Босс для Ледышки
Если сильно, очень сильно обжёгся, тебе и в голову не придёт тревожить свой ожог. По крайней мере, какое-то время. Так и я по пути домой просто физически не могла обдумывать случившееся. Не могла заставить себя подступиться к этой ситуации, повертеть её в голове и так, и эдак. Задуматься, верны ли мои выводы.
Стоило только хоть краешком мысли задеть произошедшее, и на меня тут же принималось скалится довольное лицо Катерины, будто бросало мне вызов, мол, что, Миронова, сейчас возьмёшься убеждать себя, что всё не так поняла? Что ситуация не настолько безнадёжна? Что на самом деле чудеса случаются? Ну давай, попробуй. А я посмотрю, как у тебя это получится.
Всего лишь раз я упрекнула себя за то, что не дождалась Волкова. Всего лишь раз. Мне казалось, войди он после разговора с Катериной на кухню, и я бы… я не знаю, что со мной произошло бы. Я онемела бы, вот в прямом смысле слова онемела бы от горя. Не смогла бы и слова вымолвить.
Даже на секунду представить себе эту страшную сцену… где он пытается объяснить, что я всё не так истолковала. Что приезд Катерины всё расставил по местам. Что, конечно, ему очень жаль, но…
Ведь, если взглянуть правде в глаза, разве могла я с ней соперничать? Он вот до того оказался рад её видеть, что даже подарок ей вручил — действительно же не стал дожидаться, пока они одни останутся.
И я трусливо сбежала, чтобы не переживать такого кошмара в реальности. Я очень сомневалась, что мне это удалось бы.
Глубоко в груди по-прежнему кололо, но добираясь до аэропорта, я хотя бы уже могла дышать, не морщась при каждом вдохе.
Мне придётся как-то и в который раз собрать себя по кусочкам.
Потому что я должна продолжать работать.
Потому что у меня долги и на моих плечах забота о родных. Мне есть ради кого себя собирать.
Страшнее всего было то, что первые пару часов у меня не получалось заплакать. Скопившееся внутри напряжение зрело и зрело, но выход найти не могло. И только добравшись до, слава богу, пустой уборной в аэропорту, я добрела до самого дальнего её угла, привалилась к стене, сползла на корточки и, упав лицом в сумку, тихонько завыла, словно раненое животное.
Мне во что бы то ни стало нужно было выпустить эту боль из себя, как бы безобразно со стороны это ни выглядело. Боль требовала выхода, иначе она съела бы меня живьём.
После я сполоснула ледяной водой распухшее от слёз лицо и перевела дыхание. Физически мне стало легче. О душе промолчим.
Я на всякий случай перепроверила время своего рейса, кое-как привела себя в порядок и отправилась на поиски какого-нибудь кафе. От одной мысли о еде воротило, но организму нужна энергия — не хватало ещё, чтобы мне в полёте окончательно подурнело.
Подурнело мне, правда, раньше, когда выяснилось, что охваченная сумасшествием всего происходившего утром, я таки умудрилась забыть в коттедже едва ли не самую важную вещь — свой телефон. Но могла ли я хоть как-нибудь повлиять сейчас на ситуацию?..
Поэтому я использовала единственную доступную мне альтернативу — попросила о помощи незнакомку в зале ожидания и, совершив подвиг, относительно вменяемо оповестила родных о своём скором приезде.
А через несколько часов, до сих пор в это не веря, я сидела на своей родной кухоньке, и события предыдущих дней внезапно показались мне чудовищно далёкими. Будто это даже не со мной произошло. Я бы и рада была в такое поверить, но кровоточившая внутри рана не давала тешится иллюзиями.
Мама хлопотала на кухне, доставая из холодильника всё подряд, и скоро на кухонном столе не осталось свободного места.
Я тайком отирала лицо, изо всех сил держась, чтобы не разрыдаться по новой оттого, что не могла сейчас, как и полагалось, с аппетитом накинуться на мамины блюда и поблагодарить Вселенную за то, что она у меня есть. Мама моя, мамочка, мамулечка…
И подарки я им с Гошкой так и не купила. Няньчусь тут со своими сердечными ранами, когда они здесь… сами…
— Женечка…
Провалившись в свои мысли, я и не заметила, как мама перестала вдруг суетиться и опустилась на стул рядом со мной.
— Всё в порядке, ма… Я… так, что-то накатило. Это всё из-за перелёта и…
— Женя. Жень. А ну, взгляни на меня.
Я невольно затаила дыхание, но послушно подняла на неё взгляд. Родные серые глаза смотрели на меня внимательно, едва ли не строго.
— Тебя будто… ранили.
— Мам…
— Ты меня не жалей. Не надо. Ты что же в себе такое-то горе носишь? На тебя смотреть страшно. Женя, это твой начальник? Он что-нибудь с тобой…
— Нет! Нет-нет. Нет, мам, нет, — я замотала головой так, что она у меня закружилась. — Ты что, даже не смей такого думать. Он ничего мне… нет. Я тебе клянусь, он ни в чём не виноват. Это просто я дура.
Я хотела сказать что-то ещё, но мысли спутались и оборвались. Проклятущие слёзы подступали к горлу. Я пыталась вдохнуть, но пока не получалось.
— Ой, Женечка… — и по тону изученного вдоль и поперёк маминого голоса я сообразила, что она всё поняла без слов. — Ой, девочка моя…
Я снова помотала головой, на этот раз осторожнее:
