Пирамиды - Виталий Александрович Жигалкин
Его дернуло затеять разговор о нравственности с Галиной — и она только добавила терзаний.
— Нравственно — дать ему шестерню, — четко определила Галина. — На то ты и начальник. И безнравственно требовать от подчиненного черт знает чего… Пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что… Стыдно!
— Но ты-то ведь понимаешь, — оскорбился Вадим, — что мне эти шестерни не поставили, что я же чуть ли не десяток телеграмм дал на завод…
— Ну и что? Очистил совесть? А работа? От тебя требуется работа — и только. Делай ее высоконравственно, если в состоянии, но более безнравственно — сорвать ее, так как она тебе доверена, от тебя ждут, на тебя надеются и так далее. Понял?
— Но я-то при чем?! Что я могу сделать? Предъявить штрафные санкции? Но ведь и ты же отлично понимаешь, что они ничего не дают.
— Прояви социалистическую предприимчивость, — усмехалась Галина.
— Это же черт знает что?! — выходил Вадим из себя. — Придумали же терминологию: социалистическая предприимчивость, капиталистическая предприимчивость… Что значит в рамках плановой системы проявить предприимчивость? Был бы рынок, стихия, а нынче — захапать чье-то, плановое, фондовое? А так, наверное, и случилось с моими шестернями.
— И правильно. Кто сумел, тот два съел! Таков закон жизни.
— Их жизни! Тамошней, заграничной. А мы и ту жизнь не приемлем, и в этой все на подпорки надеемся.
— Мишка тебе нужен — вот! — свернула разговор на нужную тему Галина. — Он поставит все, как надо.
— Он посадит и себя и меня! — открестился от Мишки Вадим.
— Это раньше — посадил бы. А сейчас не те времена. Такие, как он, сегодня на вес золота. И не беда, что его сняли. Это отрыжка прошлого. Это вот ваше время, время слепых исполнителей, прошло.
Галина, конечно же, говорила со зла, запальчиво, но Вадим, будучи и без того самоедом, чувствовал себя растоптанным.
«Что же это за время такое, — думал он. — Сейчас, значит, можно быть непорядочным, каким не раз бывал Мишка? Можно быть нечестным, неисполнительным, да? Или, может, Мишка был непорядочным только по отношению к тогдашним инструкциям? А сейчас все его деяния станут порядочными?.. Чепуха! Так не может быть!..»
От этих мыслей ночами не было никакого отбоя. И чем дольше он пытался разобраться во всем, выработать какие-то четкие положения для себя, тем более запутывался, терял всякие ориентиры.
«Так было, есть и будет во веки веков: только честное исполнение каждым своих обязанностей делает человека нравственным, — вроде бы находил он. — Честное перед самим собой. Солгал ли я, словчил ли, подставил ли кого-нибудь вместо себя под удар, отступил ли от какого-нибудь принципа — вот мерки, какими каждый должен проверять свои поступки».
Вадим облегченно вздыхал, ложился на спину, закладывал руки за голову и умиротворенно ждал сна.
«А вот эта переплата шкурнику — честно это или нет? — выворачивался неожиданный вопрос. — Вот Владимир Александрович внушает, что это честно, это конъюнктура. А я? Я считаю, что так нельзя поступать ни шкурнику, ни нам — это у меня в крови. Значит, все зависит от принципов тебе привитых? Раньше, например, поступая на работу, я и подумать не смел спросить о зарплате, хотя вроде бы ничего страшного в этом вопросе нет. Но мне привили, что прежде покажи себя в деле, а потом уже спрашивай, сколько будешь получать. А сейчас — сплошь и рядом наоборот. И никто угрызениями совести не мучается. Значит, все зависит от точки зрения? Но тогда что же это такое: будь честен перед собой? Один честен так, другой эдак?..»
Самое поразительное было в том, что раньше этих проблем у него не возникало, их как бы и не было в жизни. Вернее, он четко видел, как Михаил нередко путал, где право, а где лево, но объяснял для себя все это исключительно свойствами его натуры. А тут выходило, что и не в натуре вовсе дело. Во всяком случае, не только в ней. Выходило, что, становясь начальником, человек как бы поднимался (или опускался?) вместе с должностью на иной уровень, где были другие правила и другие мерки. Недаром ведь, наверное, появилось когда-то: «Что дозволяется Юпитеру…»
«Конечно, — возникали у него неожиданные мысли, — хорошо судить о нравственности тому, кто сам ничего не делает. Ходи себе руки в брюки и привязывайся ко всем с вопросами и претензиями. А здесь решать, решать и решать надо каждый день, каждый час…»
В этих мыслях было что-то объясняющее, оправдывающее начальников: при срочном решении, мол, оступиться нетрудно.
«Нетрудно, если принципы не твердые, — обретал вдруг Вадим опять устойчивость. — Твердые принципы в душе не перешагнешь при любом решении!»
«А если, не перешагнув, не решишь?» — тут же спрашивал он себя.
Угроза развала управления не отодвигалась. Вадим знал Прямкова и был уверен, что тот от своих слов не отступится.
«Но как переубедить его, как?! — раздраженно представлял он ненавистное лицо директора известкового завода. — Ведь не было же еще сбоев, нет!.. И не допустим!..»
Но при всем том, твердил Вадим себе, нынешняя шестерня из ворованного металла и воровски изготовленная должна стать последней.
«А что же потом? Опять надеяться на то, что Владимир Александрович украдкой сделает еще раз и еще? Прикроет меня, да?»
Надо было действовать, что-то делать самому, предпринимать, а не рассуждать.
Он сказал как-то утром Галине, что уезжает на три-пять дней на завод-изготовитель.
— Толкачом? — съехидничала Галина.
Она мстила ему, он всю жизнь упрекал ее недозволенными приемами.
— Да, — сдержанно ответил он.
— То-то же! — подняла палец Галина.
Ее оценка почему-то окрылила его. Он вроде бы ни от чего не отступился и ехал, в общем-то, не толкачом, а чтобы разобраться, установить деловой контакт — без подарков и взяток, как это сделала бы Галина. И хотя он не был уверен в успехе своего предприятия, утешало то, что все же что-то делал, не сидел сложа руки.
«Значит, все-таки, для очистки совести едешь?» — не преминул задать он себе вопрос.
И он твердо решил: либо вернется с отлаженной поставкой запчастей, либо действительно то была мечта идиота — ему стать в нынешних условиях начальником…
XII
Вадим приехал в городок рано утром. Городок был маленький, такой же, как и Бродск, только расположенный в степи, на ровном месте. И речки не было. Это всегда поражало Вадима — такие города. Что их привязывало к этой точке? Казалось, просто наудачу кто-то ткнул пальцем — и
