Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич
Но я отдалилась от главного героя. Так вот: так как мне был необходим человек для товарищества мне, то я и хотела соединить эту службу с музыкою, т. е. взять музыканта-пианиста, который бы читал мне вслух и играл со мною в крокет; жалованье сто рублей в месяц на всём готовом и поездка за границу, что должно же быть интересно каждому развитому человеку. Для этого я просила брата моего Александра съездить к Танееву, просить его, не может ли он указать кого-нибудь (в прежнее время я таким способом обыкновенно получала). Брат едет к нему, говорят: нет дома; едет еще несколько раз - его не принимают; наконец получает ответ, чтобы обратился к секретарю (?). Не правда ли, что это весьма странно или, вернее сказать, весьма невежливо, потому что мой брат - старик, который прожил всю свою жизнь так, что каждый порядочный человек его уважает, а г. Танеев - молодой человек, о котором еще неизвестно, как он проживет свою жизнь. Но, тем не менее, брат мой идет к секретарю, тот выслушивает просьбу очень небрежно и делает какое-то замечание о ничтожности жалованья, а, между тем, я знаю, что первый виолончель в театральном оркестре получает сто рублей в месяц и должен жить на них. Ну, после таких приемов я уже ничего не ждала со стороны Танеева и просила продолжать поиски как-нибудь иначе, но в один прекрасный день получаю от брата уведомление, что Танеев прислал какого-то пианиста, по имени Завадского, который согласен на все мои условия, и брат спрашивает, взять ли его прямо для меня или прислать сперва в Плещеево, чтобы мне самой поговорить с ним. Я просила прислать. Приехал сейчас же. Я сказала ему, что в моих условиях написано больше, чем я буду требовать, как чтение и игра в крокет, но что это на всякий случай, и я желаю, чтобы это было обязательно для него. Всё хорошо, на всё согласен, за границу ехать очень желает. Спрашивает только, может ли он сам заниматься, есть ли инструмент и место, где бы он мог, никого не беспокоя, упражняться. Я говорю, что да, указываю ему павильон, где стоит рояль Беккера для этой именно цели. Как видите, дорогой мой, всё оговорено, во всём согласие, и на мой вопрос, когда же поступит на службу совсем, отвечает: через два или три дня, а быть может, и раньше. А через два дня присылает брату письмо, что Сергей Иванович Танеев не советует ему принять место у меня, потому что это очень скучно делать то, чего не хочешь, и не всегда иметь возможность делать то, что хочешь. Скажите, дорогой мой, видали Вы когда-нибудь такую службу, на которой никогда не приходилось бы делать то чего не хочешь, и не делать того, чего хочешь? Я никогда не видала Служба и есть принуждение и лишение абсолютной свободы, а между тем, службы ищут и часто дорожат ею, и взгляд г-на Танеева на музыкантов как на какую-то божественную касту, с которою все должны нянчиться и беречь как фарфоровых куколок, по меньшей мере смешон. Во-первых, божественно искусство музыкальное, но не служители его, которые, наоборот, чаще оскверняют его чем возвышают. Во-вторых, в музыкальном искусстве, как и во всяком другом, как и в ученом мире, есть единицы, которым человечество поклоняется, восхищается, заботится и бережет, но они очень редки, эти единицы, большинство же музыкантов составляет такую массу, которою хоть пруды запруживать можно и которым человечество ничем не обязано, и нянчиться с ними не за что.
Да, я думаю, едва ли г-н Танеев оказал добрую услугу бедному человеку тем, что лишил его места, и, уверяю Вас, дорогой мой, хорошего места. У меня служащие очень свободны, хорошо обставлены и пользуются всякими общественными удовольствиями на мой счет, et j'ai tout bien de croire [и я вправе думать], что этому молодому человеку не было бы дурно у меня, и было бы добрее со стороны г-на Танеева посоветовать ему хотя бы попробовать места и тогда решать, так как я и говорила, что первоначально я приглашаю на лето, а потом если сойдемся, то возьму и за границу. Ну вот, милый друг мой, как от человечества можно мало порядочного получить.
Будьте здоровы, милый, несравненный друг. Всею душою горячо Вас любящая
Н. ф.-Мекк.
