потянул до отказа рычаг, высвобождающий из корпуса шары наподобие тех, которые используются в воздухоплавании, но другой формы и большего размера.

     Сигнальный шнур до конца ушёл в отверстие, указывая на то, что шары расправились под воздействием атмосферы. Уэллс открыл кран подачи гелия и газ с шипением устремился по трубам из баллонов в шары.

     Тряска становилась всё меньше — скорость нашего падения замедлялась и само оно уже являлось скорее плавным снижением. Расход горючего в движителях стал совсем мизерным — Уэллс время от времени включал ту или иную колонну для изменения направления полёта.

     Я смотрел в иллюминатор. Маленькое ослепительно-жёлтое солнце по мере нашего снижения бледнело и становилось не таким нетерпимым для глаз. Оно приближалось к горизонту, возвещая то ли о рассвете, то ли о закате — мне было непонятно, а учёного пустыми вопросами я донимать не мог.