384. Чайковский - Мекк
Боржом,
13 июня 1887 г.
Милый, дорогой друг мой!
Третьего дня я приехал в Боржом. В Тифлисе стояли такие несносные жары, и вообще в такое жаркое время пребывание в городе до того несносно, что я очень рад был уехать. Дорога до Боржома очень удобна и живописна. Самый же Боржом в первые часы после приезда показался мне мрачным и наводящим уныние. Я думаю, что всякий русский человек, привыкший к простору и широким горизонтам, должен почувствовать то же, что и я, когда он попадет в тесную долину, со всех сторон окруженную огромными горами. Но это ощущение жуткости прошло у меня на другое утро после первой же прогулки. Для любителя пеших прогулок здесь сущее раздолье. Парки великолепные и все они непосредственно переходят в густые, тенистые леса. Я в первое же утро до того увлекся чудной прогулкой по тропинке, приведшей меня в лес, а потом на открытое место, с которого открылся невообразимо прекрасный ландшафт, что уж навсегда влюбился в Боржом. Разнообразие прогулок необычайное, и нигде почти не встречаешь людей, что мне в особенности и нравится. Кроме удивительных красот природы, здесь имеются и минеральные источники, из коих один совершенно подобен воде Виши, а так как я давно уже собирался попить воды, то и решился здесь выдержать курс лечения. Сегодня утром был у доктора, заведующего водами. Он очень обстоятельно осмотрел меня, долго постукивал и выслушивал и наконец пришел к заключению, что у меня печень несколько не в порядке, т. е. что вследствие давления желудка она попала куда-то, куда ей не следует. Я буду в течение шести недель пить по два раза в день воду и брать ежедневно теплые минеральные ванны. И то и другое я уже сегодня начал. Вода очень напоминает Виши; она щелочная, пропитана углекислотой и очень приятна на вкус. Чувствую я себя вообще очень хорошо, но часто грущу по поводу печальных вестей из Петербурга. Умер муж моей двоюродной сестры, с которою я всегда был особенно дружен, и всё продолжает умирать мой бедный приятель Кондратьев. Бедный брат мой Модест должен был в одно и то же время быть постоянно и при Кондратьеве и при двоюродной сестре, и бог знает еще, когда он освободится и попадет в Боржом, куда он собирается на лето вместе с своим воспитанником.
Как-то Вы здоровы, милый друг мой? Желаю Вам от души всяческого благополучия. Будьте счастливы!
Ваш П. Чайковский.
Я ровно ничего не делаю и намерен все лето не принуждать себя к работе.
385. Мекк - Чайковскому
Плещеево,
15 июня 1887 г.
Милый, дорогой друг мой! Премного благодарю Вас за Вашу телеграмму, в ответ на мою, и так как Вы в ней повторяете, что для Вас безразлично, когда получить бюджетную сумму, а я боюсь неисправности наших русских почт, то, если позволите, я оставлю заклеенный наглухо пакет Ивану Васильеву Бойкову у меня в доме на Мясницкой, в Москве, и попрошу Вас, дорогой мой, по Вашем приезде в Москву, зайти ко мне в дом и получить этот пакет от Ивана Васильева. Письма в пакете не будет, потому что он, вероятно, дойдет до Вас нескоро, так как я предполагаю уехать из России в конце июля, а Вы вернетесь в сентябре.
Простите мне, мой несравненный друг, если Вам было неприятно то, что я Вам написала про Танеева, но, знаете, так много набирается на душе тяжелого от всего злого и нелепого, что творится на свете, что иногда происходит взрыв и вырывается крик отчаяния, когда спрашиваешь судьбу, где же найти, наконец, добро, справедливость, неподкупность, наконец, даже хотя бы простую приличность. Я когда приезжаю в Россию, то только и испытываю впечатления от этой людской злобы, мелочных преследований, зависти, какого-то змеиного шипения, которое слышится, хотя не всегда даже видишь, откуда оно идет. И за что это? Уверяю Вас, дорогой мой, что я никому зла не делаю, а в то же время видишь, как ищут милостей другого, вполне ничтожного и бессердечного человека. Почему это? Конечно, он гораздо богаче меня, но разве он от этого лучше меня?
